Обычно, когда у тебя спрашивают, как дела, в ответ ожидают услышать только «Спасибо, хорошо», но миссис де Ру на самом деле интересно, как у меня дела. Поэтому я рассказал ей про завтрашний классный час. Мне почти так же стыдно говорить про свое запинание, как собственно запинаться, но к разговорам с миссис де Ру это не относится. Вешатель знает, что с ней шутки плохи, поэтому в ее присутствии делает вид, что его нет. Это хорошо, значит я все-таки способен разговаривать как нормальный человек, но и плохо – как миссис де Ру побьет Вешателя, если он все время от нее прячется?

Миссис де Ру поинтересовалась, не просил ли я мистера Кемпси дать мне освобождение на несколько недель. Я сказал, что уже просил, и вот что он ответил: «Тейлор, каждому из нас в один прекрасный день придется взглянуть в лицо своим демонам, и для тебя настал этот день». На классных часах все ученики читают по очереди, по алфавиту. Мы дошли до буквы «Т», а раз моя фамилия Тейлор, значит наступила моя очередь, и, по мнению мистера Кемпси, ничего не поделаешь.

Миссис де Ру издала звук, который означал «понятно».

Мы минуту помолчали.

– Как твой дневник – продвигается?

Дневник – это новая идея, поданная папой. Папа позвонил миссис де Ру и сказал, что, учитывая мою «тенденцию к ежегодным рецидивам», не мешало бы задавать мне побольше «домашних заданий». И миссис де Ру предложила мне вести дневник. Одну-две строчки в день. Записывать, где, когда и на каком слове я запнулся и как себя при этом чувствовал. Первая неделя выглядела так:

– Значит, скорее таблица, чем дневник в обычном понимании этого слова, – сказала миссис де Ру. (На самом деле я все это написал вчера ночью. Не то чтобы это неправда или что-то такое, это все правда, просто придуманная. Если бы я записывал каждый раз, как мне удалось обмануть Вешателя, дневник скоро стал бы толще телефонного справочника.) – Очень информативно. И разлиновано чрезвычайно аккуратно.

Я спросил, следует ли продолжать вести дневник и на следующей неделе тоже. Миссис де Ру сказала, что, если я перестану, мой отец будет разочарован, так что, по ее мнению, лучше продолжать.

Вслед за этим миссис де Ру достала метрогном. Метрогном – это такой перевернутый маятник, но без часов. Он отстукивает ритм. Он маленький (может быть, потому и называется «гном»). Их обычно используют, когда учатся музыке, но логопеды ими тоже пользуются. Нужно читать в такт ударам, вот так: «Вот за-жгу я па-ру свеч, ты в по-стель-ку мо-жешь лечь, вот возь-му я ост-рый меч, и го-лов-ка тво-я с плеч». Сегодня мы читали слова на «Н», прямо из словаря, одно за другим. Под метрогном очень легко произносить слова – так же легко, как петь, но не могу же я таскать его с собой. Кто-нибудь – тот же Росс Уилкокс – скажет: «Тейлор, а это еще что за хрень?» – за одну наносекунду отломит маятник и добавит: «Хлипкая штуковина».

После метрогнома я читал вслух из книги, которую миссис де Ру держит специально для меня, «З – значит Захария». Это книга про девочку по имени Энн – она живет в долине с необычной погодной системой, благодаря которой спаслась, когда случилась атомная война и вся остальная страна оказалась отравленной. Энн, может быть, вообще последний живой человек на Британских островах – она не знает. Книга просто класс, но мрачноватая. Может быть, миссис де Ру выбрала ее специально, чтобы я понял, как мне повезло по сравнению с Энн, хоть я и запинаюсь. Я запнулся только на паре слов, но это было даже незаметно, если специально не вслушиваться. Я знал, что хочет сказать миссис де Ру. «Вот видишь, ты можешь читать вслух, не запинаясь». Но есть вещи, которых не понять даже логопеду. Очень часто, даже в период самого сильного обострения, Вешатель по временам позволяет мне говорить все, что угодно, даже слова на опасные буквы. Он это делает: а) чтобы дать мне надежду, что я вылечился, и потом с наслаждением эту надежду уничтожить и б) чтобы позволить мне обмануть других ребят и сделать вид, что я нормальный, и при этом держать меня в страхе, что все откроется.

