16. Саймон

Я прохожу полмили от школы до Тайтл-энд-Траст-билдинг, что на пересечении улиц Кларк и Рэндольф, в Петле. Маршрут выбираю длинный, специально чтобы побыть в своем любимом месте: на бетонном променаде у озера, где слева плещет сердитая вода, а справа проносятся по Лейк-Шор-драйв автомобили. Облака ядовитого смога закрывают небо, но это не останавливает ни велосипедистов, ни любителей роликовых коньков, ни бегунов, которые пролетают подо мной кто на север, а кто на юг. Как же я люблю этот город…

Теперь здание переименовали, но многие по-прежнему называют его Тайтл-энд-Траст-билдинг. Именно такое название оно носило в девяностые, когда в нем был офис юридической фирмы моего отца. Он открыл его самостоятельно, после того как откололся от своих прежних партнеров из-за какого-то спора. Тогда в этом здании располагалось немало юридических фирм, самых разных. Может, какие-то из них и сейчас здесь.

Помню, как однажды пришел сюда с отцом в субботу. Мы сели в метро на зеленую ветку и приехали сюда, что само по себе уже приключение, особенно в выходные. Поднялись на эскалаторе на семнадцатый этаж. Отцовский офис был как раз на середине коридора. Помню дверь из матированного стекла с табличкой, на которой замысловатым шрифтом было написано «Юридические услуги Теодора Добиаса», и помню, как мне это казалось круто.

В те дни отец еще «перебивался», как он сам это называл, – занимался в основном производственными травмами и компенсациями рабочим, а еще автоавариями, съездами с трассы и всяким таким. Случались и уголовные дела, обычно связанные с вождением в нетрезвом виде или завладением чужой личной собственностью. Ему бы долбить и долбить Четвертую поправку, но, к несчастью, для этого у него была моя мать. А он выполнял функции чего-то вроде скорой юридической помощи. «Получили травму на работе? Вам нужен тот, кто защитит ваши интересы!»

Слава богу, он не злоупотреблял дешевой рекламой. Его лицо никогда не смотрело на меня с борта автобуса.

А потом отец напал на золотую жилу в виде случая об инвалидности, причиненной ударом электрическим током, и стал миллионером. Тогда он поменял офис. И еще многое в своей жизни.

Я захожу в Тайтл-энд-Траст-билдинг, беру в фойе кофе «Старбакс» и усаживаюсь в приземистое кожаное кресло, каких тут множество. Вытаскиваю зеленый телефон, купленный в Индиане, вставляю в него сим-карту. Впервые со дня покупки я включаю телефон, и пока он оживает, капают первые секунды из оплаченной мной тысячи минут. Делаю глубокий вдох и начинаю печатать:

Проверка… проверка… 1, 2, 3. Проверка… проверка… 1, 2, 3. Эта штука работает?

Нажимаю на «отослать» и перевожу дух.

Она ждет от меня сообщения – нашего первого сообщения – сегодня в десять утра. То есть я надеюсь, что ждет. Надеюсь, что она сидит сейчас с ядовито-розовым телефоном в руке и ждет известия от меня.

Зеленый телефон в моей руке начинает вибрировать. Я чуть не давлюсь кофе от неожиданности.

Ну, здравствуй, незнакомец.

Она пишет другим шрифтом, чем я. Мои буквы простые и квадратные, ее – с округлостями, более изысканные, даже чувственные. Что ж, нам это подходит. Я пишу:

Прием нормальный?

Не самый сексуальный ответ, да уж. Но Лорен живет в старом доме с толстыми стенами, как многие в Грейс-Виллидж. И у многих из тех, кого я там знаю, есть проблемы с сигналом внутри дома.

Она отвечает:

На балконе.

Ага, на балконе хозяйской спальни, значит.

Я пишу:

Мы должны соблюдать осторожность.

Но не отсылаю это сообщение. Что-то не задается у меня начало. Куда это годится: у чувака первый тайный контакт с любовницей, а он расспрашивает ее о качестве связи – что за чушь? А потом сообщает, что надо соблюдать осторожность – вот так романтика…

Да, надо было заранее продумать, что именно я буду писать. Но теперь поздно. Поэтому я стираю написанное и пишу снова:

Нам надо быть осторожнее. Я не хочу тебе все испортить.

Ну вот, так лучше – кавалер выражает заботу о даме. Но сексуальности все еще не хватает. Ну-ка, Саймон, давай, пришпорь воображение.

