Это была трогательная история, с помощью которой Пит незадолго до этого убедил меня скакать на лошади, которая мне жестоко не нравилась. Старую даму я часто видел после этого на скачках. Очевидно, ее больница и ее печальный конец все еще дожидались ее.

– Нет, это совсем не бедная старая дама, – сказал Пит.

Мы подошли к загону, и Пит, оглядевшись, кивнул кому-то. Краем глаза я увидел, что к нам приближается женщина. Теперь, не совершая непростительной грубости, удирать было уже поздно. У меня хватило времени только шепотом от всего сердца выругать Пита, прежде чем я обернулся и был представлен новой владелице гнедого жеребца Поднебесного, мастера сбрасывать наездников.

– Мисс Эллери Пенн, это Аллан Йорк, – представил меня Пит.

Я погиб прежде, чем она успела произнести хоть одно слово. Первое, что я сказал, было:

– Я буду счастлив скакать на вашей лошади.

Пит откровенно смеялся надо мной.

Это была красавица. У нее были правильные черты лица, чудесная кожа, смеющиеся серые глаза, блестящие черные волосы, падавшие почти до плеч. И она привыкла к впечатлению, которое она производила. Но разве она была виновата в этом?

Пит сказал:

– Тогда порядок. Я объявлю тебя на любительскую. Это будет четвертая скачка. Форму я передам Клему. И он пошел к весовой.

– Я так рада, что вы согласились скакать на моей лошади, – сказала девушка. Она говорила неторопливо, низким голосом. – Мне подарили ее ко дню рождения. Вечная проблема – подарки ко дню рождения, правда? Мой дядя Джордж – он прелестный человек, но немножко со странностями – поместил объявление в «Таймсе», что купит скаковую лошадь. Тетя говорит, что он получил пятьдесят предложений и купил именно эту лошадь потому, что ему понравилось имя. Он сказал, что мне будет забавнее получить ко дню рождения лошадь вместо традиционного жемчужного ожерелья.

– Ваш дядя Джордж очаровательный человек!

– Да, но жить с ним трудновато. – У нее была особая манера повышать голос на последних словах каждой фразы так, что она звучала вопросительно. Как будто к каждому своему замечанию она добавляла: вы не согласны?

– А вы живете вместе с ним? – спросил я.

– Ну да. Мои родители разошлись в незапамятные времена, ну, разлетелись в разные стороны и все такое.

– Простите.

– Не нужно никаких соболезнований. Я совершенно не помню ни отца, ни мать. Образно выражаясь, они подкинули меня к дверям дяди Джорджа в нежном возрасте – двух лет от роду.

– Дядя Джордж хорошо выполнил свою задачу, – сказал я, глядя на нее с самым откровенным восхищением.

Она приняла это без всякой неловкости, почти как нечто само собой разумеющееся.

– Вернее, тетя Дэб. Она немножко практичнее. А вообще они оба очаровательны.

– Они здесь сегодня? – спросил я.

– Нет, – сказала мисс Эллери Пенн. – Дядя Джордж сказал, что, если уж он дал мне путевку в новый чудесный мир, сплошь населенный отважными и очаровательными молодыми людьми, не нужно, чтобы под ногами путались какие-то старые родичи.

– Я с каждой минутой все больше люблю дядю Джорджа, – сказал я.

Мисс Эллери Пенн одарила меня божественной улыбкой, которая, впрочем, ничего не обещала.

– Вы видели моего Поднебесного? Правда, симпатичный? – спросила она.

– Не видал. И боюсь, что пять минут тому назад я и не подозревал о его существовании. Как это случилось, что дядя Джордж послал его в конюшню Грегори? Выбрал первую попавшуюся?

Она засмеялась.

– Не думаю, чтобы он действовал наугад. Он выбрал конюшню вполне сознательно. Он сказал, что, если лошадь попадет в конюшню Грегори, я смогу заполучить майора Дэвидсона на мою лошадь. – Она нахмурила лоб. – Дядя был страшно потрясен, когда прочел в понедельник в газете, что майор Дэвидсон разбился.

