Дороти воспринимала его как ребенка. Его культура и этика не отличались от ее собственных.

Некоторые люди могли убивать себе подобных в гневе, ради выгоды или просто для развлечения.

Ни Дороти, ни Кипп не могли опуститься до такого постыдного уровня.

Большинство людей могли убить, защищаясь. Мог бы и Кипп, дитя Дороти.

Но кролики ничем ему не угрожали. Белки и полевые мыши – тоже.

Кипп бежал по лугам и перелескам, изобиловавшим живым ланчем и обедом, а его голод только усиливался.

Казалось бы, когда голод станет невыносим, он мог бы убить какого-нибудь плоскозубого зверька, чтобы не умереть от голода самому. И потом, кролики и белки не принадлежали ни к человеческой породе, ни к собачьей.

Они не были его сородичами. Природа разрешала ему употреблять их в пищу. Они были дичью.

Человеческий уровень интеллекта, его благословение, в нынешних условиях становился почти что проклятием. Киппу было ведомо сострадание.

Милосердие. Жалость.

Очень обременительные качества.

Сострадание. Милосердие. Жалость.

В такие моменты обоняние становилось философской категорией.

Обоняние занимало центральное место в жизни собаки, превосходя человеческое в двадцать тысяч раз. В носу Киппа было сорок четыре мышцы, тогда как у людей – только четыре.

Обоняние передавало ему больше информации, чем пять человеческих чувств, вместе взятых. В его случае – слишком много информации.

Низшие животные черпали радость в самом факте их жизни. Их радость Кипп обонял столь же отчетливо, как запахи их помета, мускуса, дыхания и теплой крови.

Сострадание и милосердие против инстинкта выживания.

Люди частично решили эту проблему, отгородившись от тех, кем они питались, создав бойни и профессию мясника.

У Киппа не было кредитной карточки, чтобы расплатиться с мясником.

Положение, в котором он оказался, называлось «кризисом совести».

Его голод усиливался.

Обитая в собачьем теле и душой будучи наполовину собакой, он не спешил безостановочно на поиски мальчика и не торопился искать способы утоления голода.

Его отвлекло чисто собачье желание порезвиться.

Кипп приметил стайку бабочек. Он не пытался их укусить, а просто бежал за этими удивительными крылатыми созданиями, восхищаясь их воздушным танцем, не требовавшим никаких усилий.

Где-то через полмили его внимание привлек воздушный шар, плывший над полем. Шар несколько утратил первоначальную форму, но внутри оболочки оставалось еще достаточно гелия.

На поверхности шара краснела надпись: «ПОЗДРАВЛЯЕМ».

Кипп погнался за шаром.

В складках оболочки угадывалась и вторая строчка: «С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ».

Такие шары Кипп уже видел. Однако этот удивил его странностью своего местонахождения.

Яркий, с зеркальной поверхностью майлар^[6], шар плыл над пустынным лугом, и это заворожило Киппа. Казалось, шар что-то значил.

Кипп бежал за шаром, подпрыгивал, чтобы ухватить зубами красную ленточку. Несколько раз он почти настигал ленточку, но зубы щелкали в воздухе. Раздосадованный, он подпрыгивал все выше и выше.

Увлеченный погоней, уступив потребностям своего «внутреннего щенка», Кипп вскоре понял, что его встреча с шаром действительно имела смысл.

На земле трепыхалась птичка. У нее было сломано крыло.

Испуганная птаха выпучила глаза и безостановочно разевала клюв, но оттуда не вырывалось ни звука. Ужас и боль лишили ее способности щебетать.

Участь птички была предрешена. Рано или поздно она станет добычей ястреба, лисы или еще кого-то и ее съедят живьем.

Кипп остановился и задумался. «Прости меня, малыш».

Передней лапой он надавил на шею птички и услышал хруст сломанных позвонков.

Когда люди ходили в театр на трагедию, в пьесе какой-нибудь выдающийся человек бросался вниз со скалы, сокрушенный судьбой или изъянами своего характера.

Кипп в театр не ходил. Комедии и трагедии они с Дороти смотрели по телевизору.

Вряд ли у этой птички были изъяны характера. Однако птицы, как и все маленькие существа, ежедневно играли свои роли в трагедиях.

