– Кристина стала расспрашивать о Глебе, о школе…

– Она просто ищет к нему подход, забей на эту суку. Зачем ты вообще с ней разговаривал? – спросила Марго уже куда бодрее и оживленнее.

– Послушай, она следила за Глебом. Так и сказала, что следила за его инстой, приехала по геолокации.

– Так уже куча малолетних прошмандовок делала, ничего особенного.

– Когда они начали встречаться, ты знаешь? До или…

И тут Марго наконец поняла, о чем речь. Вскочила с кровати, схватила майку и натянула на себя.

– Ты думаешь?.. – она ходила взад-вперед.

– Она же окончила журфак?

– Или маркетинг. Я не помню. Что у нее в шапке профиля?

Сева тут же полез в телефон.

– Маркетолог, – выдохнул он.

– У нее есть скандальные посты?

– Скандальные – это какие?

– Господи, дай мне телефон, – Марго вырвала «айфон» из рук Севы и стала агрессивно листать ленту. – Ты понимаешь, что для нее… это? Новые подписчики. Сотни, тысячи, может, даже миллион.

Он пытался себя уговорить, что его догадка – не более чем оплошность, паранойя, джетлаг и акклиматизация.

– Она сказала, что не была на последней вечеринке, может, мне просто показалось…

– Мне нужен ее телефон.

– Что?

Сева замер и уставился на Марго. Решительную и нервную.

– У нее все в телефоне. Каждый шаг, каждая мысль. Мне нужно проверить.

– Это вмешательство в частную жизнь.

– Она блогер, у нее нет частной жизни.

Они дружат уже пять лет, но иногда она его пугает.

Особенно когда садится рядом и берет его за руку. На самом деле в Марго скрыто много нежности, но она редко ее показывает, потому что это ее самое сильное оружие.

– Если это защитит Глеба… защитит нас… необходимо это сделать. Выкрасть ее телефон.

– Она из рук его не выпускает.

Марго еще больше округляет глаза.

– Если она скажет ему… Ты представляешь, что будет?

– Может, и стоит сказать?

– Мы пытались.

– Сказать прямо.

– Это убьет его. И уничтожит нас. Сева, надо обезопасить всех нас.

Они приняли решение. Он вышел из комнаты. Убитый, раздавленный, как каждый раз, когда приходилось вспоминать это.

Сева не мог понять своих чувств. Это было что-то вроде разрушительной скорби, когда казалось, что тебя разобрали на части и больше никогда не смогут собрать. Это были отголоски той боли, которую он почувствовал, узнав, что отец умер.

Сева остановился на веранде. Кристина сидела в AirPods, не отрываясь от телефона. Вдруг его способ спасения сам его нашел.

Разумеется, со стороны это могло выглядеть странно. Сева целеустремленно вышел с территории виллы и двинулся по тропе вниз. Принятое решение звало его, манило, и Сева просто шел на «метафорический» свет.

Немного недостроенная статуя Светозара хохотала и глядела на него, другое же лицо, которое протекало к его животу, изображало гримасу боли. Такое гипертрофированное, но живое, с каждой своей морщинкой. Стоит коснуться статуи – и она завопит.

Под небольшим навесом на полу валялись брошенные инструменты. Сева взвесил в руке молоток, почувствовал приятную тяжесть, ощутил металл, соприкасающийся с кожей. Замахнулся, так, играючи, ощущая, как понимание силы возвращается к нему.

Каркас из бамбука, сверху папье-маше. Странно, в первую ночь он думал, что там материал посерьезнее. Каркас был еще не закончен. Светозара начали делать с головы и остановились на пузе.

Он достал из чана с водой ветку бамбука, согнул и вставил между остальными. Получилось идеально. Сева уходил в свой медитативный транс работы руками.

Он никогда не питал иллюзий по поводу своей внешности. Лицо у него деревенское, глупое и одутловатое. Пришлось отрастить бороду. Борода для мужчины – как макияж для женщины. Глеб научил его ходить по барбершопам, а Сева научил себя зарабатывать на эти барбершопы.

С детства он любил мастерить. Первое воспоминание: воспитательницы хвалят его поделки из папье-маше, мама вешает его рисунки на холодильник. Вырасти он в другой семье – стал бы художником. Но он вырос там, где дача была праздником, где все радостно красили забор, а отец с гордостью мастерил стол и приговаривал:

– Мама жалуется, что мало комплиментов, мало цветов. Но вот мой язык любви – лобзик да ключ на шестерку. Все, кто не привыкнет к труду, вымрут, Севунчик, вымрут. Случись что, ты справишься, а остальные потонут.

