10

Мириам Нзулулвази лежала на двуспальной кровати, скрестив руки на груди и глядя в потолок. Она не слышала знакомых ночных звуков Гугулету: лая собак, криков пьяных компаний, которые возвращались домой из пивных, где отрывались в выходные, рева машины из соседской автомастерской, жужжания насекомых, орущей у кого-то музыки, вздохов и скрипов дома, готовящегося к ночи.

Она неотступно думала о Тобеле и всякий раз приходила к одному и тому же выводу: он хороший человек.

Почему за ним охотятся? Он не сделал ничего дурного.

Прекратят ли когда-нибудь в этой стране будить людей по ночам? Неужели прошлое никак не уйдет?

Неужели Тобела сейчас делает что-то плохое?

Неужели он не тот человек, которого она знает?

– Я был другим, – сказал он ей как-то, когда они только начали встречаться и он завоевывал ее доверие. – Я вел другую жизнь. Мне не стыдно. Я делал то, во что верил. Но сейчас все кончено. Я такой, каким ты меня видишь.

В тот первый день, когда он приходил в банк, она его даже не заметила. Он был для нее всего лишь очередным клиентом. Она переставила чашки с чаем с тележки на поднос, поднос осторожно водрузила на стол и кивнула, когда консультант и клиент поблагодарили ее. Потом закрыла за собой дверь, не сознавая, что этот день изменит ее жизнь. Позже он зашел к ней на кухоньку; он искал ее. Очевидно, сказал секретарше, что хочет поблагодарить за прекрасный чай. Он протянул ей руку со словами:

– Меня зовут Тобела Мпайипели.

Тогда Мириам еще подумала: хорошее, правильное имя. «Тобела» значит «почтительный». И все же она удивилась: что ему надо?

– Я увидел вас в кабинете Ван дер Линде. Я хочу поговорить с вами.

– О чем?

– Обо всем.

– Вы что, приглашаете меня на свидание?

– Да.

– Нет.

– Я что, такой страшный? – спросил он, улыбнувшись и расправив широкие плечи.

– У меня есть ребенок.

– Мальчик или девочка?

– У меня нет времени на разговоры. У меня много работы.

– Прошу вас, скажите хотя бы, как вас зовут.

– Мириам.

– Спасибо.

Он не употреблял модных словечек, американизмов, бывших в ходу у жителей рабочих поселков; он ушел, а Мириам вернулась к работе. Через два дня ее вдруг позвали к телефону. Раньше ей никто не звонил на работу, и она испугалась, что умер кто-то из близких. Тобеле пришлось напомнить ей, кто он такой. Он спросил, когда у нее обеденный перерыв, она ответила уклончиво и попросила больше не звонить ей на работу – отдельного телефона на кухне нет, а администраторы не любят, когда телефон занимает обслуга.

На следующий день он поджидал ее на улице. Он не стоял, прислонившись к стене, но ждал ее прямо напротив выхода, широко расставив ноги и скрестив руки на груди. Когда она вышла на залитую солнцем площадь Тибо, он спросил:

– Можно вас проводить?

– Чего вы хотите?

– Поговорить с вами.

– Зачем?

– Вы славная женщина, и я хочу узнать вас по лучше.

– Спасибо, у меня хватает знакомых.

– Вы так и не ответили, сын у вас или дочь.

– Совершенно верно.

Он подошел ближе; она села на ступеньку и достала бутерброд из промасленного бумажного пакета.

– Можно присесть?

– Здесь общественное место. Можете садиться куда хотите.

– Я не цоци – не хулиган.

– Вижу.

– Я просто хочу поговорить.

