В прокате с большой вывеской “Домбай-Ульген” уже никого не было. Точнее, никого из клиентов. Все присутствующие были заняты работой: кто-то собирал разбросанный клиентами инвентарь, кто-то ковырял отверткой лыжные крепления, хозяин за стойкой что-то считал на калькуляторе. Вдоль всех стен, отделанных деревом, расположились доски и лыжи. Одни лежали на специальных полках, другие стояли вертикально, некоторым пришлось лечь на полу. В центре помещения трещала тепловая пушка, у которой я еще в детстве любил греться и которая до сих пор служила верой и правдой хозяину.
Дверь за мной закрылась, я снял с головы шапку, стряхнув облачко снежинок, и прошел внутрь. На меня обернулись несколько пар глаз.
– Кто к нам пришел, – прокатилось довольное с сильным акцентом на весь прокат. Небольшого роста мужичек, стройный для своего возраста, с почти поседевшей уже бородой, вышел из-за стойки в дальнем конце от входной двери и направился ко мне.
За той стойкой располагался дверной проем, за которым было всего три помещения: раздевалка и, по совместительству, комната для персонала, склад-сушильная для ботинок, где, кстати, в основном, происходил и необходимый ремонт техники, и уборная. А еще где-то в глубине между этими помещениями имелся запасной выход.
Вышедший ко мне человек и Тимур были очень похожи, хоть и только внешне. На самом же деле, первый был спокойным, рассудительным и уверенным в себе мужчиной, немного ворчливым, но добродушным, и имел так называемую “железную хватку” во всем, до чего дотягивались руки. Второму, возможно, в силу его молодости, больше подходило определение “молодого повесы” и “оболтуса”, коим часто называл его отец, – Тим был веселым, вспыльчивым и порою даже немного безрассудным. Но я ценил его за то, что при этом он был хорошим и надежным другом – и старался быть ему таким же.
Мне показалось, что отец Тимура очень постарел за время, которое мы не виделись. Мы и с ним обменялись объятиями и серией тяжелых хлопков по спине.
– Паша, я думал, ты уже забыл к нам дорогу.
– И я рад вас видеть. Найдется что-нибудь для меня? – сказал я.
– Спрашиваешь еще. Я никому не отдаю ни твои ботинки, ни твою доску.
– Я каждый раз безмерно благодарен вам за это, Хаджи-Мурат.
– Надолго к нам в этот раз?
– Пока не выгоните.
– Оставайся, – и он любовно хлопнул меня по плечу так, что у меня чуть не отнялась рука.
Я отвлек от вечерней рутины всех без исключения. Даже Тим, уже давно поприветствовавший меня, выскочил из соседней комнаты, чтобы постоять в дверном проеме и с ухмылкой понаблюдать.
Состав сотрудников в этом чудесном заведении не поменялся. Я несколько минут жал руки, обменивался хлопками по спине, выслушивал приветственные шуточки и отпускал ответные. Меня были рады здесь видеть, а я был рад здесь быть.
– Что-то ты все реже озаряешь нас своим присутствием, бордист, – выдал полный высокий мужчина, которого звали Аслан.
– А я смотрю некоторым лыжникам без меня все скучнее, – парировал я.
– Ты вообще не забыл еще, как на доске стоять? – напал с другой стороны поджарый гладко выбритый Эльбрус, который был младше меня на три года, но уже года четыре успешно обучавший туристов и лыжам, и сноуборду.
– Молись, чтоб не вспомнил, иначе тебе конец.
– Какой самоуверенный!
– Так и быть, дам тебе фору, но только по случаю моего первого спуска в этом сезоне.
– Че ребят, уже можно делать ставки? – весело спросил дядя Тима и родной брат Хаджи-Мурата Рашид.
– А на кого ставить-то будешь, дядя? – вклинился Тимур.
– Так на братца твоего названного, – Рашид с усмешкой кивнул в мою сторону.
– Э нет, дядя, такие ставки у нас никто не примет. Это все равно что безвозмездно тебе денег отвалить, – оскалился Тим.
Эльбрус и Аслан накинулись на Тима несогласные. Хаджи-Мурат и Рашид смеялись. В силу возраста они-то давно не гонялись с нами.