Ему так часто это говорили, что Сева впитал мудрость отца и охотно верил: труд обезопасит. Труд всегда спасет. Отец передал ему дар и умения, благодаря которым мир станет радостным местом, благодаря которому Сева выживет.

И Сева провел отрочество в радости своих исключительных навыков. Строил скворечники легко и красиво, помогал даже слесарю – школьник, а уже со взрослым. Это Глеб придумал, чтобы Сева делал всему классу задания по труду за деньги. Дальше пошло черчение, Сева оказался и в этом хорош. Платили уже и девочки, и мальчики. Глеб складывал нажитый капитал в банку. Неделю тот хранился у него, потом – у Севы под кроватью. В отдельной тетрадке Глеб старательно записывал доходы.

Дальше стало интереснее. Уроки черчения закончились. Севу попросили починить самогонный аппарат, который какой-то восьмиклассник частями вывез с дачи. Сева научился чистить процессор, чтобы у девочек появился предлог приглашать его домой.

Сева пробивал себе дорогу трудом и руками. Для отца труд был способом проявления любви, для Севы – способом ее достижения. В мире гаджетов и приложений он стал особенным.

Но потом отца не стало. И Сева разозлился. Отец врал: труд его не спас. «Все, кто не привыкнет к труду, вымрет». Его лобзики, гаечные ключи, самодельные столы, подкрученные счетчики, карбюраторы и масло – ничто его не спасло. Получается, все эти мозоли на руках ни к чему.

Сева переносил это тяжело, как и следовало. Он был обижен. Отец ему соврал. Просто соврал.

Глеб приехал к нему ночью, сунул в руку биту и увез в отцовскую мастерскую, где они разбили все что можно.

Отец учил его созидать. Но отца нет, и разрушить можно все, даже его труд. Потому что труд, сука, его не спас.

Вдруг романтика его простой работящей семьи пропала. И когда началось студенчество, Сева понял: они не были особенными, они были нищими. Настолько, что успокаивали себя ретроградными сказками о работнике Левше.

Его семья ему осточертела. Безвкусная, жалкая, не умеющая зарабатывать и не умеющая тратить. Бесполезные капиталы, ненужные дачи, старые шифоньеры.

Глеб дал ему банку, которую они хранили со школы. Денег хватило, чтобы Сева смог уехать в Финляндию, а оттуда – в Швецию.

– Мы же машину хотели купить.

– Какую машину, Сев, игрушечную? Тут даже на машинку с батарейками не хватит.

– Но мы же договорились поделить все на двоих.

– Если я скажу, что уже взял свою половину, ты не поверишь, да?

– Не поверю.

Глеб тяжело вздохнул и рухнул рядом. Тогда их «Лаборатория» была еще в зародыше.

– Тебе нужно посмотреть другую жизнь, Сев. Очень нужно. Все эти тусовки студенческие – это ерунда. Эти деньги – вклад в твое понимание.

– В понимание чего?

– Что мастерская твоего отца – не твой потолок. Что ты не должен жить, как жила твоя семья.

Он с трудом принял деньги. Уехал в Питер, там на автобусе добрался до Финляндии. Сева был прав: эта поездка изменила его жизнь.

В этом путешествии ничего особенного не было. Никаких приключений, никакой красивой Финки. Спокойные скандинавские виды, цивилизованные города. Природа, люди. Сева, кажется, даже не заговорил там ни с кем ни разу. Он останавливался в хостелах, автостопил, питался где попало. Скандинавия оказалась непозволительно дорогой, и он влез в долги.

Откуда Глеб взял деньги – Сева не спрашивал. Тогда было не до этого.

Он вернулся. Жадный до Глеба. Последних три дня он постоянно думал о том, как его отблагодарит.

Сева встретил его на автостанции. Лицо опухшее, под глазом сверкает фингал, на переносице рубец. Глеб часто влезал в драки. В шуточные, чисто чтобы покрасоваться. Сева быстро его оттаскивал, а из-за его бороды и высокого роста никто не хотел втягивать еще и его. И Глеб обычно радовался своим боевым шрамам, выставлял их напоказ, но в этот раз выглядел виноватым.

Сева сразу понял, откуда взялись деньги. Глеб их не заработал. Одолжил не у тех людей и не смог вернуть.

