3

Тем же вечером, в семь часов, Фабио постучал к нему в дверь, чтобы позвать на ужин в маленький ресторан гостиницы. Давным-давно в ресторанах было принято указывать наверху меню категорию. «Кат. 1» или «кат. 2» – самые люксовые, а «кат. 4» – самая дешевая, ее обычно советовали избегать туристу, если только он не хотел испытать судьбу.

Но два поколения западных ресторанных критиков привнесли свои перемены. В эти дни Польша была усеяна звездами Мишлен и рекомендациями от Les Routiers и AA. Так что Руди прочел на меню надпись «кат. 3» с упавшим сердцем. Ради эксперимента он заказал котлету шабови с картофельными пляцками и, к своей радости и удивлению, обнаружил, что еда приготовлена профессионально, да и подача привлекательная. Возможно, «кат. 3» была лишь изюминкой для туристов.

– И почему ты так не готовишь? – спросил Фабио, с энтузиазмом вгрызаясь в голубцы.

– Если бы я знал, что ты любишь фаршированную капусту, то готовил бы, – ответил Руди.

Фабио показал вилкой.

– А у тебя что?

– Свиная котлета с картофельными оладьями, – опустил глаза на тарелку Руди.

– Вкусно?

– В соусе перестарались с паприкой.

– Ненавижу шефов, – сказал Фабио, набивая рот голубцами.

– Знаю.

– Изнеженные примадонны, – Фабио постучал по столу рукояткой ножа. – Любой недоумок может следовать указаниям в поваренной книге и приготовить не хуже этого.

– А может он делать это вечер за вечером в ресторане на семьдесят столов?

Фабио отпил вина.

– Дело в правильном планировании, правильно? Любой дурак справится.

Руди потыкал вилкой в салат.

– Мне можно узнать, в чем заключается наша тренировка? – спросил он.

– Мы будем извлекать Посылку из консульства Линии, – сказал Фабио, не прекращая своих любовных отношений с ресторанной едой. – С чего бы ты начал?

– Понятия не имею.

– Ну, к счастью, это такая тренировка, когда подмастерью нужно только смотреть и учиться. А вино очень хорошее. Это что?

Руди заглянул в меню.

– Домашнее красное.

– Правда? Ты поговори со здешним персоналом – ну знаешь, как коллега с коллегами. Может, добудешь нам пару бутылок на обратную дорогу. Намного лучше, чем моча, которую подаешь ты.

* * *

Трансъевропейский железнодорожный маршрут был последним великим гражданским инженерным проектом европейской эры – непрерывный путь от Лиссабона до Чукотки на Дальнем Востоке с ответвлениями, охватывающими все европейские столицы.

Так, по крайней мере, планировалось. Когда дело дошло до самого строительства, различные национальные правительства годами собачились из-за финансирования, вагонного парка, ширины колеи, формы персонала. Трансъевропейская железнодорожная компания стала микрокосмом все более раздробленного Европейского парламента, вкупе с голосованием, вето, лоббированием, коррупцией и всеми прочими развлечениями, которые так любит демократия. Компания четырежды балансировала на краю банкротства, прежде чем уложили хотя бы метр путей или заказали хотя бы один локомотив, и каждый раз возрождалась. Ходили слухи об участии мафии, фашистов, коммунистов, о расследованиях, комиссиях, допросах, увольнениях, самоубийствах, убийствах и похищениях.

В конце концов – к удивлению многих наблюдателей – Компания начала строительство железной дороги в Португалии. Маршрут планировалось прокладывать с обеих сторон, начиная с Лиссабона и Чукотки и двигаясь к месту встречи где-то в районе украино-польской границы, но из-за непонятных проблем работы в Сибири остановились на неопределенное время, которое в итоге стало вечным.

Так что год за годом Линия ползла по лику Европы, а тем временем Европа вокруг разваливалась. ЕС распался, а Линия продолжалась. Европейская экономика схлопнулась, а Линия продолжалась. Появились первые политии, а Линия продолжалась, и Компания вела переговоры о праве на транзит везде, где пересекала новые суверенные территории. Она казалась бессмертной. Когда она достигла франко-германской границы, она уже словно набрала какую-то непонятную инерцию, что влекла ее на восток через все препоны. Теперь уже никто не знал, откуда берутся деньги на строительство Линии; они стекались через дельту многорукавной реки офшорных фондов, компаний и частных инвесторов, и, хотя от национальных веток давно отказались, никто не понимал, почему весь этот проект не зачах.