Я никогда такого раньше не делал.

Не годится. Конечно, это сущая правда, но не годится.

Вопрос по типу популярной телевикторины: Что самое неподходящее он может сказать ей в такую минуту?

(а) Я тебе нравлюсь? Правда? Потому что ты мне нравишься, аж жуть!

(b) Ты устала? Ты же всю ночь являлась мне в моих мыслях.

(с) Я никогда не встречал такой, как ты.

(d) Кажется, я тебя люблю.

(e) Ничего из вышеперечисленного.

Выбираю вариант (е). Попробуем обойтись без слова на букву «л». Как тебе такой ответ:

Я не могу перестать думать о тебе.

Уже лучше. Да. Я нажимаю на «отправить», чтобы не дать себе передумать, и делаю еще глоток кофе. На экране напротив ее имени начинают мигать точки – она пишет:

До встречи.

Вау. Ф-фу-у. Первое включение состоялось.

Я закрываю телефон, выключаю его и вынимаю сим-карту.

* * *

Викер-парк. Когда я был студентом, это было популярное местечко – здесь тусовались, зависали с друзьями, просто жили. Оно и сейчас такое, только народ помолодел и переоделся – теперь тут сплошь яппи^[20], и многие места, где раньше можно было нормально недорого поесть, выпить кофе и послушать музыку, теперь превратились в магазины «AT&T» и «Лулулемон» или в банкоматы «Пятый/Третий».

День я провожу в школе. Примерно в семь пятнадцать выхожу и отправляюсь в десятимильную круговую пробежку по Викер-парку и назад. Примерно на полпути останавливаюсь у бара «Вива Медитеррейниа» на Дамен, к северу от Северной авеню. Здесь я еще не был. В патио, выходящем в переулок, полно посетителей – люди в рабочей одежде сидят тут, видимо, еще со «счастливого часа», студенты и аспиранты только начинают подтягиваться. Этим не повезло – последние два активных лета у них отнял COVID-19, и они только начинают оживать.

Я стою в переулке, потный, по-хорошему уставший, и оглядываюсь по сторонам. Справа от меня задний дворик «Вива Медитеррейниа», патио. Слева – задний фасад кондоминиума, вход в который с соседней улицы. Кое-кто из жильцов жарит мясо и попивает коктейли в своих патио.

Итак, я в гуще людей, все отдыхают, меня никто не замечает, не толкается и не пихает.

Решено. Здесь и будет мое место. В проулке за баром «Вива Медитеррейниа».

По плану, мы будем писать друг другу дважды в день, в десять утра и в восемь вечера – график, который подходит нам обоим. В остальное время наши телефоны будут выключены. Надо соблюдать осторожность. Ясное дело, почему. Кто захочет, чтобы его – или ее – предоплаченный телефон запиликал и заморгал у всех на виду, пока хозяйка/хозяин, например, в туалете?

Правда, мне придется изменить привычный график пробежек, что очень жаль – я люблю бегать именно по утрам. Но в защиту вечерних тренировок наверняка тоже можно многое сказать, да и этот маршрут, от школы до «Вивы», который я обследовал сегодня, совсем не плох.

Я достаю зеленый телефон – на экране 20.00 – и отправляю такое сообщение:

Проверка… проверка… хотя что это я. Здравствуй, моя прекрасная леди.

Она отвечает немедленно:

Здравствуй, опасный незнакомец.

Главное слово – опасный. Я стараюсь не думать об этом. Но от правды никуда не денешься. Она снова пишет:

Прекрасная – в смысле блондинка, да?

Это она так шутит, ведь она знает, что дело вовсе не в этом.

Ты не просто блондинка. Ты желанная, и забавная, и удивительная, рядом с тобой мое сердце делает по миле в минуту. Как тебе такое, а?

Ее ответ:

Это уже ближе к делу.

В патио скандируют хором – в углу работает телевизор, идет какой-то спортивный матч. Хорошо быть молодым… Я снова сосредоточиваюсь на телефоне:

Я хочу сделать для тебя что-нибудь.

Ответ:

Для меня или со мной?

Так, ответный бросок:

С тобой.

На экране перемигиваются точки. Она думает. И вот:

Надо же. У парня с таким христианским именем такие темные мысли… неожиданно.

Отлично. Мне нравится. Хотя, замечу в скобках, имя Саймон Питер, которое дала мне мать, это не отсылка к Библии. Просто ей нравилось имя Саймон, а Питером звали ее отца. Но учителя по религиозному образованию в школе Святого Августина обожали называть меня полным именем.

