Глава 4

Аврора

Нет, если, конечно, начистоту, слово "чудесно" неприменимо к моей жизни в принципе.

С самого её начала и по сегодняшний день…

Радуясь тому, что платье и бельё, которое я оставила на кушетке на время Распределения (и совсем не страшная оказалась процедура, разве что какая-то странно-волнительная, что ли…) чудесным образом высохли и ещё активнее радуясь тому, что оставленный чемодан тоже каким-то странным образом высох, кроме того, с него, похоже, кто-то заботливо обтёр грязь – дай Четырёхликая здоровья местным уборщикам! – я следовала по нескончаемым коридорам Аусвер за самым настоящим… призраком!

Да-да! На этот раз моей провожатой оказалась высокая призрачная дама с капризным лицом, пышной, какой-то до невозможности эпатажной причёской и в странном платье, которое мне поначалу показалось рваным и каким-то сикось-накось, пока я не догадалась, что это крой такой… хм, специфический.

Время от времени я пыталась заговорить с дамой, но, к сожалению, у меня никакого опыта общения с призраками. В родном дистрикте их не было, в родительском домике тем более… а жаль. Было бы куда веселее. Уж мне так точно.

Начать с того, что дама светилась! И чем глуше становился полумрак бесконечных коридоров, тем ярче проступало свечение. А ещё её пышная (с одного, правда, боку) юбка шелестела не то при ходьбе, не то при полёте. Согнувшись на ходу и приглядевшись, ног под юбкой я не разглядела и потому решила остановиться на последнем.

На вопросы – «Как её зовут?» (он же перефразированный – «Как я могу ней обращаться?»), «Как она стала призраком и оказалась в Аусвер?», «Много ли их здесь и почему она меня сопровождает»… «Работает здесь?», «За оклад, серьёзно?», «Но какой оклад можно предложить, простите, призраку?», «Ведь деньги вам ни к чему?» – призрачная дама не отвечала, лишь морщила призрачный нос и поджимала призрачные губы.

Я на ответах не настаивала. Правда, когда начала вслух размышлять о природе призраков дама резко, рывком развернулась ко мне, смерив таким уничижительным взглядом, что я застыла с прямой спиной, руки по швам и часто заморгала.

Призрак же метнулся ко мне, оставляя за собой светящийся след и проорал:

– Ты понятия не имеешь, ЧТО Я ТАКОЕ!!! – при этом вопле рот призрачной дамы раскрылся так широко, что при желании я могла бы засунуть ей в рот голову, как укротитель тигру на ярмарке.

Дама, видимо, собиралась напугать меня как минимум до икоты, как максимум – до седых волос, но эффект вышел прямо противоположный.

Во-первых, я была рада, что меня, наконец, заметили. И даже заговорили. А во-вторых… Я, конечно, точно не уверена, но в искажённых призрачных чертах проступило вдруг что-то такое знакомое… Рискуя показаться сумасшедшей, поясню: что-то такое близкое, почти родное… И… я невольно шагнула вперёд, словно и впрямь собралась поместить свою голову в широко распахнутый светящийся в полумраке рот.

Не ожидающая такой реакции дама отпрянула и посмотрела на меня с недоумением.

– Очень странно, – пробормотала она. – Нетипично и неэтично! Вообще-то студентики от меня шарахаются, как сфинкс от отгадок.

– Шарахаются? – настал мой черёд удивляться. – А разве вы страшная?

Дама, похоже, оскорбилась.

– А разве… НЕ-Е-Е-ЕТ?!!

Ну, если на меня с первого раза эти вопли особого впечатления не произвели, не стоило и пытаться во второй…

– Мне так не кажется, – вежливо ответила я. – Как по мне, вы очень красивая. Одеты, конечно, немного странно, но ведь это дело вкуса.

К моему изумлению, призрак расхохотался.

– Я?! Одета странно?! Да к твоему сведению это самая последняя мода Преториума! Была! Всего каких-то сто девятнадцать лет назад! То, что носят сейчас и в подмётки не годится моему наряду! Четырёхликая!.. – она с сожалением оглядела себя. – Как много я отдала бы за цвет…

– Цвет? – не поняла я.

– ЦВЕТНЫЕ ОБОРКИ!!! – рявкнула дама и, подумав, добавила: – И пару париков. С перьями…

– Вам бы пошло, – робко подтвердила я. – Хотя у вас и без того очень… хм, красивая и необычная причёска. Я впервые такую вижу.

– То-то же, – удовлетворённо хмыкнула дама и понеслась вперёд, больше не проронив ни слова.

Я вздохнула и тоже прибавила шаг. Что ж. Какой-никакой, а первый контакт налажен. И не самым худшим образом, кстати. Дама не назвала меня уродом, не смотрела с брезгливостью и лживым сочувствием.

