Цитаты из книг автора «Дэвид Уоллес»

формализовать структуру власти.

Я спрашиваю, как они относятся к идее, что я их свяжу. Возникает наэлектризованное и тяжелое молчание, в воздухе над оттоманкой накапливается напряжение. В этом напряжении висит вопрос, пока, comme on di, не [с. п.] осядет. В большинстве случаев они резко меняют положение на оттоманке, словно чтобы выпрямить осанку, [с. п.] расправить плечи и так далее – этот подсознательный жест предназначен передать власть над ситуацией и независимость, подтвердить, что только они во власти решать, как ответить на предложение. Он произрастает из страха и неуверенности в связи с тем, что, по-видимому, какая-то слабость или уступчивость в их характере привела меня к выводу, что они отличные кандидаты для [несколько раз с. п.] доминирования или бондажа. Психологическая динамика людей завораживает: первый, подсознательный вопрос субъекта о том, что же в ней могло спровоцировать такое предложение, привести мужчину к мысли, что подобное возможно. Другими словами, они рефлексивно озабочены самопрезентацией. Но надо оказаться в комнате с нами, чтобы оценить очень, очень сложную и завораживающую динамику, сопровождающую наэлектризованное молчание. На поверку же в своем обнаженном утверждении власти над ситуацией это внезапное изменение позы, по сути, передает чистое желание поддаться. Принять. Подыграть. Другими словами, любой жест утверждения [с. п.] власти означает – в этом наэлектризованном контексте – курочку. Видите ли, в сильно стилизованном формализме [с. п.] мазохистской игры контракт и организация ритуала таковы, что видимое неравенство власти на самом деле целиком одобрено и независимо.

Теперь что касается отказов. Отказы очень редко враждебны, очень редко, и только в тех случаях, если данный субъект на самом деле желает подыграть, но находится во власти конфликтов или эмоционально не готов принять это желание и потому вынужден применить враждебность, чтобы убедить себя, что такого желания или близости не существует. Иногда это называют [с. п.] кодированием отвращения.

Вопрос. Потому что он приносил работу домой. Лицо, которое он надевал в мужской уборной. Он не мог его снять. Его череп подстроился под лицо. Это выражение, или, вернее, отсутствие выражения. Учтивое и не больше. Начеку, но нигде. Его лицо. Больше чем сдержанное. Словно вечно хранит себя для какого-то грядущего испытания. Вопрос… Я не ношу ничего белого. Ни единой белой вещи, всячески вас заверяю. Я либо отправляю потребности в тишине, либо не отправляю. Даю чаевые. Никогда не забываю, что рядом кто-то есть.

Она спрашивает искренне, сказала личность в депрессии, честно, отчаянно: что за человек не может почувствовать ничего – «ничего», подчеркнула она, – ни к кому, кроме себя? И, может быть, никогда не почувствует?

Личность в депрессии поделилась с подругой тем, что самый пугающий подтекст всего этого (т. е. факта, что, даже сосредоточившись и заглянув внутрь, она почувствовала, что не может найти реальных чувств к психотерапевту как к автономному действительному человеческому существу) заключался в том, что терзающая боль и отчаяние после самоубийства психотерапевта относились только к самой личности в депрессии, т. е. к ее утрате, ее покинутости, ее скорби, ее травме, боли и первобытному инстинкту самосохранения.

(т. е. в личности в депрессии[10])

Одобряя это условие, психотерапевт возражала лишь против предложенного личностью в депрессии использования слова «жалкий» в попытке поделиться с Системой Поддержки. Психотерапевт сказала, что тут скорее подходит слово «уязвимый», чем «жалкий», так как ее нутро (т. е. нутро психотерапевта) подсказывало, что предложенное личностью в депрессии слово «жалкий» кажется не только полным ненависти к себе и даже в чем-то манипулятивным, но также выражает нужду в одобрении. Слово «жалкий», как откровенно поделилась с пациенткой психотерапевт, часто казалось ей своего рода механизмом защиты, с помощью которого личность в депрессии оборонялась от возможных негативных суждений слушателя, ясно обозначая, что она сама осуждает себя куда строже, чем хватит духу у любого человека. Психотерапевт аккуратно отметила, что не осуждает, не критикует и не отвергает использование личностью в депрессии слова «жалкий», но только хочет открыто и честно поделиться чувствами, вызванными этим словом в контексте их отношений. Психотерапевт, которой тогда оставалось жить меньше года, в этот момент взяла короткий тайм-аут, чтобы еще раз поделиться с личностью в депрессии ее (т. е. психотерапевта) убеждением, что ненависть и жалость к себе, токсичная вина, нарциссизм, нуждаемость, манипуляции и многие другие основанные на стыде манеры поведения, которые обычно встречаются у взрослых с эндогенной депрессией, лучше всего понимать как психологические механизмы защиты, воздвигнутые Внутренним Ребенком с рудиментарной раной против возможности травмы и покинутости. Такие манеры поведения, другими словами, – примитивная эмоциональная профилактика, чье настоящее назначение – исключить близость; это своеобразная психическая броня, призванная держать других на расстоянии, чтобы они (т. е. другие) не могли подойти к личности в депрессии близко в эмоциональном плане и нанести раны, что послужат отголоском глубоких рудиментарных ран, полученных личностью в депрессии еще ребенком, – ран, которые личность в депрессии подсознательно настроена подавлять любой ценой.

Очередной пример проницаемости некоторых границ (XI)

Но и тот и другой всего лишь ставят зарубки.