В течение нескольких часов Дороти то проваливается в сон, то просыпается. Ее рука остается на спине Киппа – то неподвижная, то ласкающая.

Чувствуя состояние хозяйки, Кипп не позволял себе спать, прося, чтобы судьба подарила ему еще один час общения с ней, потом еще один и еще.

А затем ее не стало.

Кипп почуял, как хозяйка покинула сначала свою плоть, а потом и свою спальню.

Он плакал так, как только и могут плакать собаки: не проронив ни слезинки, а лишь тоненько и жалобно поскуливая.

Роза, вся в слезах, ибо она любила Дороти, сказала:

– Кипп, дорогой, прошу тебя, не надо. Мое сердце и так разбито, а от твоего плача оно разбивается еще сильнее.

Однако Кипп еще долго не мог успокоиться, поскольку Дороти ушла туда, куда он не мог последовать за ней.

Он не только остался совсем один. Он превратился в половину того, кем был.

8

Вуди всегда хватало пяти часов сна. Возможно, в раннем детстве, когда он был толстощеким младенцем, он спал дольше, однако при своей исключительной памяти он не помнил ничего из своего младенчества, кроме игрушек, подвешенных над его колыбелью, – разноцветных птиц из люцита^[4]: кораллово-розовых, желтых, сапфирово-синих. Они безостановочно кружились, отбрасывая яркие призматические отблески на стены. Возможно, из-за этих птиц ему иногда снилось, что он летает. Столпы медицины единодушно утверждали: каждый человек нуждается в восьмичасовом сне. Менее продолжительный сон, по их мнению, делал людей невнимательными, а их мысли – хаотичными. Большинство бродяг, воров и серийных убийц стали таковыми от недостатка сна. Теория теорией, однако в случае Вуди, если он залеживался в постели дольше обычного, у него нарушалась ясность мыслей и потом он долго не мог сосредоточиться. Без десяти четыре его веки открылись с почти слышимым щелчком, и он проснулся без каких-либо шансов уснуть снова.

Эта особенность тоже смущала его. Его отличия от обычных людей не поддавались исчислению. Если бы он, как все, спал по восемь часов, возможно, это сделало бы его чуть менее отчужденным.

Ранним утром среды Вуди сделал то, что делал всегда, когда просыпался. У него были четко установленные правила. Правила были его спасением. За стенами дома лежал обширный и сложный мир, являвшийся частью еще более обширной и сложной Солнечной системы. Солнечная система входила в состав огромной галактики, а та – в бесконечную Вселенную, где сияли триллионы звезд. Триллионы звезд! Вуди старался особо не задумываться об этом. В мире были бесчисленные возможности выбора, там с тобой могли произойти бесчисленные события. От всего этого ты застывал в нерешительности и цепенел от страха перед неведомыми угрозами. Правила же делали бесконечное конечным и управляемым. Поэтому Вуди, как обычно, постоял четыре минуты под душем, оделся и тихо спустился вниз.

Ему разрешалось самому готовить завтрак из хлопьев и тостов, но есть сейчас было еще слишком рано.

И потом, он любил завтракать вместе с мамой, когда та вставала. За завтраком он молчал, но с удовольствием слушал то, что она говорила. Иногда она ограничивалась несколькими фразами, что тоже устраивало Вуди, если только мамина молчаливость не была обусловлена ее печалью.

Он всегда знал, когда маме грустно. Ее грусть накатывала на него, словно слякотные брызги, несомые ветром. Вуди становилось зябко и тоже грустно, хотя сам он не был склонен грустить.

Из ящика кухонного стола он достал тактический фонарь фирмы «Белл и Хауэлл», а также надежный сигнальный рожок фирмы «Эттвуд». Рожок представлял собой небольшой аэрозольный флакон с красным пластмассовым клаксоном. Если надавить на белую кнопку вверху клаксона, раздастся оглушительный звук «УАААААА», который обязательно отпугнет потенциально опасных животных, хотя Вуди редко их видел, а сигнальным рожком пользовался всего дважды.

Экипировавшись, он подошел к пульту сигнальной системы рядом с задней дверью. Вуди набрал четыре цифры, и механический голос сообщил: «Система отключена». Он заранее установил минимальную громкость, чтобы мама не проснулась ни от каких посторонних звуков, кроме настоящего сигнала тревоги.