Я отвечаю:

Ты еще не знаешь, что значит «неожиданно».

Улыбаясь, я выключаю телефон, вынимаю из него сим-карту и по отдельности кладу то и другое в карман беговых шортов.

Такой способ коммуникации полностью отвечает нашим целям. Только надо соблюдать осторожность.

Надо постоянно соблюдать осторожность.

День после Хэллоуина
17. Джейн

Сержант Джейн Бёрк наклоняется и внимательно смотрит в лицо Лорен Бетанкур.

Тело повешенной заснято уже со всех мыслимых ракурсов, включая крупный план узловатой веревки, запутавшейся в металлических завитках кованых перил. Пора снимать. Под присмотром судебно-медицинского эксперта округа Кук, который отдавал приказы офицерам из Виллидж, стоявшим на стремянках и внизу, на полу передней, веревку развязали, тело уступило силе притяжения и, поддерживаемое со всех сторон, скользнуло в черный пластиковый мешок, а после было уложено на каталку.

Нижняя часть лица убитой покрыта царапинами, но они, уверена Джейн, связаны с обломанными ногтями на руках убитой – наверняка женщина отчаянно цеплялась за веревку, которой ее душили. Полосы на шее показывают, что петлю пытались затянуть не однажды, причем в разных направлениях. Самый четкий след остался, разумеется, там, где петля в конечном итоге перекрыла женщине кислород и сломала шейные позвонки. Но есть и еще один след, почти горизонтальный, как будто убийца стоял у нее за спиной и отчаянно тянул за веревку обеими руками, а Лорен также отчаянно старалась сорвать с шеи петлю.

Так представляет себе картину убийства Джейн, хотя знает, что полностью восстановить ее только по сохранившимся деталям все равно невозможно. В том числе потому, что убийца мог попытаться замести следы, хотя в данном случае он этого, кажется, не делал. Но даже девственно-чистое место преступления, как любила говорить ее мать, никогда не расскажет, как именно все случилось.

* * *

– Джейн. – Ее напарник, сержант Энди Тейт, который ведет опрос соседей, входит в дом через южную дверь, то есть через кухню.

– В чем дело?

Он манит ее пальцем. Она идет за ним на улицу.

– Вон тот белый викторианский особняк. Северо-западный угол Томаса и Латроу.

– Ну?

– Там живет семейство Данливи. Включая шестилетнюю Мэри Данливи.

– Ясно.

– Так вот, вчера Мэри ложилась спать около семи тридцати вечера. Немного рановато, но у нее заболел животик. Слишком много сладкого печенья, так?

– Так.

– Часиков в восемь, а то и в восемь тридцать она встала и подошла к окну, которое выходит, заметь, на юг.

Джейн хорошо видит это окно с того места, где они стоят.

– Девочка увидела мужчину, который стоял за деревом и смотрел на дом Бетанкуров. Она говорит, что долго за ним наблюдала. Насколько долго, она не знает. Но говорит, что он тоже долго стоял и смотрел в сторону дома Бетанкуров. А когда ей стало страшно, она спустилась вниз, к мамочке, и сказала ей, что боится. А чего боится, не сказала. И вот сегодня все выяснилось, только что.

Джейн показывает пальцем:

– Возле того большого дерева, на юго-восточном углу?

– Точно.

– И что это был за человек? – спрашивает она.

– На нем был костюм. Черный, с большим капюшоном. Длинный, от макушки до пят. Лица этого мужчины малышка не видела.

– А про костюм она ничего больше не сказала?

– Вообще-то сказала, – отвечает Энди и протягивает Джейн свой телефон. – Мы с ней вместе перебрали весь каталог маскарадных костюмов.

Джейн видит на экране изображение и вздрагивает. Черное длинное одеяние с удлиненным капюшоном.

– Не хватает только серпа, или с чем он там ходит, – замечает Энди.

Джейн поднимает глаза на напарника:

– Это что… Мрачный Жнец?

– Джейн, тебя зовут.

Джейн возвращается в дом. Там, на лестничной площадке между первым и вторым этажом, стоит Риа Пераино, техник-криминалист центра по расследованию особо тяжких преступлений западных пригородов Чикаго. Джейн работала с Риа по делу о сексуальном насилии два года назад и с тех пор всегда радовалась встрече с ней.

– А мы нашли что-то интересненькое, – говорит Риа нараспев.