Но это еще не все. Однажды я сформулировал четыре заповеди Вешателя.

Когда наше время закончилось, миссис де Ру спросила меня, стал ли я меньше бояться классного часа. Она хотела, чтобы я сказал «Конечно!», но только если это будет правда. Я сказал:

– Если честно, не очень.

Потом я спросил, похоже ли запинание на прыщи, – может, оно само проходит с возрастом. Или дети с заиканием – как игрушки, неправильно собранные на фабрике: так и остаются на всю жизнь ущербными. (На первом канале Би-би-си есть комедийный сериал «Работаем круглосуточно», его показывают в воскресенье вечером. Там Ронни Баркер играет владельца лавки, который заикается так сильно, так смешно, что все зрители просто писаются от смеха. Стоит мне только вспомнить про этот сериал, и я съеживаюсь, как целлофановая обертка в огне.)

– До, – сказала миссис де Ру. – Это вопрос. А ответ на него – «по-всякому бывает». Логопедия столь же неточна как наука, сколь сложна человеческая речь. Когда мы говорим, мы используем семьдесят две мышцы. Чтобы произнести эту фразу, мой мозг только что задействовал десятки миллионов нейронных соединений. Поэтому неудивительно, что доля людей с расстройствами речи, по данным одного исследования, составляет не менее двенадцати процентов. Не жди чудодейственного исцеления. В подавляющем большинстве случаев успех приносят не попытки придушить проблему. Если ты попытаешься усилием воли уничтожить свое расстройство речи, оно лишь вернется с новой силой. Правда ведь? То, что я сейчас скажу, покажется безумием, но единственный путь – это понять свое расстройство, построить с ним рабочие отношения, уважать его, а не бояться. До, оно будет время от времени вспыхивать с новой силой, но, если ты будешь знать, почему оно вспыхивает, ты научишься гасить то, что питает эти вспышки. Давно, еще в Дурбане, я дружила с человеком, который когда-то был алкоголиком. Однажды я спросила его, как он вылечился. Он ответил, что вовсе не вылечивался. «Как это?! – удивилась я. – Ведь ты не пьешь ни капли уже три года!» И мой друг сказал, что как был, так и остался алкоголиком – просто перестал пить. Вот в этом и состоит моя цель. Я помогаю людям превратиться из заик, которые заикаются, в заик, которые не заикаются.

Миссис де Ру не глупа, и все, что она говорит, очень правильно.

Только это ни шиша не поможет мне завтра на классном часе.

На ужин был пирог с мясом и почками. Против мяса я ничего не имею, но от почек меня тянет блевать. Я стараюсь глотать куски почек целиком. Раньше я тайком складывал их в карман, но это рискованно – Джулия заметила и выдала меня. Папа рассказывал маме про нового торгового агента-стажера по имени Дэнни Лоулор, работающего в новом супермаркете «Гринландия» в Рединге.

– Он только что закончил какие-то курсы менеджмента. Ирландец до мозга костей, не хуже Урагана Хиггинса, но, боже мой, он не просто поцеловал «камень красноречия» в Бларни, а, должно быть, кусок от него откусил. Вот у кого язык подвешен! Я приехал в Рединг, чтобы навести порядок и дисциплину в войсках, и в это же время туда заглянул Крейг Солт, и через пять минут он уже ел из рук у Дэнни. Помяни мое слово, этот парень будет топ-менеджером. Когда Крейг Солт на следующий год сделает меня главным директором по продажам в Британии, я заберу с собой на повышение Дэнни Лоулора, и мне плевать, кого я при этом обойду.

– Ирландцам всегда приходилось изворачиваться и жить собственной сметкой, – сказала мама.

Папа не вспомнил, что я сегодня ходил к логопеду, пока мама не упомянула, что выписала «немаленький» чек Лоренцо Хассингтри в Мальверн-Линке. Папа спросил, что сказала миссис де Ру про его идею дневника. Я ответил, что она сочла дневник «весьма информативным», и это привело папу в замечательное настроение.

– Информативный? Да он просто незаменим! Принципы эффективного менеджмента применимы в любой области. Как я только сегодня сказал Дэнни Лоулору, любой управленец хорош ровно настолько, насколько хороши данные в его распоряжении. Без данных ты все равно что «Титаник», без радара пересекающий Атлантический океан, битком набитый айсбергами. Результат? Столкновение, катастрофа, капут.