Через девять лет Линия достигла украинской границы, где когда-то должна была встретиться с восточной родственницей. По этому случаю провели короткую церемонию, а затем Линия покатила дальше, терпеливая, обязательная, неудержимая. Она шла через войны, пограничные споры, засухи и военные операции, холмами и долинами, через леса и реки, вокруг озер и под горами. Она пережила сианьский грипп. Она казалась необъяснимой, бесцельной.

Компания пережила семьдесят двух председателей и три полных состава голосующих членов. Она породила почти такую же огромную и неповоротливую бюрократию, как та, что когда-то руководила ЕС. Поистине колоссальные суммы исчезали, находились вновь, снова исчезали.

Наконец Линия достигла Чукотского полуострова во время метели библейского масштаба. Самые ироничные комментаторы предполагали, что следующим очевидным шагом станет прокладка туннеля к Аляске.

Но Компания запустила только один сорокавагонный Трансъевропейский экспресс – поездка в честь открытия от Португалии до Сибири и обратно для прессы, лидеров государств и политий, через которые проходила Линия, и каких-то неприметных личностей, присутствие которых никто не объяснял. Затем она объявила себя суверенной территорией и даровала гражданство всем своим работникам.

Вполне возможно, это с самого начала и было целью всего предприятия.

* * *

Говорили, чем больше у народа станций Линии, тем она важнее. Чушь, конечно, но поляков раздражало, что, хотя Линия пересекала их страну с запада на восток, на ее территории находилась только одна станция. У большинства стран их было две или три; даже у некоторых политий было две.

Польское правительство делало вид, что не замечает этого очевидно просчитанного афронта. Конечно, когда польское правительство делает вид, что чего-то не замечает, это сопровождается вотумами недоверия, а если они не помогают, то ведет к массовым отставкам. А если не помогает и это, схлопывается все правительство. Премьер-министр пытается уйти в отставку, сейм отказывается ее принять, какое-то время все так и ползет своим чередом, потом следующие выборы выигрывают коммунисты – извините, социал-демократы. Так продолжалось десятилетиями. Поляки давно перестали удивляться процессу, хотя он всегда сопровождался потрясающими публикациями в журналах вроде «Тайм»/«Стоун».

Не менее очевидным афронтом было и то, что единственное польское консульство Линии даже не располагалось в столице. Познань очень гордилась своим консульством. Город многие века был главным бастионом на западной границе Польши, и через него уже проходила железнодорожная линия Париж – Берлин – Москва. Познаньцам казалось вполне логичным, что здесь же место и Линии, и они с энтузиазмом согласились на снос большого количества недвижимости, чтобы уступить дорогу ветке.

Это так разъярило правительство, что поговаривали даже об отделении Познани от Польской Республики и создании новой политии, но в какой-то момент вмешались холодные головы и решили, что все же предпочтительнее иметь консульство Линии во все еще польской Познани и лучше высасывать неизбежные финансовые прибыли ради общего блага, поэтому министры центрального правительства часто пытались умаслить горожан. Но момент был довольно опасный, и до сих пор можно было купить футболку или магнитик на холодильник с логотипом Независимой Республики Познани, который придумала какая-то рекламная компания из Люксембурга. Просто небольшое напоминание центральному правительству о том, что стоит на кону.

* * *

– Что ты видишь? – спросил Фабио.

Руди огляделся.

– Деревья, – ответил он. Показал пальцем. – А, и еще озеро.

Фабио бросил на него взгляд и поднял брови.

– Что ты видишь? – повторил он.

Хотя по внешнему виду Фабио сказать было нельзя, Руди все сильнее подозревал, что тот страдает от похмелья. Вчера во время ужина он так увлекся вином, что заказал еще пару бутылок, и в последний раз Руди видел Фабио, когда тот плелся к лифту с бутылкой в каждой руке. Утром он не появился за завтраком, а аккуратный вопрос администратору гостиницы прояснил, что джентльмен из номера 302 оставил прошлым вечером на двери табличку с просьбой подать завтрак в номер. К которому он почти не притронулся.

Руди как раз обедал, когда Фабио наконец явился, войдя в столовую с блестящим от недавнего бритья лицом, причесанными волосами, в свежей рубашке, костюме и галстуке, в начищенных туфлях. Но обедать он не сел. Только встал у стола и сообщил Руди, что они отправляются на прогулку.