В этом прекрасном, но жестоком мире судьба не щадила никого.

Птичка была упитанной. Под перьями ощущалось плотненькое тельце.

Кипп отвернулся, не притронувшись к ней. У него не было вкуса к трагедиям.

Он пробежал чуть менее мили и вдруг поймал знакомый соблазнительный запах. Запах гамбургеров, жарившихся на гриле. Там жарились и франкфур-теры.

Направляемый запахами, Кипп помчался к стене деревьев, миновал хвойный лесок и выбежал на широкую поляну, где стояли разноцветные палатки и небольшие трейлеры.

Люди. Взрослые и дети.

У него была тысяча способов и уловок завладеть их вниманием и понравиться им. Здесь его обязательно накормят.

Голод заставил его забыть, что далеко не все люди являются хорошими. На сотню добрых человек обязательно найдется кто-то со злыми намерениями.

14

Шекет звонит ей со стоянки мотеля, находящегося в окрестностях городка Траки, штат Калифорния, к северу от озера Тахо. Он изливает ей душу, признаётся, что допустил ошибку, не ухаживая за ней так, как она этого заслуживала. Он предлагает ей новую удивительную жизнь в Коста-Рике. Поначалу ему кажется, что она рада его звонку. Судя по ее тону, она сожалеет, что не отдалась ему тогда. Ведь если бы она забеременела не от вероломного Джейсона, а от него, не было бы никакого Вуди, этого умственно отсталого немого мальчишки, изматывающего ее день за днем. У них с Меган родился бы замечательный сын, красивый и необычайно смышленый, которым они бы гордились. Да, поначалу ему кажется, что она нуждается в его внимании и заботе и он достиг желаемой цели.

Но затем в ее голосе появляется высокомерие, надменность, которые ему вовсе не нравятся. Он не заслуживает и не потерпит разговора с ним в таком тоне. «Боюсь, ты недопонимаешь, что значит особый ребенок и как сильно это меняет твою жизнь». Она что, считает его дураком? Будто он не знает, как малолетний немой идиот способен испоганить ей жизнь! «Ли, боюсь, наше время прошло». Можно подумать, ее пороги обивают двадцать молодцов и у каждого по сотне миллионов баксов. Можно подумать, у них вообще было время. Их время никак не могло пройти, поскольку она не давала ему шанса уложить ее в постель и показать, чего она все это время лишалась по собственной глупости. «Для меня сейчас лучший вариант – тот, который больше всего подходит Вуди. И это явно не Коста-Рика». Неужто она не понимает, что сейчас швыряется в него дерьмом? Эту вонь он ощущает даже по телефону. Смысл этой заковыристой фразы совсем другой: тупоголовый мальчишка, не способный даже говорить, интересует ее больше, нежели Ли Шекет, а застойная жизнь в дыре вроде Пайнхейвена для нее предпочтительнее белых пляжей голубого Карибского моря и насыщенной жизни, если все это связано с Ли Шекетом.

Чем больше он злится на Меган, тем голоднее становится. Он еще никогда не испытывал столь острого, нечеловеческого голода. Пять часов назад, проезжая через Бишоп, он остановился, чтобы поесть в заведении, которое какой-то безмозглый идиот оценил на три звезды. Тамошние повара даже не смогли приготовить ему гамбургер по его вкусу. Ли дважды отказывался есть их стряпню, пытаясь заставить их понять, что он имеет в виду, говоря об «особом» гамбургере. Третий гамбургер тоже оказался никудышным. На этот раз возражения Ли выслушивала уже не официантка, а управляющий.

– Сэр, как мне думается, в качестве начинки гамбургера вы хотите стейк тартар. К сожалению, в нашем ресторане такие стейки не готовят. Мелко нарезанная полусырая говядина вредна для здоровья, и потому таких блюд у нас нет.

Шекету хочется схватить нож и вилку, располосовать этого паршивца и показать, какое мясо он называет «особым». Но вместо этого он заказывает еще два гамбургера, которые ничем не лучше прежних. Он съедает все три, но только булочку, не притрагиваясь к жареной картошке. Поев, он платит точно по счету, без чаевых.