– Он знал майора Дэвидсона? – спросил я, чтобы что-то сказать, любуясь пленительным изгибом уголков ее алого рта.

– Нет, я думаю, что он не знал его лично. Вероятно, он знал его отца. Мне кажется, он знал отцов всех молодых людей на свете. Он только сказал: «Боже милостивый, майор Дэвидсон умер!» И продолжал есть свой гренок. Но он не слышал, как я и тетя Дэб четыре раза просили его передать мармелад!

– И это все?

– Да, а почему вы спрашиваете? – сказала мисс Эллери Пенн с любопытством.

– Да ничего особенного, – сказал я. – Мы были большими друзьями с Биллом Дэвидсоном.

Она кивнула:

– А, понимаю, – и помолчала. – Но что я должна теперь делать в моей новой роли владелицы скаковой лошади? Мне не очень хочется в первый же день совершить какой-нибудь нелепый промах. Буду благодарна вам за советы или замечания с вашей стороны, мистер Йорк.

– Меня зовут Аллан, – сказал я.

Она поглядела на меня оценивающим взглядом. Это лучше всяких слов сказало мне, что, несмотря на свою молодость, она уже научилась отгораживаться от навязчивых знаков внимания и не вступать во взаимоотношения с незнакомыми людьми.

Но наконец она улыбнулась и сказала:

– Меня зовут Кэт.

Она удостоила меня своим именем, словно подарком, который я с удовольствием принял.

– Что вы знаете о скачках? – спросил я.

– Абсолютно ничего. В жизни не была на ипподроме. – Она иронически подчеркнула, что с уважением говорит об ипподроме.

– Вы сами ездите верхом?

– Ни разу не пробовала.

– Наверно, ваш дядя Джордж любит лошадей? Может быть, он охотник?

– Дядя Джордж абсолютно равнодушен к лошадям. Он говорит, что у лошади один конец кусается, а другой лягается. А что касается охоты, он говорит, что у него есть более уютные занятия, чем носиться зимой по замерзшим болотам за каким-то хвостатым млекопитающим, испытывая страшные неудобства.

Я засмеялся.

– Может быть, он играет в тотализатор? Делает ставки в букмекерских конторах, без того чтобы самому появляться на ипподроме?

– Все знают, что дядя Джордж в день кубка по футболу спросил, кто выиграл дерби.

– При чем же тогда Поднебесный?

– Чтобы расширить мой горизонт, так сказал дядя Джордж. Мое воспитание шло по избитому пути: училась в закрытой школе, окончила школу, путешествовала по Европе под самым строгим присмотром. Дядя Джордж говорит, что нужно, чтобы из моего носа выветрился запах музеев.

– И он подарил вам скаковую лошадь, когда вам исполнился двадцать один год? – спросил я самым деловым тоном.

– Да, – сказала она и пристально поглядела на меня. Я улыбнулся. На этот раз мне удалось преодолеть поставленный ею барьер.

– Как владелице лошади, вам не придется делать ничего особенного, – сказал я, – надо только пойти перед началом скачки вон к тем конюшням и посмотреть, как будут седлать вашу лошадь. Потом вы вместе с Питом пройдете в паддок и будете там стоять и делать интеллигентные замечания насчет погоды до тех пор, пока не подойду я. Потом я сяду на лошадь и отправлюсь на скачку.

– А что мне делать, если мой Поднебесный выиграет скачку?

– А вы надеетесь, что он выиграет? – спросил я. Я не был уверен, что она хоть что-нибудь знает о своей лошади.

– Мистер Грегори сказал, что он не выиграет. Я почувствовал облегчение. Мне не хотелось ее разочаровывать.