Она позволила ему говорить. Ею владели противоречивые чувства: с одной стороны, страх, с другой – одиночество. С одной стороны, горькие разочарования в прошлом, с другой – расплывчатые перспективы. Ей надо было защищать своего ребенка и свое сердце от большого, красивого, вежливого мужчины, сидящего рядом с ней на залитой солнцем площади. Наконец она решила подождать и посмотреть, что будет, плыть по течению. Пусть себе говорит. И он говорил. Приходил через день. Иногда приносил какую-нибудь еду, всегда простую, никаких деликатесов: булочки, горячую картошку с солью и уксусом, иногда мисочку риса с карри или свое любимое блюдо – тефтели в остром соусе, которые продавались навынос в ресторанчике восточной кухни на Аддерли-стрит. Он часто угощал ее, делился с ней обедом. Постепенно она начала оттаивать. Рассказала новому знакомому о Пакамиле и о своем доме, ради которого она столько лет работала. Как трудно было выкупить его. Однажды он принес подарок для мальчика – головоломку, которую надо было собирать из кусочков. Тогда она сказала: нет, больше она с ним встречаться не будет. Она не станет знакомить его с Пакамиле. Мужчины всегда уходят. Они никогда не остаются. Он хороший человек, просто раньше Мириам казалось, что все мужчины одинаковы. Вообще так устроена жизнь: мужчины – временное явление. Они независимы. И не необходимы. Особенно для Пакамиле.

Не все мужчины, возразил тогда Тобела, и она готова была сказать: «Так вы все говорите», – но потом увидела его глаза, плотно сжатые губы – и промолчала. Он чем-то растрогал ее. Он долго молчал, а потом сказал:

– Я жил странной, дикой жизнью. Я совершал много такого…

– Какого?

– Во имя Борьбы. Я был другим. Жил другой жизнью. Мне не стыдно. Я делал то, во что верил. Все кончено. Сейчас я здесь такой, каким ты меня видишь.

– Все мы совершали разные поступки во имя Борьбы, – с облегчением произнесла она.

– Да, – кивнул он. – Я искал себя. Сейчас я нашел себя. Я знаю, кто я такой, и знаю, чего хочу. Я не дезертир.

Тогда она ему поверила. Он заглянул ей в глаза, и она ему поверила.

* * *

– «Ройвалк-1», даю прогноз погоды, – сказал диспетчер в Блумспрёйте. – С запада движется атмосферный фронт. В районе от Вернёкпана до Сомерсет-Ист возможна гроза.

Пилот заглянул в план полета:

– Мы прорвемся?

– «Ройвалк-1», ответ утвердительный, но лучше шевели помидорами, – посоветовал диспетчер, который знал, что «ройвалки» могут подниматься не выше шести километров.

– «Ройвалк-1» к взлету готов.

– «Ройвалк-2» к взлету готов.

– Взлет разрешаю. Задайте им там жару!

Два мощных двигателя «топаз» оглушительно взревели.

Наконец он почувствовал мотоцикл. Впереди показалась долина реки Хекс; он вышел из поворота, прибавил газу и ощутил радость от скорости. Впереди показался следующий поворот. Он снизил скорость, выбрал траекторию, повернул руль, наклонился и впервые не ощутил ни дискомфорта, ни страха – только гордость за одержанную маленькую победу, только радость оттого, что овладел этой мощной силой. На выходе из поворота он прибавил газу, заранее сосредоточившись на следующем повороте. Впереди завиднелись чьи-то красные фонари – грузовик. Он вдруг вспомнил, что говорил инструктор на мотокурсах. Немножко адреналина не помешает. Сейчас от него потребуется чуть больше ловкости. Он переключил скорость, притормозил, обошел грузовик. Когда поднял голову, из-за горных вершин вышла луна, полная, яркая. И Тобела понял: у него все получится. Трудности остались позади, а впереди – дорога. Он прибавил газу. Вскоре показалась долина – в серебристом лунном свете она была похожа на волшебную страну.

* * *

Моника Клейнтьес сидела, ссутулившись, в кресле в гостиной в отцовском доме; на щеках блестели дорожки от слез. Напротив на краешке стула сидел Уильямс; и поза, и выражение его лица выражали участие.

– Мисс Клейнтьес, если бы речь шла о моем отце, я поступил бы точно так же, как вы. Вы совершили благородный поступок, – негромко сказал он. – Мы хотим поддержать вас.

Она кивнула и прикусила нижнюю губу, стиснув руки на коленях. За стеклами очков ее заплаканные глаза казались особенно большими.

– Нас интересуют только две подробности, способные пролить свет на ситуацию: во-первых, какие отношения связывают вашего отца и мистера Мпайипели? Во-вторых, какими сведениями он располагает?

– Я не знаю.

– Совсем не знаете? Даже не догадываетесь?