По пути к выходу все та же официантка улыбается ему и желает удачного дня. Ли она напоминает его неуравновешенную мать, которая отказывалась принимать прописанные врачом таблетки, которая могла ударить его и рассечь губу или оттаскать за волосы так, что он начинал вопить от боли. А потом еще и уверяла, будто любит его больше жизни. В этот момент официантка становится воплощением его матери, и Шекет решает поквитаться с нею за прошлое.

– Вам когда-нибудь говорили, что вы похожи на актрису Райли Кио? – спрашивает он.

На вид официантке лет двадцать пять. Услышав вопрос, она застенчиво краснеет.

– Она великолепна. Но я не побегу к зеркалу. Боюсь разочароваться.

– Вот и умница, – отвечает он. – Потому что я вам соврал. У вас лицо – как морда крысы из сточной канавы. Любой парень, решившийся вас трахнуть, потом захочет покончить жизнь самоубийством. – Милая улыбка на лице официантки превращается в гримасу неподдельной злости. – Удачного дня, – говорит ей Ли и уходит.

Он давно знал, что жестокость является разновидностью силы, но только сейчас добавил это оружие в свой арсенал.

Ли опять зверски хочется есть. В мотеле, где он остановился, есть закусочная, но идти туда нет желания. Опять подадут какую-нибудь дрянь. И потом, он слишком зол на Меган, эту разборчивую суку. Думает, что она слишком хороша для него. Если в таком злобном настроении он явится в закусочную, его злость выплеснется на официантку или на кого-то еще, еда покажется зловонной и разразится скандал. Хотя его водительское удостоверение и выдано на имя Натана Палмера, нельзя забывать, что он никакой не Палмер, а Ли Шекет – бывший генеральный директор корпорации «Рефайн», находящийся в бегах после известных событий в Спрингвилле. Да, внешность он сменил, но лучше не делать ошибок и не привлекать к себе внимания.

Он поест, когда приедет к Меган. Она приготовит еду так, как ему хочется. Она все сделает так, как ему хочется. Теперь он понимает, какую ошибку совершил тринадцать лет назад. Он был слишком любезен с ней, слишком предупредителен по части ее чувств. Любезность и предупредительность заведут тебя в никуда, когда имеешь дело с такой ледяной сукой-королевой, как Меган Букмен Грассли. Он даст ей все, чего она хочет и заслуживает, но она не знает, чего хочет. И когда она будет умолять, прося еще, он бросит ее, оставив в дерьмовом Пайнхейвене, и отправится в Коста-Рику.

До Меган ехать миль девяносто. Он доберется туда еще засветло. Они встретятся как старые друзья, поговорят о прошлом. А потом он сделает с ней то, что не решался сделать тринадцать лет назад. «Ли, боюсь, наше время прошло». Она узнает, что не прошло. Он повернет время вспять, и оно вновь станет их временем. «Боюсь, ты недопонимаешь, что значит особый ребенок и как сильно это меняет твою жизнь». Он покажет этой суке, чего она на самом деле должна бояться. Он также покажет ей, что ее изменившаяся жизнь может измениться снова, и к лучшему, достаточно лишь перерезать горло ее маленькому немому придурку.

Он запускает двигатель, и «додж-демон» выезжает со стоянки на федеральное шоссе 80 и движется на запад. Через двадцать четыре мили он свернет на штатное шоссе 20. Всю жизнь он был мишенью для несправедливости, чем-то вроде одноразовой салфетки, которую можно использовать и выбросить. Козлом отпущения для всех, начиная с Дориана Перселла и кончая Джейсоном Букменом и горячей Меган Грассли. Но с прежней жизнью покончено. Он чувствует свою нарастающую силу. Он становится новым Ли Шекетом. Становится тем, кому нельзя отказать, кому не надо играть по каким-либо правилам, кто всегда получает то, что хочет. Тем, кого мир еще не видел. Особым. Единственным в своем роде.

15

Роза Леон проработала у Дороти полтора года. Все это время Дороти боролась с раком. Роза была не просто нанятой сиделкой. Она полюбила Дороти как свою мать. Естественно, она считала себя обязанной присутствовать при кремации. Роза провела в похоронном бюро несколько часов и получила урну, еще теплую от пепла.