На заднем крыльце стояли два тиковых стула с мягкими синими подушками. Их разделял столик. Рядом на цепях из нержавеющей стали висели качели. Вокруг простиралась темнота.

Вуди не боялся темноты.

Ночь умела быть волшебной. В темные часы раннего утра, пока мама еще спала, он наблюдал удивительные события. Однажды он видел, как по лужайке брела толстая самка опоссума, ведя за собой малышей. Мамаша и дети с любопытством смотрели на него, а их глаза светились, как фонарики. Вуди видел лис, многочисленных кроликов и семьи оленей. Единственными зверями, которых ему пришлось отпугнуть долгим нажатием на клаксон сигнального рожка, были еноты. Те подходили к самому крыльцу, шипели и скалили зубы.

Своим беспрекословным послушанием Вуди заслужил право сидеть по утрам на крыльце столько, сколько ему захочется. Главное, чтобы задняя дверь оставалась открытой и при необходимости он мог быстро убежать в дом. Но спускаться с крыльца во двор в это время ему не разрешалось. Двор был обширным, площадью почти в три акра. Дальний конец двора граничил с лесом.

В лесу жили звери еще опаснее злобных енотов. Мать-природа на самом деле вела себя совсем не по-матерински. Мама говорила, что природа больше похожа на тетку, страдающую биполярным расстройством, которая бóльшую часть времени относится к тебе по-доброму, но время от времени становится сущей ведьмой, насылающей убийственные ураганы и опасных зверей вроде кугуаров. Те, если бы им дали меню, всегда бы заказывали на обед малолетних детей с нежной кожей.

Вуди сидел на ступеньках крыльца. Мама рассчитывала, что он будет сидеть на одном из стульев, на качелях или стоять у перил. Но ступеньки приближали его к действиям, если таковые понадобятся. Вуди и в этом случае оставался верным правилам, главное из которых запрещало ему спускаться в темный двор. Тактический фонарь лежал рядом, хотя и погашенный, а в правой руке он держал сигнальный рожок.

Луна, еще не успевшая скрыться за горами, плыла по западной стороне небосвода, сияя, как какая-нибудь экзотическая медуза в космическом море. На небе мерцало столько звезд, что для их подсчета Вуди не хватило бы жизни. После смерти отца – убийства! – они переехали сюда из шумного города в Кремниевой долине. Мама говорила, что Кремниевая долина – это метафора, а не конкретное место. Теперь они жили на окраине городка Пайнхейвен, входящего в одноименный округ. Здесь городское освещение не затмевало света звезд и не мешало на них смотреть.

Вуди просидел на ступеньках не более десяти минут, когда из темноты появилось семейство оленей: самец с удивительно красивыми рогами, самка и детеныш. Олененку было месяцев пять, и с его шкуры еще не исчезли пятна. К зиме они пропадут, и тогда он станет взрослым оленем.

Олени не всегда передвигались семьями, чаще небольшими стадами или поодиночке. Такое же семейство, как это, три месяца подряд почти каждое утро приходило во двор. Их влекла сочная трава на лужайке. Вуди познакомился с ними. Он раскладывал на ступеньках крыльца четвертинки яблок, а сам садился на стул. Постепенно олени осмелели и начали есть яблоки с нижней ступеньки, в то время как Вуди сидел на верхней, и в конце концов они стали брать яблоки мягкими губами из его рук.

Это было в прошлом году. Но сегодня к нему пришло другое семейство. Вуди помнил отметины на шкуре тех оленей и сразу понял, что видит новых гостей. Олени тоже увидели его и потому осторожничали, щипали траву, держась поодаль. Под лунным светом их шкуры казались слегка покрытыми патиной.

Что же могло произойти с тем семейством? Может, кого-то из них или всех застрелили охотники? А может, олениха или олененок стали добычей кугуара? Держаться вместе, оберегаясь от опасностей, – нелегкая задача в оленьем мире. Очень даже нелегкая.

Вуди не решался пойти в кухню, чтобы нарезать несколько яблок на четвертинки и попытаться приманить новую семью к крыльцу. Если он встанет, это может их спугнуть. Если олени придут во двор еще несколько раз и привыкнут к его присутствию, он попытается с ними подружиться.

