10 июня 1777 года, Мотвиль, Пенсильвания
Грей внезапно сел, едва не ударившись о нависающую над головой балку и какое-то время не осознавая, где находится. Сердце учащенно билось, на шее и висках выступил пот.
– Третья стрела, – произнес он вслух и тряхнул головой, пытаясь сопоставить эти слова с необычайно ярким сновидением, которое так внезапно оборвалось.
Сон, воспоминание или нечто схожее по природе с ними обоими?.. Он стоял в главной гостиной «Трех стрел» и смотрел на картину Стаббса, висящую справа от камина в стиле барокко. Стены были увешаны картинами – сверху, снизу, безо всякой последовательности. Было ли так на самом деле? Он смутно помнил давящее ощущение от обилия орнамента, но правда ли картины висели так тесно, сверху донизу, и с каждой на него смотрели лица? В этом сне барон Амандин стоял рядом с ним, мощное плечо касалось его плеча, они были одного роста. Барон рассказывал что-то об одной из картин; Грей не помнил, что именно – возможно, о приемах художника. Сесиль Бошан, сестра барона, стояла с другой стороны от Грея; ее обнаженное плечо касалось его плеча. Она благоухала жасмином, ее волосы были напудрены. Он барона пахло бергамотом и цибетом. Разве может присниться запах? В душной комнате тяжелый аромат парфюма мешался с горьким запахом пепла, вызывая дурноту. Чья-то рука легла на его зад, сжала, а потом принялась поглаживать.
Это было не во сне.
Грей медленно лег на кровать, закрыл глаза, стараясь вспомнить привидевшиеся образы. Затем сон стал эротическим: ему пригрезился чей-то рот на его исключительно чуткой плоти; собственно, именно связанные с этим видением ощущения и разбудили его. Кому принадлежал рот, он тоже не знал. Во сне присутствовал и доктор Франклин. Вспомнились его белые ягодицы, когда он шел по коридору впереди Грея, – слегка обвисшие, но еще довольно крепкие, его седые волосы, елозящие по костлявой спине, складки кожи на талии. Франклин с полнейшим равнодушием обсуждал висевшие на стенах картины. Воспоминание было ярким, окрашенным эмоциями. Разумеется, они с Франклином не… даже во сне. Но картины имели к этому какое-то отношение.
Грей попытался вспомнить что-то из картин, вот только реальность мешалась с порождением сна. Пейзажи… Нечто с египетскими мотивами, хотя вряд ли художник когда-либо бывал южнее Бретани. Традиционные семейные портреты…
– Да! – Он резко сел и на этот раз все-таки ударился головой о потолочный брус, причем сильно – до звезд в глазах, до невольного возгласа боли.
– Дядя Джон, что случилось? – донесся удивленный голос Дотти с соседней кровати; судя по шелесту покрывала на полу, ее служанка тоже проснулась.
– Ничего, ничего. Спи дальше. Я всего лишь иду… в отхожее место. – Он спустил ноги с кровати.
– Ох.
С пола донеслось шуршание, шепот, оборвавшийся после строгого шиканья Дотти. Входную дверь Грей нашел на ощупь – из-за закрытых ставней в комнате было темно, как в душе грешника. По лестнице он спустился благодаря слабому отсвету фонаря из главной залы трактира.
Свежий прохладный воздух снаружи пах чем-то знакомым; Грей не помнил, как это называется, но оно прочно засело в памяти. После сладострастных снов он почти с облегчением предался воспоминаниям. Долгие поездки в Виргинии, грязные дороги, свежие листья, отдача выстрелившего ружья, текущая по руке оленья кровь… Разумеется, они тогда охотились с Уильямом.
Внезапно он ощутил, что вокруг дикая природа – странное, острое чувство, свойственное Америке: словно где-то рядом среди деревьев таится нечто, не враждебное, но и не дружелюбное.
Ему нравились годы, проведенные в Виргинии, вдали от европейских интриг и лондонского общества. Он особо ценил их за то, что они способствовали сближению с сыном.
Грей всматривался в густую траву, однако, наверное, было уже слишком поздно: светлячки появляются в основном ранним вечером. Он хотел показать их Дотти. Когда они с сыном поселились в Виргинии, Уильям был очарован светлячками: он ловил их, осторожно накрывал другой рукой и вскрикивал от восторга, глядя, как в темноте меж ладоней зажигается свет. Каждое их летнее появление он встречал с радостью.
Облегчившись и, как ни странно, успокоившись, Грей медленно сел на колоду для рубки дров, что стояла во дворе трактира. Возвращаться в душную комнату не хотелось.
Интересно, где Генри? Где он ночует сегодня? В каком-нибудь карцере? Впрочем, в Колониях карцеров, как таковых, нет. Здесь даже обычные дома уютны и просторны. Наверное, его племянника держали в казарме, сарае, каком-нибудь подполе, – и все же он, насколько известно, пережил зиму, невзирая на довольно серьезные ранения. У него наверняка были какие-то деньги, он мог заплатить, чтобы его разместили в лучшем месте. Может, ему хватило денег даже на лечение.