Урну она привезла в просторный старый дом, принадлежавший Дороти, и поставила на каминную полку в гостиной. Согласно распоряжению владелицы она проведет здесь еще месяц, живя в гостевой комнате. За этот месяц Роза должна будет организовать поминальную службу и заказать угощение в любимом ресторане Дороти.

«Роза, это не должно быть скучным действом, где все сидят с вытянутыми лицами. Я хочу праздника. Соберутся старые друзья, чтобы поделиться добрыми воспоминаниями. Побольше смеха и никаких слез. Веселая музыка. Открытый бар. Пусть все поднимут тост за меня в моей новой жизни».

При Дороти ее прекрасный дом в викторианском стиле всегда был теплым и уютным. Сейчас он показался Розе громадным и холодным. Весь этот печальный день она сохраняла профессиональную выдержку, но сейчас, глядя на урну, больше не могла сдерживать слезы.

В нелегкой Розиной жизни Дороти Хаммел подарила ей первый опыт нежности. Маляр Гектор Леон бросил свою жену Элин, когда Розе было всего три года. Постоянно оскорбляя и упрекая дочь, Элин убедила Розу, что та была нежеланным ребенком, плодом изнасилования и вынужденного брака, хотя многочисленные факты свидетельствовали об обратном. Никакого изнасилования не было. Пусть и недолго, но когда-то ее родители любили друг друга. Когда Розе исполнилось шестнадцать, она разыскала отца и приехала к нему. Она просила у него не денег – только немного отцовской любви, на которую вправе рассчитывать любой ребенок. Однако у Гектора не нашлось для нее ничего. Он заявил, что Элин была величайшей ошибкой его жизни, а Розу назвал «ошибкой ошибки», запретив вновь у него появляться. Жил Гектор в старом бунгало, требовавшем ремонта. Придя к отцу в девять утра, Роза увидела у него на столе бутылку виски, которое он мешал с пивом. Судя по всему, Гектор не утруждал себя работой, зато усердствовал с возлияниями. Возможно, жизнь без такого отца была благословением, но тогда отцовские слова «Ты мне не нужна» больно ударили по Розе.

Учась в средней школе, она по выходным подрабатывала в ресторане, шинкуя овощи для повара и делая все, что ни попросят. Затем получила стипендию для учебы в школе медсестер. Все, что не покрывала стипендия, приходилось оплачивать из своих сбережений. Роза обнаружила, что ей нравится ухаживать за больными. Вскоре она специализировалась на домашнем уходе за пациентами. У нее были подруги, хотя и не особо близкие, поскольку она вечно была занята на работе. Мужчин, относящихся к ней с уважением, она не встречала, а один повел себя столь отвратительно, что она стала побаиваться общения с ними.

В возрасте тридцати четырех лет Роза устроилась на работу к Дороти и оказалась в атмосфере удивительной доброты. Та, в чьи обязанности входила забота о пациентах, вдруг почувствовала себя окруженной заботой хозяйки дома. Пациентка стала ее врачевательницей. Дороти увидела в Розе раненую птицу, которая выпала из гнезда раньше, чем научилась летать. Если кто и мог научить сокрушенную душу Розы вновь устремиться к небесам, так только Дороти Хаммел. У Розы не было привычки читать для собственного удовольствия, в то время как Дороти, казалось, прочла все. Тогда Дороти стала просить, чтобы Роза читала ей вслух. Месяц за месяцем литература открывала Розе правду иной жизни и давала надежду на эту новую жизнь. После полутора лет жизни в доме Дороти Роза окрепла душой. Теперь она имела более четкое представление о себе.

Если бы Дороти прожила еще полтора года.

Но этого не случилось. Дороти покинула мир живых.

Она умерла, не успев завершить исцеление Розиной души. Теперь эта задача лежала на самой Розе.

Она вытерла глаза, отвернулась от урны и подумала: «Но я же не одна. У меня есть Кипп. Я буду заботиться о нем, а он – обо мне, как прежде заботился о Дороти. Вот и займемся обоюдным исцелением душ».