Эти двое крепких мужей с пробивающейся сединой в волосах провели здесь, в этом поселке и в этом прокате без преувеличений всю свою жизнь. Особенно им, прокатом, дорожил Хаджи-Мурат, за что покойный их отец и завещал семейное дело именно ему, старшему сыну.
Все это нам любовно рассказывала мать Тимы, а сам Хаджи-Мурат всегда говорил, что этот маленький прокат одинаково принадлежит всем членам его огромной семьи: всем его четырем братьям, включая Рашида и еще двух, и всем их детям, включая Тиму, его младшую сестру и всем их двоюродным братьям и сестрам. Он говорил, что именно так хотел бы их отец, дед Тимура, а завещание он оставил, мол, так, чтобы братьям не пришлось ссориться при дележке. Других-то он тоже не обделил – было, что еще завещать, и он все поделил поровну на всех. Прокат достался Хаджи-Мурату, Рашиду достался дом в Теберде, а двум другим их братьям, которых я плохо знал: квартира в Пятигорске и два автомобиля. Вот только в теплые карие глаза матери Тимы неизменно закрадывалась хитринка, когда ее муж говорил об этом: ведь этот прокат их дед любил больше всего на свете, как теперь и сам Хаджи-Мурат.
– Так завтра будем гоняться? – подал голос парень, который был здесь единственным сотрудником славянской наружности. Леша был невысокого роста, лишь чуть старше меня, рыжий и с лисьими веселыми глазами. – С утра, пока туристы не нахлынули.
Почти каждый из обитателей этого проката уверенно стоял как на лыжах, так и на доске, и мог в два счета на них поставить любого “чайника”. Их принуждала к этому их профессия. Однако, у всех из них обязательно был свой любимый вид снаряжения – тот, к которому лежала душа. И надо признать, что сноуборд был излюблен лишь двумя ребятами из всего этого маленького состава, включая и представителей старшего поколения: Лешей и Эльбрусом. Надо сказать, что Леша вообще был исключением из всех своих коллег, ни разу в жизни не становившимся на лыжи и всей душой настроенным против них.
Остальные же предпочитали лыжи, что открывало нам всем огромный простор для военных действий на вечной войне между лыжниками и сноубордистами. А орудиями этой войны были обильные потоки нескончаемых шуток, иногда настолько острых, что, казалось, они действительно пронзали насквозь.
Я и сам когда-то давно пробовал кататься на лыжах, и даже что-то умел, но давно позабыл эти умения за ненадобностью. Потому что все мое существо тянулось именно к сноуборду и не изменяло ему ни разу за многие годы.
– Ты сам-то проснешься, соня? – усмехнулся я, самонадеянно веря, что это испытание мне по плечу.
– Я в отличие от тебя каждый день во столько просыпаюсь, свободный художник, – взвился он.
– Ну, значит, забились.
– Павлуша у нас сегодня уже отличился. Я говорил? – выбрался из перепалки с Эльбрусом и Асланом Тим. – Девушку вон спас, которую снегом засыпало.
По прокату пронесся удивленный и одобрительный гул, после чего Тима добавил немного подробностей.
– И как девушка?
– Нормально, – ответил я. – Домой пошла. С друзьями.
– А его медом не корми, дай спасти кого-нибудь, – вставил Эльбрус, в отличие от всех остальных своих земляков, говоривший почти без акцента. – Я все еще помню, как он два года назад спасал девчонку, вылетевшую с трассы.
– А он, кстати, только девчонок и спасает, ты заметил? – ухмыльнулся Аслан.
– Мне на них просто везет, – скромно отрапортовал я.
– Хорошо все, что хорошо кончается, – подвел итог Хаджи-Мурат.
Постепенно вспомнив, что у них есть обязанности, все присутствующие нехотя вернулись к их исполнению. Тим что-то сказал отцу на их родном языке, на котором, даже спустя столько лет общения с ними, я знал только приветствие, и обратился ко мне на русском:
– Подожди минут десять. Я сейчас там приберу и пойдем “заселяться”.
Мы забрались пешком в дальнюю часть поселка со взаимными подколами и уловками, будто нам и не было по двадцать пять и двадцать четыре года, а были те самые семь и восемь лет, когда его отец учил нас кататься. Забрали мои вещи из старенького серебристого «фольксваген поло», включая мой дорожный набор с красками и несколько холстов, и поднялись в до слез знакомую и почти родную угловую квартиру на четвертом этаже на улице Пихтовый мыс. Три комнаты и кухня в ней были ничтожно маленькие. Одна из комнат, самая большая, была проходной и не имела двери в коридор – лишь пустой дверной проем, чтобы не занимать место открывающейся дверью. Я, не спрашивая, пошел в «свою» комнату.