Можно сказать, отнеслась ко мне по-доброму.

А доброту я помню.

У меня вообще хорошая память.

Следуя за призраком по лестницам, коридорам, анфиладам с живыми картинами и статуями, бормочущими скрипучими, занудными голосами, я продолжала размышлять о многозначности и этимологии слова «чудесно» и его применимости к моей жизни…

Глава 5

Аврора

Взгляд в прошлое

Прежде всего начать следует с того, что родилась я в маленьком, глухом, забытом Четырёхликой дистрикте на берегу речки Данаи, что впадает в Таласское море.

Кстати, когда я называю свой дистрикт забытым Богиней, ничуть не лукавлю: таким маленьким и неприглядным дистриктам, как наш, даже названия не положено. Только порядковый номер. Дистрикт-113-А. Но размеры родного дистрикта не самая главная моя беда (эх!).

Родилась я не как все, а в ночь страшного паводка, который смыл с берегов рыбацкие сараи, пару ветхих домишек и часть посевов.

А ещё я родилась альбиносом.

Уродом с красными (ладно, ладно, светло-розовыми) глазами и белыми волосами.

В остальном я была совершенно обычной, и, даже, скажу без лишней скромности, хорошенькой.

Но на контрасте со смуглыми чернявыми односельчанами… увы.

С самого моего рождения весь дистрикт от мала до велика шарахался от меня, обзывая ведьмой и пророча беды, которые я навлеку однажды на их головы.

Не знаю, как где, но у нас нравы в том, что касается «белых», или «седых» детей, суровы.

Седых от рождения детей, которые не переносят солнечных лучей, чья кожа от малейшего контакта с солнцем покрывается отвратительными волдырями, а зрение уходит и больше не возвращается, у нас принято выносить на солнце ещё малютками и молиться всем дистриктом, чтобы их прибрала Четырёхликая.

Но меня эта чаша минула.

Причём… та-дам!.. благодаря самой Четырёхликой!

Так может, Богиня не так и несправедлива ко мне, как может показаться на первый взгляд?

Правда это или нет, но, когда мама носила меня, Богиня лично посетила её.

В тот год – все односельчане сходятся во мнении – Таласское море особо буйствовало, и Водная Яма расширялась в эти бури, утягивая в свои чёрные недра идущие мимо корабли.

Море бушевало, ревело, взмывало к самому небу, точно хотело достучаться до богов!

И губило, губило… Корабль за кораблём, дистрикт за дистриктом....

Доставалось и дистрикту-113-А, даром что тот пристроился в небольшой бухте устья реки Данаи.

На речке в тот год тоже шёл паводок за паводком, один страшнее другого. Губил посевы, смывал целые пастбища вместе со скотом…

Надо признаться, у меня не вполне типичная реакция, когда размышляю об этом.

Не как у… обычных людей. Видно, в чём-то я и в самом деле урод.

Просто, когда слышу о ярости моря, всё внутри сжимается, леденеет. Становится жалко… моря. Ведь оно живое! Дышащее! Чувствующее! И вот живое существо (пусть и огромное) снова и снова разбивается о скалы, омывает небеса солёными слезами-брызгами, силится что-то сказать… А его не слышат. Согласитесь, есть от чего психануть! И тогда оно выходит из берегов…

Ух конечно, в тот год жрецам было не до откровений жены рыбака.

Или, правильнее сказать – было бы?

Когда мама рассказывала эту историю лет десять назад, накануне рождения братишек, она особо подчёркивала тот факт (и при этом косилась на отца), что Богиня «почтила её своей милостью» во сне.

Я же помню, как она рассказывала о встрече с Четырёхликой, когда я была совсем крошкой…

Пока отец не отвесил ей подзатыльник и не посоветовал в грубой форме держать язык за зубами.

…Мама тогда ещё знать не знала, что беременна.

Она стояла на самом высоком утёсе и смотрела, как беснуется, рвётся из берегов Даная. Бурление обычно спокойной реки ничуть не пугало маму в тот год, а необъяснимо манило. Небо было затянуло грозовыми тучами, разбухло от чёрной волглой тяжести… Вот-вот прохудится, разорвётся мириадами водных потоков, прошьёт стремящуюся к нему речку насквозь…

По рассказам мамы, воздух так сгустился и потемнел, что она ничего не видела на расстоянии вытянутой руки.

И вдруг пред ней предстала бледная призрачная фигура!

Несомненно, это была сама Богиня! Мама сразу признала её, не усомнившись ни на миг! Неправдоподобно красивая, светящаяся! Стоило ей проступить из воздуха, как мама ощутила, что её переполняет божественная благодать! Хотелось плакать и смеяться одновременно, а ещё пасть ниц и возносить молитвы… Это могла быть только сама Четырёхликая!