Пока что ему нравилось просто следить за оленями. Они завораживали Вуди. Красивые, грациозные. Но сильнее всего его трогали не красота и не грациозность. Вуди завораживало, зачаровывало и даже околдовывало то, что их трое, что они спокойно щиплют траву под звездами и ничего не боятся в этом мире страха. У них такой вид, будто впереди целая вечность совместной жизни.

Ночь была необычайно тихой. Вуди показалось, что он слышит, как движутся звезды, сжигая за собой световые годы, хотя на самом деле этот звук был вызван движением крови по капиллярам.

– Привет. – Голос Вуди звучал негромко и мягко, однако самец поднял рогатую голову и внимательно посмотрел на мальчика. Они долго смотрели друг на друга, а потом Вуди прошептал: – Я люблю тебя.

Он знал, что олени не испортят этот момент неуместными словами, пропасть между их видами гарантировала, что никто из них не поставит друг друга в неловкое положение.

9

И все же, когда Вуди отключал систему охраны, слова «Система отключена» разбудили Меган Букмен. Громкость была понижена почти во всем доме, но у себя в спальне Меган нарочно сделала звук погромче, чтобы всегда знать, когда сын отправлялся на заднее крыльцо.

Встав с постели, она прошлепала босыми ногами туда, где в стену был вмонтирован монитор «Крестрон». От ее прикосновения сенсорный экран засветился. Появилось меню, в котором Меган выбрала опцию «Камеры». Вокруг дома были установлены четырнадцать двухкамерных модулей. Одна камера такого модуля делала запись при дневном свете или включенном наружном освещении. Другая работала в инфракрасном диапазоне, когда, как сейчас, не было солнца и не горели фонари.

Система аудиовизуального наблюдения преобразовывала инфракрасные изображения в волны, длина которых приближалась к 555 нанометрам. Это соответствовало зеленой части спектра, к которой человеческий глаз был наиболее восприимчив. И тем не менее картинка на экране монитора не передавала деталей. Хотя Меган видела Вуди, сидевшего на верхней ступеньке и смотревшего в сторону леса, он был светло-зеленым силуэтом среди теней разных оттенков зеленого, похожим на лесного духа, которого любопытство привело к человеческому жилью.

При нем, конечно же, были тактический фонарь и сигнальный рожок. Вуди никогда не забывал брать их с собой.

При первых признаках опасности он нажмет кнопку клаксона и поспешит в дом. Меган не опасалась того, что Вуди может не распознать угрозу. Он боялся чужих людей и всего, что не входило в его привычный круг.

Пайнхейвен не был рассадником преступности. Даже эпидемия наркотиков, захлестнувшая страну, еще не добралась до этого тихого провинциального городка. Дом Меган стоял на самой окраине. В Пайнхейвене она родилась и выросла. Вернувшись сюда, она чувствовала себя в безопасности.

Конечно, то, что Вуди сейчас сидит один на заднем крыльце, не было идеальной ситуацией. Но ему уже одиннадцать. Он ценил независимость, доступную в его состоянии. Меган не могла круглосуточно находиться рядом с ним. Для них обоих было бы нехорошо, если бы она держала его на привязи страха, как на поводке.

Меган вернулась в кровать. Обычно ей требовалось полчаса, чтобы снова заснуть.

К изголовью кровати был прикреплен небольшой оружейный сейф. Ложась спать, Меган открывала его, чтобы держать оружие в пределах досягаемости, а вставая, закрывала. В сейфе хранился универсальный самозарядный 9-миллиметровый пистолет фирмы «Хеклер и Кох» с магазином на десять патронов.

Этот пистолет она купила через неделю после гибели Джейсона. Затем стала брать уроки стрельбы у бывшего полицейского, открывшего школу самообороны. Она и сейчас, три года спустя, регулярно упражнялась в стрельбе.

Лежа без сна в темноте, Меган задавалась вопросом: действительно ли она чувствует себя в безопасности, как утверждает?