– Имена. Анкетные данные. Цифры. Какие-то сведения. Когда я спросила отца, что все это значит, он ответил: лучше мне не знать. По-моему… дело касается людей… – Взгляд Моники блуждал по фотографиям, черно-белым и цветным, которые висели на стене, рядом с камином. На снимках были изображены разные люди.

– Каких людей? – Уильямс проследил за направлением ее взгляда и встал.

– Известных.

– А поточнее? – Он оглядел фотографии. Цветная семья на Трафальгарской площади: Джонни Клейнтьес, Моника, ей, наверное, лет пять, тогда ее ножки были полненькими и гладкими. Тогда они у нее еще были.

– Из АНК. Из руководства…

– Помните какие-нибудь фамилии?

На некоторых фото Клейнтьес был снят с теперешними членами правительства. На Красной площади, в Берлине – на фоне Берлинской стены. В Праге. Да уж, весьма характерные места для туризма во времена холодной войны.

– Он не говорил.

– Совсем ничего не говорил? – Уильямс посмотрел на свадебную фотографию Джонни Клейнтьеса. Мать Моники в белом; совсем не красавица, но гордая.

– Ничего.

Уильямс отвернулся от снимков и посмотрел на Монику.

– Мисс Клейнтьес, нам жизненно важно знать, какие именно сведения находятся сейчас у мистера Мпайипели. Это в интересах страны.

Руки вспорхнули с колен, слезы градом хлынули из глаз.

– Я не хотела ничего знать, а отец не хотел ничего говорить. Прошу вас…

– Понимаю, мисс Клейнтьес.

– Спасибо.

Он дал ей время успокоиться. Она потянулась за бумажными платками и негромко высморкалась.

– Итак, какие отношения связывают вашего отца и мистера Мпайипели?

– Отец знал его по общей Борьбе.

– Нельзя ли поконкретнее?

Моника взяла еще один платок. Сняла очки и тщательно вытерла слезы.

– Три недели… две или три недели назад отец пришел ко мне на работу. Раньше он никогда так не делал. Он принес лист бумаги. Сказал, что там записано имя и телефон человека, которому он полностью доверяет. Если с ним что-то случится, я должна позвонить Крошке Мпайипели.

– Крошке?

– Так у него было написано.

– Вы удивились?

– Я встревожилась. Спросила, почему с ним что-то должно случиться. Отец успокоил меня: ничего не должно случиться, это просто на всякий случай, подстраховка, как делаем мы в «Санламе». Тогда я спросила, кто такой Крошка Мпайипели, и он ответил: «Феномен».

– Феномен?

Моника кивнула:

– Потом он сказал: «Боевой товарищ». Крошка был его соратником, они вместе сражались с режимом апартеида. И, по словам отца, Крошка рос на его глазах.

– В годы Борьбы ваш отец находился в Европе?

– Да.

– Именно там он познакомился с Мпайипели?

– Наверное.

– Что было дальше?

– В случае если что-то пойдет не так, отец велел мне найти Крошку. Потом я снова спросила, что должно пойти не так. Я заволновалась. Но он ничего не ответил. Заговорил о том, какой у меня красивый кабинет.

– И поэтому, когда вам позвонили из Лусаки, вы разыскали Мпайипели?

– Сначала я открыла сейф и достала оттуда внешний жесткий диск. На нем лежала записка. Имя и номер телефона. И я позвонила ему.

– А потом отвезли диск в Гугулету?

– Да.

– И попросили его переправить диск в Лусаку?

– Да.

– И он согласился?

– Он сказал: «Я многим обязан вашему отцу».

– «Я многим обязан вашему отцу».

– Да.

– У вас есть его фото?

Моника оглядела снимки на стене, как будто видела их впервые. Подтянула костыли и с трудом встала. Уильямс хотел остановить ее, уже жалея о своей просьбе.

– По-моему, нет. – Она пробежала взглядом по снимкам. Глаза ее снова наполнились слезами.

– С тех пор вы не связывались с мистером Мпайипели?

– Вы ведь прослушиваете мой телефон. Сами знаете.

– Мисс Клейнтьес, вы не догадываетесь, где сейчас находится мистер Мпайипели?

– Нет.

Радебе позвонил ей в оперативный штаб.

– Да?

– Группа, которая проводит поиск в архиве в Претории, закончила работу…

– И что?

– В архиве ничего нет. Никаких данных о Тобеле Мпайипели.