Через два дня они уже будут в Филадельфии. К тому же у него есть рекомендательные письма, которые дал Франклин. Опять Франклин! Черт бы побрал этого мужчину с его воздушными ваннами. Хотя Грей из любопытства однажды присоединился к нему и нашел этот процесс приятным, но сидеть в чем мать родила в изысканно обставленной комнате с растениями в горшках на подоконниках и картинами на…
Нет-нет, в той комнате на верхнем этаже поместья «Три стрелы», разумеется, не было картин.
Снова нахлынули, мучительно дразня, смутные видения. Он закрыл глаза, глубоко вдохнул душистый воздух летней ночи и усилием воли отогнал их.
«Три стрелы». Кто же третья?.. Словно наяву он увидел слова из письма Хэла и от удивления открыл глаза. Он давно уже привык к туманным рассуждениям Хэла, но в тот раз ничего не понял. Однако их смысл, похоже, пустил корни в его подсознании – и все для того, чтобы проявиться посредством бредовых снов в разгаре ночи, посреди дикой природы. Зачем?
Грей осторожно потер макушку, которая болела от удара о балку. Пальцы машинально скользнули вниз, нащупав место, где жена Джейми Фрэзера после трепанации прикрыла дырку в его черепе сплющенным серебряным шестипенсовиком. Она умело натянула кожу на рану, там теперь даже волосы росли. Грей редко замечал его или думал о нем, кроме тех случаев, когда в холодную погоду металл леденел, иной раз вызывая головную боль и насморк.
Промелькнула мысль, что, когда он приехал в «Три стрелы», было холодно, очень холодно.
За трактиром раздался шум. Стук копыт по засохшей грязи, чьи-то перешептывания.
Какие могут быть дела в такой час? Разве что темные…
Незнакомцы приближались. Грей не мог уйти – заметят, и затаил дыхание.
В двух шагах от него куда-то неторопливо проехали трое всадников, один из них держал поводья навьюченного мула. Грей не двигался, и всадники свернули на дорогу в Филадельфию. К чему такая таинственность? Впрочем, неудивительно. Он еще в прошлом году после возращения в Северную Каролину заметил: вокруг царило нездоровое волнение, смутная тревога витала в воздухе. Люди стали подозрительными на новый лад: они не знали, кому верить. И не верили никому.
Мысль о доверии тут же вызвала в памяти образ Перси Уэйнрайта.
«Есть ли на земле тот, кому я верю еще меньше?» – подумал Грей.
И внезапно осознал, что есть. Перси предстал перед ним, как наяву: темноглазый, улыбающийся, он водил пальцем по бокалу с вином так, словно это был член Грея, а затем произнес: «Я женился на одной из сестер барона Амандина…»
– Одной из сестер, – прошептал Грей, вспомнив сон. Источаемый камнями «Трех стрел» холод казался таким реальным, что он поежился, невзирая на теплую ночь. Два теплых похотливых тела, как наяву, сжали его с двух сторон. А на стене, незаметный среди множества картин, висел портрет троих детей: две девочки и мальчик с собакой на фоне узнаваемой стены «Трех стрел».
Вторая сестра. Третья стрела, которую Хэл, с его безошибочным чутьем на странное, никогда не видел, но все равно распознал.
Бошаны – знатный древний род, они очень любили говорить о себе. Во время визита Грей слышал о деяниях кузенов, дядьев, теть, дальних родственников… и только о второй сестре ни слова.
Разумеется, она могла умереть в детстве, подобное случается нередко. Но почему тогда Перси сказал…
Заболела голова. Грей со вздохом поднялся и вошел в трактир. Однажды он поговорит с Перси – неизвестно, когда и где, но поговорит. Как ни странно, эта перспектива его больше не тревожила.
Брианна остановилась у домика, откуда можно было наблюдать за рыбой. Сезон нереста, когда косяки лосося плыли вверх по желобу специальной лестницы, чтобы преодолеть дамбу Питлохри, еще не настал, но сердце замирало, когда то здесь, то там внезапно вспыхивала серебром чешуя.
Глупо волноваться о том, что уже случилось. Брианна знала, что у родителей все хорошо, – ну, по крайней мере, они выбрались из форта Тикондерога: в коробке оставалось еще много писем. В любой момент можно прочитать эти письма и все выяснить. Вот потому-то она и чувствовала себя странно. Похоже, она не беспокоилась по-настоящему. Так, слегка волновалась. И в то же время Бри слишком хорошо знала, сколько подробностей опускается даже в самом подробном письме. Согласно книге Роджера, генерал Бергойн покинул Канаду в начале июня и пошел на юг, намереваясь соединиться с войсками генерала Хау, что разделило бы Колонии на две части. А шестого июля он остановился, чтобы напасть на Тикондерогу…
– Coimhead air sin![20] – раздалось позади.
Брианна удивленно обернулась. Роб Кэмерон восторженно указывал на окно. Повернувшись в ту сторону, она увидела, как огромная серебристая, с темными пятнами на боках, рыбина выпрыгнула из воды и скрылась в желобе.