– Мы будем знать о нем гораздо больше после скачки. Но если он придет в числе первых трех, его будут расседлывать вон там – напротив весовой. Если нет – вы найдете нас тут, на траве.

Близилось начало первой скачки. Я проводил прелестную мисс Эллери Пенн к трибунам и, исполняя план дяди Джорджа, познакомил ее с несколькими отважными и очаровательными молодыми людьми. К несчастью, я понял, что, когда я вернусь со скачки для новичков, я буду в глазах мисс Эллери Пенн уже только одним из тех, которые «тоже скачут».

Я наблюдал, как она взяла в плен группу моих друзей. Она была такая веселая, такая живая.

Мне казалось, что внутри у нее пылает скрытый неугасимый огонь, и тепло от него прорывается наружу только в ее удивленном, низком голосе. Кэт должна остаться привлекательной и в пожилом возрасте, подумал я неожиданно, и мне пришло в голову, что, если бы Сцилла обладала этой бьющей через край жизненной силой, а :не своей кроткой, уступчивой пассивностью, – подозрения инспектора Лоджа могли бы быть близки к истине.

После того как мы посмотрели первую скачку, я предоставил Кэт решать, кому из ее новых знакомых она окажет честь угостить ее кофе, а сам пошел взвеситься перед скачкой молодняка. Обернувшись на ходу, я увидел, как она отправилась к бару, сопровождаемая хвостом поклонников, будто комета. Сверкающая, зачаровывающая комета.

В первый раз в жизни я пожалел, что должен участвовать в скачке.

В раздевалке Сэнди Мэйсон стаял, уперев руки в бока, н непрерывно работал языком. У него били крутые рыжие кудри, а его широко расставленные ноги стояли прочно, как столбы. Он весь, от макушки до пяток, словно вибрировал от полноты жизненных сил. Это был плотный здоровяк лет тридцати с небольшим, очень сильный, с темно-карими глазами, опушенными поразительно бледными, красноватыми ресницами.

Как профессиональный жокей, он не состоял в дюжине лучших, но часто добивался успеха благодаря своей бравой езде. Он был неустрашим. Он посылал своих сопротивлявшихся лошадей в самые узкие интервалы между другими лошадьми, причем иногда в такие интервалы, которых вообще не существовало, покуда он не создавал их с помощью грубой силы. Агрессивность не раз приводила его к жарким схваткам с распорядителями на скачках, но другие жокеи не особенно сердились на него, так как любили за несокрушимую, заразительную жизнерадостность.

Его чувство юмора было таким же могучим, как он сам, и если я лично считал, что его розыгрыши были иногда чересчур жестокими или слишком неприличными, то я оставался в явном меньшинство.

– Эй, вы, подонки, кто из вас спер мой шест для баланса? – гремел он, и голос его великолепно перекрывал деловые разговоры во всех уголках раздевалки. На этот вопрос о местопребывании его хлыста ответа не последовало.

– Вы что, шпана, не можете приподнять свои зады и поглядеть, не сидите ли на нем? – сказал он трем или четырем жокеям, натягивавшим сапоги на скамейке рядом с ним. Они подняли глаза и с удовольствием ожидали конца его тирады. Сэнди продолжал изрыгать поток ругательств, ни разу не повторившись, пока один из служителей не нашел его хлыст.

– Где ты его нашел? – спросил Сэнди. – У кого он был? Я ему оторву его чертову руку!

– Он был на полу, под скамейкой, возле вас.

Но Сэнди никогда не смущали его промахи. Он оглушительно захохотал и взял свой хлыст.

– На этот раз я вас всех прощаю.

Он прошел в весовую, неся свое седло и рассекая воздух хлыстом, словно желая убедиться, что он остался таким же гибким. Он постоянно пользовался хлыстом во время скачки.