– А разве радар не изобрели только во Вторую мировую войну? – Джулия вонзила вилку в кусок мяса. – А «Титаник», кажется, затонул еще до Первой.

– Принцип, о дочь моя, универсален. Кто не ведет записи, тот не может измерять движение вперед. Это верно для розничной торговли, для преподавателей, для военных и вообще при управлении любой системой. В один прекрасный день в ходе своей блестящей карьеры в Олд-Бейли ты убедишься в этом на горьком опыте и воскликнешь: «О, если б я только слушала своего старого мудрого отца! Как он был прав!»

Джулия фыркнула, как лошадь, – ей это сходит с рук, потому что она Джулия. Я вот не могу так прямо сказать папе все, что думаю. Я чувствую, как невысказанное гниет у меня внутри, словно плесневелая картошка в мешке. Кто запинается, тому никогда не выиграть спор, потому что стоит только раз запнуться, и в-в-сё, з-з-з-з-заика, т-т-т-ты п-п-п-проиграл! Если я начинаю запинаться при папе, у него делается лицо как в тот раз, когда он принес из магазина верстак «Блэк энд Деккер» и обнаружил, что в коробке не хватает пакетика с самыми важными винтами. Висельник просто обожает такое лицо.

Мы с Джулией вымыли посуду, а папа с мамой сели к телевизору смотреть гламурную новую телевикторину «Пробел-пробел» с ведущим Терри Воганом. Участники должны были отгадать пропущенное слово в предложении, и, если они отгадывали то же слово, что и жюри, состоящее из всяких знаменитостей, им давали дурацкие призы, типа вешалки для кружек с развешанными на ней кружками.

Я пошел к себе наверх и начал делать домашнее задание по истории – миссис Коском задала нам про феодальную систему. Но тут меня затянуло стихотворение про мальчика, который катается на коньках по замерзшему озеру и очень хочет знать, каково быть мертвым, – и он убеждает себя, что с ним разговаривает другой мальчик, когда-то утонувший в этом озере. Я отпечатал стихотворение на своей портативной пишущей машинке «Силвер-рид-илан-20». Мне очень нравится, что на ней нет цифры 1, так что приходится использовать букву «I».

Если у нас в доме случится пожар, я первым делом кинусь спасать свою пишущую машинку. Раньше это были бы дедушкины часы, но я их разбил – в чудовищном кошмаре в запертом доме в страшном сне.

Вдруг я обнаружил, что мой радиоприемник-будильник показывает 21:15. У меня осталось меньше 12 часов. По окну барабанил дождь. Ритмы метрогнома слышны в дожде, и в стихах, и в человеческом дыхании, а не только в тиканье часов.

Наверху послышались шаги Джулии, пересекли ее комнату и стали спускаться по лестнице. Джулия открыла дверь гостиной и спросила у родителей разрешения позвонить Кейт Элфрик – что-то насчет домашнего задания по экономике. Наш телефон расположен в коридоре первого этажа, чтобы им было неудобно пользоваться, поэтому, если прокрасться на площадку и занять стратегическую позицию, все прекрасно слышно.

– Да, да, я получила твою валентинку, и она очень милая, но ты же знаешь, зачем я звоню! Ты сдал?

Пауза.

– Ну скажи уже, Эван! Ты сдал?

Пауза. (Кто такой Эван?!)

– Здорово! Отлично! Потрясно! Если бы ты не сдал, я бы, конечно, тебя бросила. Зачем мне бойфренд, который не умеет водить?

(Бойфренд?! Бросила?!) Сдавленный смех, пауза.

– Не может быть! Не верю!

Пауза.

Джулия застонала в нос, как она делает, когда ее одолевает мегазависть.

– Боже, ну почему у меня нету непристойно богатого дядюшки, который бы дарил мне спортивные машины?! Давай ты мне подаришь одну из своих? Ну же, у тебя их и так больше, чем нужно…

Пауза.

– А то! Давай в субботу? А, ты же учишься утром, я забыла…

Учится по утрам в субботу? Похоже, этот Эван ходит в школу «Вустерский собор». Значит, он из мажоров.

– …тогда в кафе Расселла и Доррелла. В час тридцать. Кейт меня привезет.

Хитрый смешок Джулии.

– Нет, его я точно не собираюсь приводить. Тварь по субботам прячется в склизких норах или, крадучись, лазит на деревья.