– Nach e sin an rud as brèagha a chunnaic thu riamh?[21] – спросил Роб, с чьего лица так и не сошло изумленнное выражение.
– Cha mhór![22] – ответила она и, невзирая на беспокойство, слабо улыбнулась. Почти улыбнулась.
На лице Роба тоже цвела улыбка, но теперь он улыбался уже ей.
– А, так ты все-таки говоришь на гэльском! Я не поверил кузену – это с твоим-то боу-стоу-нским акцентом! – сказал он, растягивая звуки, словно бостонец, – так, по крайней мере, ему казалось.
– Оставь а-авто в па-арке Гарва-арда, – сказала она с настоящим – пусть и слегка преувеличенным – бостонским акцентом.
Роб рассмеялся.
– Как это у тебя получается? На гэльском-то ты говоришь без акцента. То есть он у тебя есть, но не такой. Скорее, как на острове Барра, может, или Юст.
– Мой отец – шотландец. Я переняла акцент у него.
– Правда? А откуда он? Как его зовут?
– Джеймс Фрэзер, – ответила она. Называть имя не опасно – Джеймсов Фрэзеров десятки. – Но его… уже нет в живых.
– Соболезную тебе. Мой отец погиб в прошлом году. Вот ведь как бывает, да? – Роб сочувственно коснулся ее руки.
– Да, – кратко ответила Брианна и прошла мимо.
Он тут же повернулся и последовал за ней.
– Роджер говорил, у вас детишки есть? – Роб улыбнулся уголком рта, уловив ее удивление. – Встретил его в ложе. Хороший парень.
– Хороший, – настороженно согласилась Брианна.
Роджер не говорил, что встретил Роба. Интересно почему? Они, похоже, общались довольно долго, раз уж Роб выяснил, что Роджер ее муж и у них есть дети.
– Как жаль проводить такой чудесный день на дамбе. Сейчас бы побыть у воды… – Роб кивнул в сторону потока, где на мелководье стояли, словно цапли, шестеро рыбаков. – Вы с Роджером умеете рыбачить?
– Я умею, – сказала она и вспомнила подергивание удочки в руках, отзывающееся нетерпеливой дрожью в теле. – А ты, значит, любишь рыбачить?
– Да, у меня есть разрешение на рыбалку в национальном парке Ротимерчус. Скажи, если когда-нибудь захочешь съездить, босс.
Он обогнал ее и, насвистывая, первым вошел в офис дамбы.
«Лей – это невидимая линия между двумя значимыми географическими объектами, обычно древними сооружениями или мегалитами. Существует несколько теорий, объясняющих существование леев; ведутся споры на тему, феномен это или всего лишь объект человеческой культуры.
Я имею в виду следующее: если выбрать два значимых для людей объекта, то от одного до другого, скорее всего, будет проложен путь, и не важно, что это за объекты. Например, Лондон и Эдинбург соединяет широкая дорога, потому что люди хотят часто ездить из одного города в другой. А леем называют древний путь, ведущий, скажем, от мегалита к старому аббатству, построенному на месте языческого святилища.
Поскольку иных материальных свидетельств, помимо очевидного существования подобных линий, нет, о леях ведется много пустых разговоров. Некоторые придают им магическое или мистическое значение. Я не вижу причин для этого, и такого же мнения придерживалась и твоя мать, а она все-таки ученый. С другой стороны, наука порой меняет точку зрения, и то, что кажется магией, может обрести научное обоснование. (Примечание: сделать сноску о Клэр и заготовке трав.)
Тем не менее одну из теорий о леях можно объяснить физическими законами. Возможно, ко времени, когда тебе в руки попадет этот текст, ты уже будешь знать, кто такие лозоходцы. Если получится, я постараюсь познакомить тебя с одним из них. На всякий случай поясню: лозоходец может обнаружить под землей воду, а иной раз залежи руды. Некоторые из лозоходцев для обнаружения воды используют раздвоенную на конце ветку, металлический прут или иной предмет, другие же просто чувствуют ее. У этого умения нет обоснования; твоя мать говорит, если следовать принципу Оккама, подобные люди просто знают геологию и признаки мест, под которыми залегают подземные воды. Я видел, как работают лозоходцы, и могу сказать, что это не совсем так, – особенно учитывая теории, о которых я тебе рассказываю.
Одна из теорий гласит, что вода или металл имеют некое магнитное излучение, которое и чует лозоходец. Твоя мать полагает, что первая часть утверждения верна и в земной коре существуют геомагнитные полосы, которые опутывают весь земной шар. Более того, она сказала, что эти полосы можно определить специальными приборами, но они непостоянны – меняют свое направление. Считается, что в этом виноваты пятна на солнце и смена полюсов.
Еще один интересный факт: почтовые голуби (возможно, другие виды птиц тоже), похоже, чувствуют геомагнитные линии и с их помощью определяют, куда лететь.
О проекте
О подписке