Цитаты из книги «На солнечной стороне улицы»

Ее внешность вошла в прекрасную пору абсолютной, исчерпывающей полноты образа, когда лицо выражает покой и свободу от смятений молодости, от стремления непременно успеть и обязательно настигнуть… То золотое сечение возраста, краткий миг благоденствия, когда ты в

И знаешь, откуда их удачливость на новом месте берется? Я много думал над этим… Понимаешь, с детства варясь в нашем Вавилоне этносов, наций и народностей, мы знали, что человек может быть другим, более того: что он всегда другой, но надо, надо сосуществовать, раз некуда друг от друга деться, что важнее всего – сосуществовать, что жизнь на этом стоит! И вот это самое умение понимать другого, как выяснилось в экстремальных условиях самых разных эмиграций, и есть – одно из лучших качеств блядской человеческой натуры… То, что

на Западе называют безликим словом «толерантность»… Да не толерантность это, а – вынужденное милосердие, просто-напросто смирение своего «я», – когда понимаешь, что ты не лучше другого, а он – не выше тебя… Мой старый и вновь – только что – обретенный приятель увлекся; чувствовалось, что сейчас, в этой, почти ташкентской, забегаловке, за этим, почти ташкентским, пластиковым столом, на этой солнечной, столь похожей на ташкентскую, улочке ему очень важно додумать в моем благодарном и сочувственном обществе какие-то свои давние мысли.

По-настоящему ее волновало лишь одиночество персонажа: его переживание мира, его личное тепло, бесконечно борющееся с недружелюбным излучением холодной Вселенной; его страх перед безличным, великим, грозным, неопределимым и неопределённым пространством… – этим океаном времени, который каждый должен переплывать в одиночку…

Что может быть страшнее и нереальнее экзамена по фортепиано? Дребезжание рук, ускользание клавиатуры, дактилоскопические следы от вспотевших пальцев на узких спинках черных клавиш, оскорбительное забывание нот. Что вообще может сравниться по издевательству и униженности с твоим, непослушным тебе, телом? Поджелудочная тоска, тошнота в суставах, обморочный заплыв глаз – так, как я боялась сцены, ее не боялся никто. Я выплеснула из себя в детстве и юности прибой этого горчичного ужаса, выдавила этот предсмертный липкий холод из застывших пор. Мне уже ничего не страшно.

сильное рассветное лицо мужчины, который не спал всю ночь.

Весенний солнечный день уходил за угол здания, вытягивая тени до самых трамвайных путей…

Ну, такой человек-коммутатор, всех между собой перезнакамливает…

– В пустой квартире тоже есть своя эстетика, – заметил он, – ожидание новой жизни.

– На бесптичье и жопа – соловей!