То была угловая комнатка, в которой не помещалось ровным счетом ничего, кроме двуспальной кровати. К стене над изголовьем были приколочены полки, дабы иметь возможность хоть что-нибудь здесь хранить, и пара крючков для одежды. Сбоку от кровати было окно. Я бросил свою старую спортивную сумку со всеми скромными пожитками на кровать.
Мы с Тимом скоротали вечер за скудным холостяцким ужином, парой рюмок коньяка и приятной беседой. Тима, как и многие кавказцы, выпивал редко, особенно во время сезона, но ради встречи со мной всегда делал исключение.
Мы легли спать пораньше, чтобы выспаться и успеть на первый подъемник, как и договорились с ребятами.
Но к первому подъемнику я, конечно, проспал. И даже Тима не смог меня растолкать вовремя. Он сегодня взял выходной и мог себе позволить измываться надо спящим мной, сколько заблагорассудится. Вскоре я натягивал штаны с армейской скоростью.
В прокате, как всегда в это время, уже толпились люди. Кто-то жаловался на маленькие ботинки, кто-то на поцарапанную доску, каждый на свое. Я уже по опыту знал, что все эти жалобы не стоили и выеденного яйца, потому что отец Тимура был лучшим в своем деле. Он всегда с первого взгляда определял, что тебе нужно дать. Ты мог поспорить и получить, конечно, все, что бы ни попросил, но, как правило, оборудование, подобранное Хаджи-Муратом, подходило тебе больше всего. Кто-то из наших в сторонке занимался досками и лыжами, подбирал, советовал, выставлял на лыжах нужный вес. Работа кипела. Здесь вся жизнь кипела.
С моим приходом половина инструкторов бросило клиентов, чтобы поприветствовать меня и, как обычно, посмеяться надо мной, который проспал весь кайф и все их свободное время. Из-за такого радушного приема все присутствующие с интересом поглядывали на нас. Хаджи-Мурат без лишних вопросов скрылся за стойкой, погружаясь в недра своего проката, а потом вернулся, держа в руках черный старенький «либтех» и изодранные снаружи, но по-прежнему держащие изнутри, жесткие «бёртоны». Точнее, когда-то эти “бёртоны” были жесткими, но сейчас уже явно раскатались до “средненьких”.
Видок у всего этого был тот еще, но в деле они вместе творили чудеса, позволяя райдеру парить над склоном. У меня не было денег на новое оборудование, но Хаджи-Мурат, сам решил придержать этих, уже тогда не новых, красавцев для меня, когда увидел, как мы с ними вместе разрываем склон. Он сказал, что они сами выбрали меня и он не вправе после этого им противоречить. Несмотря на явно уже потрепанное состояние, они были еще способны на многое и были лучше многих новых ботинок и досок. При этом Хаджи-Мурат сам научил меня когда-то следить за ними, используя оборудование и материалы, имеющееся у него в прокате, чтоб ухаживать за инвентарем.
– Они все так же прекрасны, – сказал я Хаджи-Мурату.
– Это снаряжение ждало лучшего сноубордиста на этой горе. Если б на нем ездил каждый, кто думает, что хорошо катается, оно бы само попросило меня сжечь его, говорю тебе.
Как только я засунул ноги в ботинки и зашнуровал их, на меня сразу же нахлынуло чувство эйфории. Я дома. Я на своем месте. И я в своих любимых ботинках, в которых я с трудом мог даже распрямить колени.
Я сердечно поблагодарил хозяина и, обещав зайти к нему вечером после того, как разнесу в пух и прах его сына и его лучших ребят, которые должны были присоединиться к нам позже, потому что уже успели найти клиентов на утро, пока я спал, вышел из проката и направился в сторону подъемников, до коих было около десяти минут пешком. Тимур, прихватив лыжи и закинув их на плечо, громко цокал рядом лыжными ботинками.