10

По мнению Ли Шекета, юго-запад Юты – полное дерьмо. От Сидар-Сити до границы штата – шестьдесят миль по штатному шоссе 56. Суровый, освещенный бледной луной пейзаж. Он едет по местам, где ни одного кафетерия «Старбакс», ни одного суши-ресторана. Глушь, словно он находится в пустыне. Но Ли по-прежнему убежден, что ехать по третьестепенным дорогам безопаснее. Здесь меньше полиции, чем на федеральных трассах.

Однако по сравнению с юго-востоком Невады Юта кажется ему цветущим раем. Он едет по двухполосным дорогам округов Линкольн и Най. Вот где настоящая пустыня. Жгучее солнце поднимается здесь как предзнаменование надвигающегося термоядерного кошмара. От сонного городишки Кальенте до такой же дыры под названием Рейчел он проезжает восемьдесят миль по невадской глухомани. До следующего населенного пункта ехать еще пятьдесят четыре мили по совершенно пустой дороге. Она кажется Ли местом для харакири, куда выползают уставшие, отчаявшиеся гремучие змеи и ждут, когда колеса судьбы освободят их от удручающей скуки пустынной жизни.

Вдалеке, по обеим сторонам дороги, мелькают поселения вроде Хико и Эш-Спрингс. Туда ведут штатные и окружные дороги. А в места вроде Темпьюта или Адавена можно добраться только по грунтовым дорогам. Без десяти семь он останавливается на заправочной станции, к которой примыкает магазинчик, торгующий товарами первой необходимости. Позади стоит жилой дом. Заправка находится на перекрестке дорог, в нескольких милях от Уорм-Спрингса. Бензин в двух колонках стоит дороже обычного, его марка Ли незнакома. Светло-желтая штукатурка магазинчика облупилась. Его крыша покрыта голубой керамической плиткой.

От прежней жизни Шекета ничего не осталось, до его новой жизни с Меган в Калифорнии еще нужно доехать, а пока, с самого выезда из Сидар-Сити, он пребывал в паршивом настроении. Милю за милей этот эквивалент пустыни Мохаве высасывал из него последние капли человеческой доброты, те, что еще не успела высосать нескончаемая несправедливость, которую ему пришлось вытерпеть.

Заправочные колонки моложе нефти, из которой сделан залитый в них бензин, но они не принадлежат к поколению заправок, умеющих считывать данные кредитных карт. Он идет в магазин, предъявляет кассиру карту «Visa» на имя Натана Палмера и просит включить колонку.

Кассир наверняка является и владельцем заправки. Шекет возненавидел его с первого взгляда. Старый. Толстый. На нем брюки цвета хаки, которые держатся на подтяжках, белая футболка и соломенная шляпа с узкими полями. Весь этот наряд кажется сценическим костюмом, словно этот человек играет пустынного недотепу.

Шекет заливает бак, возвращается, чтобы подписать бланк оплаты и получить назад свою карту.

– Не правда ли, прекрасное утро? – говорит этот старый дурень.

– Жарит, как в духовке, – отвечает Шекет.

– Это потому, что вы не из наших краев. Для нас утро вполне сносное.

– Откуда вы знаете, что я не из ваших краев?

– Видел номера, когда вы подъезжали. В Неваде таких нет. Кажется, это номера Монтаны.

Шекету не до разговоров. Он сосредотачивается на подписи, поскольку вдруг забывает имя, выдавленное на кредитной карте. Он едва не подписывается «Ли Шекет». У него что-то с головой.

– Сегодня только восемьдесят два градуса^[5], – говорит кассир. – Для наших мест, да еще в это время года, такая температура считается прохладной.

Шекет расписывается правильно: «Натан Палмер». Поднимает голову и смотрит в слезящиеся глаза старика.

– О каких местах вы говорите? О тех, что у вас ниже пояса?

– Прошу прощения, я не понял?

– За что вы просите прощения?

Кассир хмурится и подталкивает карту к Шекету.

– Хорошего вам дня.

Шекет не понимает, отчего он испытывает злость и презрение по отношению к незнакомцу. Это его немного пугает, но остановиться он не может.

– За что вы просите прощения? – снова спрашивает Шекет. Этот придурок злит его своей фальшиво-дружелюбной манерой. Ишь, соседа нашел. – Может, вы пукнули? Вас за это простить?

– Я не хотел вас обидеть, – говорит кассир и отводит взгляд.