Проходя милю меня в дверях раздевалки, он окинул меня своим быстрым, смеющимся взглядом, который делал его всеобщим любимцем, несмотря на все его недостатки. Я обернулся и посмотрел, как он садится на весы, положив хлыст на стол рядом с собой. Он что-то сказал, чего я не расслышал, и оба – служитель у весов и судья, который запоминал цвета жокейских камзолов, чтобы распознать их на финише, – захохотали, отмечая его в своих списках и пропуская его на скачку.

Незадолго перед тем прошел слух, что Сэнди «придержал» нескольких лошадей, на которых он скакал, и был щедро вознагражден букмекерами за свои услуги. Официальное расследование велось всего один час, ничего не было доказано. Те, кто бывали жертвами его розыгрышей, считали, что Сэнди способен на все. Но остальные в один голос уверяли, что придерживать лошадь вовсе не в характере человека, который применяет такие жестокие способы, лишь бы прийти первым.

Наблюдая его свободную и беспечную мадеру общения с администрацией ипподрома, я мог понять, что, видя эту открытую, дружескую манеру держать себя, начальство ипподрома, которое вело расследование, должно было за отсутствием веских доказательств поверить в его невиновность. Среди жокеев осталось общее убеждение, что Сэнди все-таки «придавил» когда-то парочку лошадей, но только не в течение последних месяцев.

«Придержать» лошадь можно, например, пропустив старт, или отодвинувшись в седле назад, или встав на стремена. После этого жокей-жулик, начиная с последнего препятствия, когда он уже на виду у толпы, совершенно честно скачет к финишу, притворяясь, будто заставил лошадь сделать все, что она могла, но выиграть, вероятно, не сумеет. Эти вещи делаются довольно редко, потому что жокей, замеченный в такого рода проделках, обычно очень скоро остается без работы.

За все полтора сезона моего участия в скачках я видел такое только дважды. Оба раза это проделывал один и тот же человек – белобрысый, круглолицый юнец по имени Джо Нантвич. Во второй раз, месяца два тому назад, он чудом спас свои жокейские права, потому что попытался жульничать в скачке, где среди жокеев участвовал известный ябедник Давид Стампе, младший сын сэра Кресвелла.

Джо, а также, по моему мнению, Сэнди жульничали, нарочно заставляя отставать лошадей, на которых они скакали и которые, безусловно, должны были бы прийти первыми. Фактически они были виновны в преступном мошенничестве. Но я не знал, намного ли я поступал лучше, когда привязывал мой шлем к седлу и относил на весы. Потому что я предполагал осторожно провести Безнадежного через все препятствия, сосредоточившись на том, чтоб пройти всю беговую дорожку; я не хотел выматывать лошадь в слабой надежде, что она придет к финишу в числе первых трех. Безнадежный был не очень вынослив, и слишком напряженная скачка могла принести ему вред. Конечно, если в случае каких-нибудь непредвиденных обстоятельств вроде, например, падения других лошадей у меня появился бы шанс на победу, я бы ухватился за этот шанс. Есть колоссальная разница между тем, чтобы «придерживать» лошадь и просто не слишком стараться, хоть и желая выиграть. Но для рассерженных людей, ставивших на эту лошадь, дело в результате. Они теряют свои деньги.

Я взял седло и пошел с ним туда, где меня ждал Пит с Безнадежным. Пит оседлал лошадь, и Руперт, младший конюх, повел ее в паддок. Пит и я пошли вслед за ним, рассуждая на ходу о других лошадях, участвующих в этой скачке. Кэт нигде не было видно.

Когда пришло время, я сел на лошадь и выехал на скаковую дорожку. В крови снова появилось знакомое возбуждение. Ни смерть Билла Дэвидсона, ни горе Сциллы, ни мысль о Кэт, за которой ухаживает кто-то другой, – ничто не могло помешать тому захватывающему счастью, которое я испытывал, когда подъезжал рысью к стартовым воротам. Быстрота скачки, мгновенные решения, риск – во всем этом я остро нуждался как в противодействии размеренной скуке цивилизации. Безопасность бывает чрезмерной. Авантюры необходимы таким, как я, у которого отец перестал считать деньги, получив четвертый миллион.