Джейн осторожно поднимается по лестнице, Энди Тейт – за ней. У верхней ступеньки Риа делает обоим знак остановиться.

– Всем стоять, здесь хожу только я, – говорит она. – У нас брызги крови по всей лестнице.

– Вас поняли, – говорит Джейн.

Риа, осторожно ступая между отметками на полу, подходит к дальней стене. Там, под многоцветным импрессионистическим полотном, которое ничуть не пострадало, лежит опрокинутый старинный столик цвета теплого какао – наверняка такой цвет называется как-то по-особому, например капучино, – с изогнутыми ножками и пустой полочкой для мелочей. Раньше на нем стояла ваза с цветами (осколки лежат на полу рядом) и рамка с фото Конрада и Лорен Бетанкур (лежит на полу стеклом вниз).

Риа оборачивается, сияя, словно ведущая телешоу, готовая объявить сумму огромного приза. Движением фокусника она поднимает столик и показывает на предмет, который лежит за ним, у самой стены.

– Телефон, – бормочет Джейн.

Ярко-розовый телефон.

– Энди, набери-ка еще разок мобильный номер Лорен, – говорит Джейн. – Тот, который зарегистрирован на Виллидж.

Из мешка с уликами доносится гудение – это вибрирует мобильник, зарегистрированный на имя Лорен Бетанкур, который они нашли на столе в кухне.

– А это тогда чей?

– Одноразовый, как пить дать, – отвечает Энди. – Это не «Айфон» и даже не «Самсунг» из тех, какими пользуются богатые дамочки. Отсюда вывод – это, девочки мои, особый телефон для разговоров с любовником.

До Хэллоуина
Август
18. Саймон

– Вызывали, декан? – спрашиваю я.

– О, Саймон… Хорошо, что пришел. Заходи, садись. – Сегодня декан Комсток в фиолетовой бабочке. Фиолетовый – цвет нашей школы. Я терпеть не могу бабочки. В жизни их не носил.

Он мог бы и сам зайти ко мне, ничего с ним не случилось бы. Но это поменяло бы динамику отношений между нами. Хотя, какого черта, у него и так довольно надо мной власти…

– Я надеюсь, у тебя было время обдумать то, о чем мы с тобой говорили.

А говорили мы о том, чтобы я тихо забрал заявление и не отсвечивал, когда Рейд Саутерн, сынок твоего благодетеля, займет единственную вакантную должность профессора нашей школы.

– Да, я обещал, что хорошо над этим подумаю. И я подумал.

Но свою кандидатуру так и не отозвал. Правда, я еще не все документы оформил, не послал материалы, но сделать это еще не поздно. Последний срок наступает через пару недель.

Почему я так ничего и не сделал, это, конечно, вопрос. Наверное, это мой пассивно-агрессивный протест против давления декана, способ заставить его понервничать – а вдруг я все же брошу ему открытый вызов и пошлю материалы в последний момент?

А может, я и впрямь их пошлю… Вики ясно дала понять, что она думает об этом, а ее мнение для меня зачастую решающее.

Такого декан явно не ожидал. Наверняка он считал, что после того нашего разговора я еще до каникул пойду и, как пай-мальчик, отзову свою кандидатуру. Кто знает, может, он обещал папашке Рейда Саутерна, мистеру Большие Баксы, что так и будет… Тогда получается, что я его вроде как подставил. А это уже никуда не годится, верно?

– Я надеюсь, ты понимаешь, что я действую сейчас в твоих же интересах, – заявляет Комсток.

Я только киваю – попытайся я облечь ответ, который просится у меня с языка, в социально-приемлемую форму, и меня просто стошнит.

– Саймон. – Декан откидывается на спинку массивного кожаного кресла. – Надеюсь, ты понимаешь, что в наше время любая юридическая школа должна проявлять особенную щепетильность в подборе профессорско-преподавательского состава.

Вот как? Тогда что ты здесь делаешь, декан?

– Разумеется.

– Более того, в наше время приходится учитывать не только профессиональные и иные компетенции преподавателей, но и… тщательно рассматривать их прошлое.

Я хлопаю глазами. И медленно заливаюсь краской под его взглядом.

– За последнее время мы не раз становились свидетелями того, как выдающиеся люди теряли влияние и положение в обществе за проступки, совершенные ими двенадцать, а то и пятнадцать лет назад.

Двенадцать лет назад. Пятнадцать лет назад. Эти цифры не с потолка взяты. Ты славно поработал, декан…