Очереди в кассы уже не было, так что я без труда купил себе абонемент на несколько дней, втайне скрипнув зубами от уровня цен, положил выданную мне магнитную карточку в карман на рукаве и прошел к подъемнику, где меня уже ждал Тимур. Как и у всех инструкторов, у него ски-пасс был пополнен всегда заранее.
Ски-пассы, то есть абонементы на подъемники, позволяли подниматься на любой из уровней горы Мусса-Ачитара, вершина которой находилась на высоте трех километров и двухсот метров над уровнем моря. Подъем туда на новой канатной дороге проводился в три этапа. Первый включал канатную дорогу с навешанными на нее кабинками, или вагончиками, поднимающуюся до так называемого третьего уровня, что находился на высоте около двух километров. Дальше от третьего до пятого уровня, что был на высоте около трех километров, тянулась открытая шестикресельная канатная дорога. Каждый этап занимал минут по пятнадцать. Был еще третий этап и шестой уровень – туда вела открытая четырехкресельная дорога, но мы редко поднимались туда, поскольку вверх она шла минут пятнадцать, а с шестого до пятого уровня спускались мы меньше, чем за одну минуту. Однако, конечно, на шестом уровне было очень красиво – с одной стороны открывался вид на предгорье, а с другой можно было увидеть величественный Эльбрус – тезку нашего друга.
Туристы часто задавали один и тот же вопрос: «Почему уровни назывались «третий», «пятый» и «шестой»? Почему не «первый», «второй» и «третий», ведь так проще?» Я всегда в ответ с удовольствием обращал их внимание на старую сеть канатных дорог в Домбае, которая, прячась средь леса, была не так популярна и заметна, как новая. Возможно, я и был немного зануден, когда речь заходила о сноуборде или истории этого поселочка, но я упорно не хотел себе в этом признаваться.
Именно старая сеть канатных дорог издавна очерчивала все уровни горы, заставляя делать пересадку на каждом. Первым уровнем считался поселок. Старая канатная дорога вела от самого так называемого «лягушатника» на первом уровне – единственного выезда по горнолыжной трассе к поселку. А до первого уровня новой канатной дороги только что спустившимся на лыжах или сноуборде с горы требовалось еще дойти пешком через рынок.
Второй уровень располагался в лесу средь величественных елей. С первого до второго уровня старая канатка была однокресельной, а везде выше – двухкресельной. На третьем уровне было сразу два пересадочных узла – старой и новой канатной дороги, – несколько кафе и небольшой рынок. Туда же поднимались красные старые вагончики с первого уровня, перевозившие исключительно экскурсионные группы. На четвертом уровне располагалось множество кафе и прокатов, второй лягушатник и знаменитая гостиница «Тарелка», сделанная наподобие НЛО, возле которой так любили фотографироваться туристы. Эта гостиница стала своеобразной визитной карточкой Домбая. Здесь же, на четвертом уровне, осуществлялась пересадка на подъем до пятого уровня. На шестой уровень старая канатная дорога не вела.
Я любил рассказывать об этом, потому что сам любил старую сеть канатных дорог за живописные виды. Первые две ступени этой сети тянулись почти полностью через лес, делая подъем невероятно атмосферным и сказочным. Даже позвякивание ее кресел было мне приятно, да и, что уж говорить, абонемент на нее стоил дешевле. Но был у нее один существенный недостаток – подъем до пятого уровня на ней занимал раза в три больше времени, чем на новой канатной дороге. Отчасти это происходило от того, что старая канатная дорога больше петляла по горе, а новая шла напрямик наверх; отчасти – потому что сама по себе она была медленнее; а отчасти – потому что постоянные пересадки тоже занимали время. Поэтому предпочтение мы с Тимом все же отдавали новой канатке, хотя в непогоду и метель, как, например, вчера, когда закрывали все ступени выше третьего уровня на обоих канатках, мы с удовольствием поднимались на старой.
– Тебе понравится трасса, она просто обалденная после вчерашнего снегопада, – изрекла черепашка-ниндзя, под маской которой скрывался мой друг, когда мы наконец-то поднимались наверх.
– Как вовремя я приехал, – я сам был похож на такую же черепашку. Я видел это в отражении в маске Тимура, а, даже если бы не видел, то просто знал. Мы оба были закутанными с ног до головы, даже кончики носов скрывали балаклавы. Впрочем, здесь все так выглядели.
О проекте
О подписке