Но ещё больше поражал взгляд незнакомки, устремлённый на живот скромной жены рыбака… по словам мамы та смотрела так, словно под сердцем у рыбачки сокровище! Так люди смотрят на деньги, на большое количество денег, которое им не принадлежит и никогда принадлежать не будет. С надеждой, с невыразимой тоской…

А потом вдруг призрачная рука легла на пока ещё плоский живот и губы Богини дрогнули.

– Аврора, – еле слышно произнесла она. – Ав…ро…ра…

И в тот же миг Богиня исчезла!

И, как это случается только в сказках, небо разом посветлело, паводок пошёл на убыль, бушующее вдалеке Таласское море затихло… И долгие годы потом Водная Яма не требовала жертв.

Может, мама и остереглась бы рассказывать жрецам о случившемся, но как-то стремительно всё тогда наладилось и люди вовсю славили Четырёхликую… Ну, мама и решилась.

И про то, что Богиня руку ей на живот положила, и про то, что имя ребёнка подсказала. Жрецы сперва восприняли рассказ рыбачки скептически (а вы бы поверили на слово? То-то же), но потом, когда та оказалась в положении, всё же решили поверить.

Ну, потому что слишком уж много совпадений!

Было объявлено во всеуслышание, что жена рыбака Мариша Зайко носит под сердцем дар Богини.

Даная затихла и не выходила из берегов целых девять месяцев.

И ровно через этих девять месяцев в ночь самого страшного паводка за всю историю дистрикта-113-А (правда, справедливости ради, стоит заметить, что в ту ночь никто не пострадал) родилась я.

И одним фактом своего появления на свет разочаровала всех, вообще всех.

От отца и старших сестёр до жрецов и односельчан.

Нет, море больше из берегов не выходило (причём долгие годы!), паводки тоже унялись.

Но как, скажите, считать даром великой Богини «седого с рождения младенца» с красными кроличьими глазами, урода и калеку?

Мама ведь ещё Богиню послушалась, Авророй меня назвала! Как ей отец разрешил, ума ни приложу. Не Зирой, не Тарей, не Васей, а Авророй!

Словом, не так, как принято детей у нас называть.

И, как это у нас, опять же, заведено, – меня с детства дразнили. Сильно дразнили. Не сестёр с обычными человеческими именами – Зину, Власю, Зосю, Оленю, нет, а меня.

Потому что «Аврора». Потому что – урод.

Потому что не такая, как все.

– Рошка – рыбёшка, нос как картошка!

– Рошка-окрошка, зад как лукошко!

– Рошка – зелёная помойная мошка…

– Рошка-хромоножка!

– Рошка – худые сапожки!

– Рошка – на башке рожки!..

И так далее и тому подобное. Фантазия у детей богатая, а чувство жалости ещё проклюнуться не успело…

К слову, когда отец впервые меня увидел, сразу велел на солнце выставить, чтоб Четырёхликая, значит, прибрала «горемыку».

Мать же, рискуя нарваться на колотушки, к жрецам бегала жалиться. Мол, так-то и так-то, решили же, что «дар», перед людьми, опять же, объявили, теперь неудобно. Да и паводки вроде как на нет сошли. Надо беречь, значит. А ну как Богиня прогневится, что её «дар» не уберегли? Да и смоет весь дистрикт к сфинксам?

Жрецы посовещались, и, под влиянием последнего аргумента повелели беречь меня от солнца.

Ну и берегли, как могли. Из дому выпускали лишь ранним утром, пока солнце не взошло или уже вечером. Но я, учитывая ко мне отношение сверстников, не очень-то сама рвалась на улицу. Если б ещё отец не ворчал, что растит в своём доме урода да дармоеда… Помощь матери по дому не в счёт.

Сёстры, вон, и сети помогали ставить, и лодки смолили, и рыбу ловили. Отрабатывали приданное… А меня к рыбацкому промыслу не допускали. Плохая примета, мол.

Но зато меня сторож нашей молельни из всех детей выделял! Жалел…

И когда подросла, даже взял в помощники. Пол в храме мыть, двор мести, пыль с корешков протирать. Он же научил и чтению, и письму. Оклад жрецы не платили.

Правда, кормили тем, что от подношений прихожан оставалось, и это хоть как-то отца утешало.

Вообще он, видя мою тягу к храму, даже пытался в Оракулы меня определить, чтобы, значит, избавиться, или, как у нас говорят, руки умыть.

Жрецы посовещались и пригласили коллегу из самого Зенона, проверить меня, значит, на Оракульский дар.

Увы, и тут отца ждало разочарование.