Прогулялись они на самом деле до ближайшей остановки и там сели на трамвай. Сошли через дюжину остановок, прошлись к стоявшим в ряд такси и взяли машину. Такси провезло их около километра, затем Фабио заплатил водителю, они вышли и сели на автобус. Когда они сошли с автобуса у ворот в парк, Руди уже совершенно заблудился. Они еще с полчаса бродили по парку, а затем Фабио стал приставать с расспросами, что Руди видит.

Руди к этому времени был уже сыт по горло.

– Мне, между прочим, очень понравился обед, – сказал он.

– Что ты видишь? – в третий раз спросил Фабио.

Руди вздохнул и снова огляделся. Деревья, да. Озеро, да. Люди гуляют. Он наклонил голову набок. На другой стороне маленького парка, между деревьями, он разглядел матово-серый блеск мелкоячеистой металлической сетки.

– Забор, – сказал он.

Фабио фыркнул и направился к забору.

– Пошли.

Забор был десять метров высотой и определял границы парка. В одну сторону он вскоре сворачивал и терялся из виду, в другую – шел прямо, удаляясь в бесконечность. За ним раскинулось открытое пространство метров сто в длину, а дальше – очередной забор. Глядя через обе сетки, Руди мог разглядеть только смутные силуэты, но над дальним забором высились погрузочные механизмы на длинных ногах. Товарная станция.

– Линия проходит в десяти километрах к югу от Познани, – говорил Фабио тихо, пока они шли вдоль забора. – Ее никак не могли провести прямо через город. Пришлось бы раздолбать его целиком. Им и так пришлось снести немало зданий, чтобы проложить ветку. Она отходит от Линии сразу после Варты и кончается прямо здесь… – небрежно кивнул он туда, где ограда сворачивала к городу. – Здесь две колеи с заборами по бокам. Снаружи расчищенная полоса, которую постоянно патрулируют и контролируют. Она оснащена сенсорами и, если байки не врут, противопехотными устройствами. Снаружи еще один забор… – Он хлопнул ладонью по ограждению, мимо которого они шли. – «Умная» проволока. Пассивные устройства наблюдения. Все это тянется на пятьсот с лишним метров. – Он отряхнул ладони, словно от грязной сетки, и свернул в сторону, а Руди за ним еле поспевал. – Как проникнешь внутрь?

Руди задумался. Внешний забор, который фиксирует, когда его пытаются перелезть или прорезать. Затем стометровая перебежка, по сути, через полосу смерти без прикрытия, только чтобы оказаться перед новым забором.

– Никак, – сказал он. – Только если смогу отключить заборы и камеры, а еще буду знать, какая охрана на той стороне. И даже тогда – никак.

Фабио согласно кивнул.

Руди посмотрел на него.

Фабио взглянул туда, где забор сворачивал.

– Через километр отсюда заборы расходятся, а затем снова сходятся, описывая фигуру в форме капли, в самом широком месте достигающую двух километров. Там находятся сортировочные станции и дипломатический центр. Там пункт пропуска на границе Линии и Польши, – он опустил руку в карман пиджака и достал пластиковую карточку, зажав ее между пальцев. – И вот почему у тебя паспорт с рабочей визой Линии.

Руди взял карточку. Сверху на ней была его фотография, но чужое имя.

– Не помню, чтобы меня снимали, – сказал он.

– Мм, – ответил Фабио.

– Ты что, фотографировал меня и ничего мне не сказал? – спросил он, разозлившись.

– Тебе нужно только держать ухо востро, – сказал Фабио. – Уж с этим ты справишься?

Руди снова посмотрел на карточку.

– Я на ней выгляжу как дебил.

– Сходство поразительное, действительно, – пробормотал Фабио.

Руди убрал карточку в нагрудный карман джинсовой куртки.

– Итак. Когда мы отправляемся? – спросил он. А затем заметил, что Фабио несет тяжелый дипломат. Из гостиницы он вышел без него, и пару мгновений назад, когда он хлопнул по забору, его не было. Руди огляделся, пытаясь понять, кто из прогуливающихся в парке передал его Фабио. Он не видел момент передачи, даже не помнил, чтобы кто-то приближался к ним ближе чем на пять метров. Все произошло как по волшебству.