– Не стыдно?

Сева вздрогнул, заново осознавая, где он. Он так увлекся папье-маше, своими воспоминаниями, что и не заметил, что рассвет давно закончился, а он уже не один.

Какая-то девчонка насмешливо наблюдала за ним. Красивая, потасканная, чужая. Чужая в глобальном смысле. Не с этой планеты.

– Да, извините… – Он сразу решил, что она какая-то сумасшедшая сектантка. – Я просто не удержался.

В ней было что-то вроде… хаотичной уверенности. Ехидный взгляд, осознание собственного безумия с мыслью «а что такого?».

– Он столько раз просил переделать ему лицо, что забыл о ногах, – она кивком указала на статую.

Сева понял, что сейчас только утро, а он все продолжает вести странные разговоры с не менее странными женщинами.

– Видишь, красные губы у него? Это чару.

– Что такое чару?

– Кровавое подношение. Вы, наверное, видели только цветочки да рис, но есть еще чару – кровь и сырое мясо.

Сева даже сделал пару шагов назад, когда понял, что кто-то действительно использовал кровь вместо краски.

– Они делают подношения не только богам, но и демонам. У балийцев странное понимание добра и зла. Демонов можно не только задобрить, их можно приручить. И они не чураются крови. В эти маленькие корзинки положат растерзанного цыпленка или оторванный от свиной туши кусок и украсят цветами.

Сева оглянулся на виллу, прикидывая, как ему лучше отступить.

– В этот раз великий Светозар, – она печально хмыкнула, – мое близнецовое пламя, вдохновился бхутой и калой. Два демона. Бхута с санскрита переводится как «нечистый элемент, из которого состоит тело», а кала – «время», «судьба» и «смерть». Для них это одно и то же. В его статуе собраны прообразы бхуты и калы. И, по легенде, если они вдруг рассорятся, хаос поглотит мир. Правители подземного царства всегда должны быть дружны. Кстати, еще они едят грешников, – говорила девчонка излишне весело.

– И почему он решил выбрать такие… прообразы?

– Все очень просто. – Она улыбнулась с явным наслаждением, глядя ему прямо в глаза. – Светозар хочет в себе это уничтожить. Нечистый элемент тела, а еще время, судьбу и смерть.

Сева сглотнул, пугливо огляделся. Статуя теперь казалась еще более жуткой.

– Такие статуи называются ого-ого, – она провела рукой по пузу, нежно, тыльной стороной ладони по второму расплывшемуся лицу.

– Ты давно на Бали, да?

– Уже пять жизней подряд.

Сева улыбнулся натянуто, пытаясь показать свое дружелюбие.

– На ретрите, да?

Она медленно покачала головой.

– Нет. Это ретрит на мне, – рассмеялась девушка. – И чего он боялся?

– Что-что?

– Ничего. Ты же из Москвы, да? – с какой-то жадностью спросила она.

– Ага. И ты, наверное, тоже.

– О-о-о, я из очень какой Москвы. Ты сейчас скучный, мне неинтересно. – С этими словами она резко повернулась, так что всколыхнулось белое платье, и быстро ушла.

Ноги Сева так Светозару и не сделал.

Зато Сева сам сделал ноги.

* * *

Светозар головой окунул Глеба в фонтан.

– В храм я тебя так не поведу.

– Да прекратите!

Светозар хохотал, держа его за шиворот, как маленького ребенка. Люди шли дальше, били в гонг и не обращали на них внимания.

– Не заслужил, не заслужил ты Меласти. Тебя в этой мажорной рубашечке не пустят, так что проведем по-своему.

– Да отпустите!

Глеб едва вырвался, а Светозар продолжал хохохать. Он просто схватил его и окунул в фонтан. Без прелюдий. Без… злости! Глеб опешил, не зная, как реагировать. Мутная зеленая вода стекала по подбородку.

– Вы больной? Что вы делаете?

– Следовать за божеством, чтобы смыть с себя несовершенства и несчастья, дурную энергию и принять в море святую воду амерту, – нараспев ответил Светозар и снова расхохотался. – Тебе, Глебушка, поголодать, очиститься и только потом в храм, с собой я тебя взять не смогу. Меласти проводят у океана и у святых источников, ты достоин этого – грязного фонтана при отеле.

Часть Глеба была возмущена, а часть – задета, будто все это имело какой-то смысл.

– Твоя амерта у тебя в бутылке.