К собаке Дороти относилась как к своему ребенку. Связь между ними была крепче связи между домашним питомцем и владелицей. Слыша эти слова, Дороти всегда морщилась. «Я не его владелица, – говорила она. – Я опекун Киппа, а он мой опекун». В их отношениях было нечто мистическое, о чем Дороги часто упоминала вскользь. Накануне кончины она сказала: когда ее не станет и Кипп перейдет под опеку Розы, та получит некое откровение. «Возможно, мой дух будет наблюдать за происходящим», – пообещала Дороти.

Но куда подевался Кипп? Он входил и выходил через дверцу, сделанную для него в задней двери, и никогда не убегал дальше двора. Должно быть, спрятался где-то в доме. Раньше он обязательно бы выбежал, чтобы поздороваться с ней. На золотистой собачьей морде играла бы улыбка, а глаза сияли от радости. Сегодня ему не до улыбок. Наверное, забился в укромный угол и по-своему, по-собачьи скорбит об умершей хозяйке.

Роза вышла из гостиной в коридор, заглянула в столовую, окликая Киппа. Но он не появился, и она перестала его искать. Она помнила, как жалобно он скулил в ночь ухода Дороти. Он был на редкость восприимчивым псом. Кипп знал, что Роза дома. Когда горе немного отпустит его, он появится.

Роза остановилась у двери библиотеки. Напротив темнела дверь кабинета Дороти. За полтора года работы и жизни в этом удивительном доме Роза ни разу не видела ее открытой. Миссис Чамплейн, трижды в неделю приходившая убирать, никогда не переступала порога кабинета. Всю уборку там Дороти делала сама… вплоть до недавнего времени, когда полтора месяца назад она слегла. Розе вспомнились ее слова:

«Роза, дорогая, конечно же, я целиком доверяю и вам, и миссис Чамплейн, но кабинет – моя сокровенная территория. Место, где я храню свои темные секреты. Можете считать меня глупой, избалованной старухой, прожившей безбедную жизнь. Могут ли быть у меня секреты темнее, чем кража тюбика губной помады в шестнадцать лет? Однако смею вас уверить: когда-то моя жизнь имела свою темную, необузданную сторону. Если вы мне не верите, то хотя бы сделайте одолжение и допустите на один процент, что я не всегда была такой занудой, как сейчас. Относитесь к моему кабинету так, словно мы находимся в романе Дафны Дюморье, а этот дом – версия Мандерли, существующая в параллельной вселенной. Представьте, что за закрытой дверью я храню мумифицированный труп Ребекки или миссис Дэнверс… а может, их обеих, поскольку не хочу надолго угодить в тюрьму».

Роза достала из кармана брюк ключ от кабинета. Дороти отдала ей ключ за десять часов до своей кончины и велела зайти туда после завершения всех похоронных формальностей. Дороти не сказала, что именно ждет Розу в кабинете, велев лишь посмотреть несколько видеофайлов на своем компьютере.

Роза знала, что не найдет там никаких мумифицированных или иных трупов, однако не торопилась открывать дверь. Если там действительно хранились какие-то секреты, способные изменить ее мнение о Дороти, Роза Леон не хотела их знать. Вплоть до знакомства с Дороти она в одиночку боролась с жизнью. Людей, вызывающих ее восхищение, можно было пересчитать по пальцам, но никто из них недотягивал до Дороти. Если же у вдовы Артура Хаммела и была какая-то темная сторона (в чем Роза продолжала сомневаться), что-то постыдное, Роза знала: столкновение с этим будет равнозначно стреле, пущенной ей в грудь.

Но ведь она обещала Дороти посмотреть файлы на компьютере. Сердце подсказывало: она поступает правильно. Если пообещала, обещание надо выполнять.

Роза отперла дверь и вошла в кабинет.

Он сразу же поразил ее своими размерами: футов двадцать шесть на тридцать. Из высоких окон открывался вид на знаменитое озеро, к которому каскадами спускались сосны.

Справа стоял антикварный бидермайерский письменный стол, крупный даже для мебели того периода. За ним вдоль стены тянулась столешница, шириной не уступавшая столу. Там стояли компьютер, принтер, сканер и другое оборудование.