– Вы считаете, что обидели меня?

– Сэр, я искренне верю, что нет.

В голове Шекета нарастает гудение, словно у него в мозгу осы устроили себе гнездо.

– Значит, вы в это верите? – Кассир смотрит в окно, надеясь, что к заправке подъедет еще кто-то. Но возле колонок пусто. Только проплывающее облако на минуту затеняет заправочную станцию и участок дороги. Напряжение старика, его подавляемый страх возбуждают Шекета. – У вас есть основополагающее убеждение? – спрашивает он, беря с прилавка шоколадный батончик.

Когда-то у Шекета были основополагающие убеждения и пределы допустимого. Он в этом уверен. Вот только не может вспомнить, какими были эти пределы.

– Что вы имеете в виду? – спрашивает старик.

– Скажем, вы верите в Бога?

– Да, сэр, верю.

– Верите?

– Да, сэр.

– А где Бог? – спрашивает Шекет, разворачивая батончик и бросая обертку на пол.

Старик снова смотрит ему в глаза.

– Где Бог? – переспрашивает он.

– Я вот думаю, где, по-вашему, Он находится?

– Бог везде.

– Даже в этом холодильнике с пивом и газировкой? – Кассир молчит. Шекет откусывает от батончика, жует, затем выплевывает липкий комок на прилавок. – У этой штуки вкус дерьма. Срок годности прошел еще десять лет назад. Что ваш Бог думает насчет вашей торговли подобной дрянью? Может, Он не замечает? И все же где Он? Может, Бог прячется в пакетах с картофельными чипсами и чипсами «Доритос»?

Кассир смотрит на процессор для считывания кредитных карт.

– Я считал вашу карту. Она электронная. Считывание происходит по телефону. Номер и имя, они уже там, в офисе «Visa». Покупка отражена.

Старик его убеждает: если здесь произойдет нечто чрезвычайное, останется доказательство, что Натан Палмер в такое-то время заезжал на заправку и расплатился по карте с таким-то номером.

Но Шекет, разумеется, не Натан Палмер.

Сердитое жужжание в его голове становится еще злее. Нужно что-то сделать, чтобы остановить это жужжание. Он знает, что именно.

Он снова откусывает от батончика, жует и выплевывает на прилавок.

– Или Бог в этих журналах? У вас ведь наверняка есть грязные журнальчики? Есть порнушка?

У толстяка начинает дрожать уголок рта, что еще сильнее возбуждает Шекета.

Однако дрожь напоминает ему о его деде – добром человеке, у которого была такая же дрожь. Ему становится жаль беднягу-кассира. Но жалость быстро проходит.

– А вы не из разговорчивых. Только и назвали это паршивое утро прекрасным и на большее вас не хватило.

Шекет бросает в старика остатком шоколадного батончика, и тот прилипает к белой футболке.

Шекет не является Натаном Палмером, но какое-то время ему придется пользоваться водительскими правами и кредитной картой, выданными на имя Палмера. Расплатись он наличными, он был бы свободнее в своих действиях и нашел бы более радикальные способы убрать гул в голове.

– Согласитесь, что вы удачливый подонок, – говорит он старику. Старик не отвечает. – Я сказал, что вы удачливый подонок. Не слышу ответа.

– Я этого не замечал.

– Чего не замечали? Тогда ваша глупость равнозначна вашей удачливости. Повторяю: вы – удачливый подонок. И сегодня вам крупно повезло, дедуля. Я выйду отсюда, оставив вам способность дышать. Но если вздумаете позвонить шерифу и вякнуть об этом, знаете, что с вами будет?

– Я никому не собираюсь звонить.

– Если какой-нибудь коп меня тормознет, пусть лучше пристрелит, и поскорее. Если же он этого не сделает, я сам его пристрелю, а потом вернусь сюда и запихну пистолет в вашу жирную задницу.

– Я никому не собираюсь звонить, – повторяет старик.

Шекет возвращается в свой «додж-демон». Под водительским сиденьем в поясной кобуре у него лежит «Хеклер и Кох» 38-го калибра, модель «компакт». Он едва удерживается от жгучего желания схватить пистолет, вернуться в магазин и разрядить в старика всю обойму.