А, мой отец, сочувствуя мне, так как у него была еще Сюлее – дикая молодость, предоставил в мое распоряжение гоночный автомобиль, трех хороших лошадей и возможность затеряться в стране, отстоящей на пять тысяч миль от дома. Во всяком случае, он сказал, давая мне свое благословение, что скачки с препятствиями – довольно мирное занятие для того, кто с десятилетнего возраста участвовал в охоте на крокодилов на реке Замбези. Ежегодный месячный отъезд моего отца из его торговой империи означал для нас бросок через дикий вельд и погружение в дебри первобытного леса, порой с абсолютным минимумом провианта и снаряжения, которое некому было нести, кроме нас самих. И если вдуматься в это как следует, как странно было, что я, для которого непроходимые джунгли были знакомой игровой площадкой, искал теперь необходимые мне острые ощущения опасности в прирученной стране, среди дружелюбных животных, участвуя в спорте, окруженном со всех сторон всяческими правилами и ограничениями.

Чтобы убедиться, все ли на месте, стартер читал список, пока мы делали пробные круги, проверяя надежность подпруг. Я увидел, что рядом со мной ездит Джо Нантвич со своим обычным неприятным, полуобиженным, полухвастливым выражением на лице.

– Поедешь после скачки к Дэвидсонам? – спросил он. Джо всегда говорил со мной с фамильярностью, которая, несмотря на все мои старания, была мне противна.

– Поеду, – сказал я, но, вспомнив о Кэт, добавил:

– Хотя, может быть, не сразу.

– Подбросишь меня до Эпсома?

– Я поеду не по той дороге, – ответил я как можно вежливее.

– Но ведь ты будешь проезжать Доркинг. А оттуда я доберусь автобусом. Сюда меня подвезли на попутной машине, ехавшей в Кент, а теперь кто бы подбросил домой. – Он так настаивал, что я под конец согласился, хотя знал, что он преспокойно мог бы найти кого-нибудь, кто едет прямо в Эпсом.

Мы выстроились в одну линию на старте. По одну сторону от меня оказался Джо, по другую – Сэнди. Судя по взглядам, которыми они обменялись, можно было понять, что особой любви они друг к другу не питали. Сэнди злобно улыбался, а лицо Джо сморщилось, как у ребенка, который старается не заплакать. Я догадывался, что, по всей вероятности, Сэнди уколол самолюбие Джо какой-нибудь издевательской шуткой вроде того, что, например, налил ему варенья в сапоги.

Мы поскакали, и я сосредоточил все свое внимание на том, чтобы заставить Безнадежного пройти все препятствия как можно быстрее, чище и безопаснее. Лошадь была еще очень неопытная и пугалась препятствий, но главный прыжок был еще впереди. Безнадежный шел так хорошо, что больше половины дистанции я оставался третьим, слегка направляя лошадь к внешнему краю скаковой дорожки, чтобы она могла ясно видеть препятствия. Однако последняя четверть мили, шедшая на подъем, оказалась для нее слишком трудной, и я пришел шестым. Я был доволен, и Сцилла могла успокоиться.

Сэнди Мэйсон успел прямо передо мной, а потом, прибежала галопом лошадь Джо Нантвича без всадника, с болтающимися поводьями, оглядываясь назад, к дальнему концу дорожки, где я увидел маленькую фигурку Джо, бредущего к трибунам. Я не сомневался, что по дороге в Доркииг я услышу полный отчет обо всех его неприятностях.

Я снял седло, вернулся в весовую, переоделся в новенькую с иголочки форму Кэт, дал Клему утяжелить мою одежду на десять фунтов с помощью плоских кусочков свинца, так как для любительской скачки я должен был весить на десять фунтов больше, и пошел посмотреть, куда девалась мисс Эллери Пенн.