– О нет, – простонал он.

* * *

– Меня зовут Раушинг, – сказал Фабио, беззаботно болтая дипломатом, пока они приближались к границе. – Зови меня «герр Раушинг». Ты мой личный помощник.

– У меня не подходящая одежда, – проворчал все еще раздраженный Руди. Фабио пожал плечами.

– Сегодня суббота. Когда я тебя срочно вызвал, ты отправлялся на футбол. Ходил за покупками с невестой. Возможно, выгуливал собаку. Если кто-нибудь спросит – придумай что-нибудь, мне все равно.

– У нас получилось бы лучше, если бы было время отрепетировать, – сказал Руди.

– Разве можно отрепетировать жизнь?

– У нас есть легенды?

– Ну, у меня точно есть.

Руди поборол порыв остановиться и заорать во весь голос – это явно заметили бы камеры, установленные вдоль пограничного пункта Линии.

– Ты с ума сошел? – спросил он тихо. Фабио вздохнул.

– Когда тебя грабят и забирают все деньги, у тебя есть шанс на репетицию? – спросил он. – Когда твоя любимая попадает под трамвай, у тебя есть шанс на репетицию? Нет. Когда ты сидишь в какой-нибудь отвратительной карманной стране и с Ситуацией что-то космологически идет не так, есть у тебя шанс на репетицию? Нет.

– Я как минимум заранее продумаю все варианты.

Фабио с презрением фыркнул.

– Никогда нельзя продумать все варианты. Их просто слишком много. Ты свихнешься, пытаясь вместить их все в голову. Иногда единственное, что остается, – импровизировать.

– Это испытание? – помрачнел Руди.

Фабио пожал плечами.

– Конечно. Почему бы и нет? – он наклонил голову и критически взглянул на Руди. – Я рассказал тебе о нашем деле все, что знаю. Научил ли я тебя хоть чему-то – на это я ответить не могу. Наверное, нет. Но сейчас я отправляюсь за забор, и ты мне нужен рядом, и ты мне нужен в лучшей форме, какой бы никчемной она ни была. Пойдешь ты со мной или вернешься к жизни повара – сейчас я отправляюсь за забор.

Руди посмотрел на маленького швейцарца и попытался вспомнить момент, в который его жизнь лишилась всякой логики.

– Я же тебе говорил, – наконец сказал он. – Я шеф.

Пограничный пост оказался безликим кирпичным кубом, встроенным в сетку забора. Простой куб, не украшенный национальной символикой, хотя на крыше выросло гнездо камер и антенн. Внутрь вела одна дверь, по обе стороны которой стояли вооруженные польские солдаты. Сбоку от здания дорога шириной с шоссе подходила к огромным откатным воротам в заборе. У ворот на карауле тоже стояло несколько вооруженных солдат. Пост между Польшей и Гинденбергом манил прямо как увитая плющом придорожная гостиница.

К двери здания змеилась очередь, но Фабио просто прошел мимо и махнул паспортом перед одним из солдат у дверей.

– Добрый день, Петр, – сказал он, проходя мимо. – Как жена? А, это Рокко, мой личный помощник. Я бы на твоем месте его не пускал. Очень сомнительный тип, наш Рокко, ха-ха. Покажи Петру паспорт, Рокко, недоумок.

В очереди зароптали. Чувствуя на себе взгляд охранника, Руди достал паспорт, попытался, хотя и без успеха, уверенно улыбнуться, но Петр только махнул рукой, и Руди последовал за Фабио на пограничный пост.

Фабио уже почти прошел узкий коридор за дверью. Руди поспешил его нагнать и высказать маленькому швейцарцу все, что у него накипело на душе, но Фабио обернулся и тепло произнес: «Ну же, Рокко, я ведь говорил тебе не отставать? Думаешь, у тебя почасовая оплата, что ли?» – и Руди понял, что все, что говорится и делается в здании, записывается – возможно, приборами неприличной чувствительности.

– Простите, герр Раушинг, – сказал он смиренно, пытаясь придумать себе легенду с нуля.

В комнате в конце коридора находился польский таможенный и иммиграционный контроль. За стойкой сидел со скучающим видом единственный офицер польской погранслужбы, но он посветлел, когда увидел, как приближается Фабио.

– Добрый день, герр Раушинг, – сказал он весело, когда Фабио и Руди подошли к стойке.