Открылась дверь гостиной, и коридор заполнили звуки девятичасовых новостей. Джулия тут же переключилась на голос, которым она говорит с Кейт.

– Да-да, Кейт, я поняла, но до меня все равно не доходит, как решать девятую задачу. Я лучше посмотрю перед контрольной, как ты решала. Хорошо… хорошо. Спасибо. До завтра. Спокойной ночи.

– Разобрались? – крикнул папа из кухни.

– Да, вполне, – ответила Джулия, застегивая пенал на молнию.

Джулия просто виртуозно умеет врать и юлить. Она подала документы на юридический, и ей уже предложили несколько мест в разных университетах. (Юрист-юлист… Как я этого раньше не замечал?) При мысли о том, что какой-то мальчишка будет лапать мою сестру, меня натурально тошнит, но вообще Джулия нравится многим шестиклассникам. Наверняка этот Эван – из тех самоуверенных парней, которые пользуются одеколоном «Блю стратос» и носят туфли с острыми загнутыми носами и прическу, как у Ника Хейворда из Haircut 100. Я уверен, что Эван разговаривает хорошо закругленными предложениями, которые следуют одно за другим безупречной цепочкой. Как мой двоюродный брат Хьюго. Хорошо говорить – то же самое, что командовать.

Одному Богу известно, какую работу смогу делать я. Адвокатом мне не быть, это точно. В суде не позапинаешься. В классе – тоже. Если я стану учителем, ученики меня просто распнут. На свете очень мало работ, которые не требуют разговоров. Профессиональным поэтом я стать не могу – как сказала однажды мисс Липпетс, стихи не продаются. Можно пойти в монахи, но сидеть в церкви еще скучнее, чем созерцать по телевизору таблицу для настройки. Когда мы были поменьше, мама таскала нас в воскресную школу при церкви Святого Гавриила, и каждое воскресное утро превращалось в пытку скукой. Даже маме наскучило через несколько месяцев. Может, смотрителем маяка? Но все эти шторма, закаты и сэндвичи с сырной пастой… в конце концов начнешь страдать от одиночества. Впрочем, мне все равно надо привыкать к одиночеству. Какая девчонка станет гулять с парнем, который запинается? Или хотя бы танцевать с ним? Пока я выдавлю из себя «ппппппозвольте вас пппппригласить», кончится последняя песня на дискотеке. А если я начну запинаться на собственной свадьбе и не смогу даже сказать «да»?

– Ты сейчас подслушивал?

Джулия прислонилась к дверному косяку.

– Что?

– Ты прекрасно знаешь что. Ты подслушивал сейчас, когда я говорила по телефону?

– Когда это? – ответил я слишком быстро и слишком невинным голосом.

– Вообще-то, – сестра пронзила меня таким взглядом, что у меня задымилось лицо, – все, чего я от тебя прошу, – это чтобы ты не лез в мои дела. По-моему, это не слишком много. Если бы у тебя были друзья и ты разговаривал с ними по телефону, я бы не стала подслушивать. Те, кто подслушивает чужие разговоры, – это не люди, а черви.

– Я не подслушивал! – вышло очень пискляво.

– А почему тогда три минуты назад твоя дверь была закрыта, а сейчас – открыта?

– Я н… – (Вешатель перехватил «не знаю», так что мне пришлось, как полному калеке, оборвать предложение и начать новое.) – А тебе-то что? У меня в комнате было душно. Я ходил в туалет. Дверь открылась из-за сквозняка.

На этот раз Вешатель разрешил мне сказать «сквозняк».

– Из-за сквозняка? Да, у нас на площадке просто ураган дует. Я едва на ногах стою.

– Я тебя не подслушивал!

Джулия промолчала ровно столько, чтобы дать мне понять: она знает, что я вру.

– А кто разрешил тебе брать «Abbey Road»?

Ее пластинка лежала рядом с моим паршивеньким проигрывателем.

– Ты же ее все равно не крутишь.

– Врешь, а даже если бы и не врал, это не значило бы, что она теперь твоя. Ты вот не носишь дедушкины часы. Это же не значит, что они теперь мои?

Она вошла ко мне в комнату, чтобы забрать «Abbey Road», по дороге перешагнула мою сумку «Адидас» и кинула взгляд на пишущую машинку. Корчась от стыда, я попытался закрыть стихи своим телом.