Читать книгу «Василий Гроссман в зеркале литературных интриг» онлайн полностью📖 — Д. М. Фельдмана — MyBook.

Загадки и разгадки

В 1970 году западногерманские журналы «Грани» и «Посев» опубликовали главы до той поры неизвестной повести Гроссмана – «Все течет…». Она была воспринята как безоговорочно антисоветская и вскоре отдельным изданием вышла[6].

Резонанс в эмигрантской среде поначалу оказался невелик, а на родине автора будто ничего и не заметили. В 1972 году новую статью Мунблита о Гроссмане поместила Большая советская энциклопедия. Тоже вполне комплиментарную, только не сказано, что роман «За правое дело» – «неоконченный»[7].

Главы романа «Жизнь и судьба» печатались в эмигрантской периодике с 1975 года. Тогда же об аресте рукописи впервые сообщил А. И. Солженицын – в книге воспоминаний «Бодался теленок с дубом»[8].

Более подробные сведения вскоре предоставлены Б. С. Ямпольским. В 1976 году парижский журнал «Континент» поместил его статью «Последняя встреча с Василием Гроссманом (Вместо послесловия)»[9].

Казалось бы, публикация глав арестованного романа должна была стать весьма заметным событием. Но опять невелик резонанс в эмигрантской прессе, а на родине автора вновь словно и не заметили ничего.

Полностью роман впервые напечатан в 1980 году швейцарским издательством “L'Age d'Homme” («Возраст человека»). Публикаторы – советские эмигранты С. П. Маркиш и Е. Г. Эткинд – указали в предисловии, что текст подготовлен на основе рукописей. Не сообщалось только, как удалось их раздобыть[10].

В эмигрантской среде резонанс был опять невелик. Даже полное издание словно бы игнорировалось[11].

Однако в том же 1980 году опубликован перевод на французский язык. Четыре года спустя книга переведена на итальянский и немецкий. Тогда же выпущено первое англоязычное издание в Лондоне. В следующем году появилось и нью-йоркское[12].

Популярность книги росла быстро. Восхищенные рецензенты, сравнивая автора с Л. Н. Толстым, утверждали, что «Жизнь и судьба» – один из «величайших романов XX века»[13].

Но по-прежнему читатели не знали, как издатели добыли источники текста. Впрочем, такой вопрос и не принято было обсуждать в печати. Случай не беспрецедентный, подразумевалась инициатива кого-либо из друзей и знакомых, а угадывать имя – все равно, что донос в СССР послать.

Имя было названо впервые на Франкфуртской книжной ярмарке 1984 года. В. Н. Войнович сообщил журналистам, что отправку романа через границу организовал сам, по собственной инициативе и безучастия соотечественников.

Насколько сведения точны – не обсуждалось тогда. И не только потому, что о помощниках на родине, если имелись, полагалось умолчать. Главным доказательством истинности версии стала репутация автора, не только писателя, но и правозащитника, вынужденного эмигрировать, а затем лишенного советского гражданства. В иностранной периодике и открытых письмах руководству СССР Войнович спорил с властью не просто смело – вызывающе дерзко. Свое выступление на Франкфуртской книжной ярмарке он затем опубликовал в «Посеве» – под заголовком «Жизнь и судьба Василия Гроссмана и его романа»[14].

Подробно историю романа описывал С. И. Липкин. В 1986 году американским издательством напечатаны его воспоминания – «Сталинград Василия Гроссмана»[15].

Мемуары Липкина вызвали особый интерес еще и постольку, поскольку автор, довольно известный советский переводчик, не был эмигрантом. Он жил в Москве, но при этом рассказывал об изъятии романа сотрудниками КГБ, словно бы пренебрегая опасностью.

Если верить автору, книга воспоминаний завершена в 1984 году. Кроме прочего, там сообщается, что мемуарист наблюдал все этапы создания романа «Жизнь и судьба», потому что еще до войны стал ближайшим другом Гроссмана, от него и узнал о конфискации рукописей, но про утаенный экземпляр тогда речи не было. Соответственно, подчеркивалось: к заграничным изданиям Липкин непричастен.

В эмигрантской среде книга очень быстро завоевала популярность. Мемуарист рассказывал о встречах с литературными знаменитостями, например И. Э. Бабелем, М. А. Булгаковым, А. П. Платоновым, Б. А. Пильняком, М. И. Цветаевой.

В СССР мемуары с июня по июль 1988 года публиковал журнал «Литературное обозрение». Сокращенный вариант, зато с новым заглавием – «Жизнь и судьба Василия Гроссмана»[16].

Это была еще и рекламная акция. Липкинские мемуары напоминали, что книгу Гроссмана с января по апрель 1988 года печатал журнал «Октябрь». Но и там об источнике текста сказано только, что «по случайно уцелевшему следу отбывший четверть века в заточении роман все-таки пришел сегодня к советскому читателю»[17].

Какой именно «след» назван «случайно уцелевшим» – читателю оставалось лишь догадываться. Впрочем, литературоведы не обсуждали происхождение источника текста. Речь шла, главным образом, о победе над цензурой, одержанной редактором журнала «Октябрь».

Затем роман был выпущен московским издательством «Книжная палата». Источник, понятно, журнальная публикация[18].

14 декабря 1988 года «Литературная газета» напечатала интервью с главным редактором «Книжной палаты» В. Т. Кабановым. Актуальность заголовком акцентировалась: «Рукою автора. Найден авторский текст романа Василия Гроссмана “Жизнь и судьба”»[19].

Речь шла о рукописи, которая была неизвестна сотрудникам «Книжной палаты», когда они готовили выпуск первой книги. А «14 октября в издательство позвонил Федор Борисович Губер, сын вдовы Гроссмана Ольги Михайловны Губер, и сказал, что должен незамедлительно приехать по делу чрезвычайной важности».

Он и принес рукопись. Согласно Губеру – в пересказе Кабанова – ее Гроссман до обыска передал старому другу, а когда тот умер, переданное хранила вдова.

Загадочное же словосочетание «авторский текст романа» подразумевало, что прежде воспроизводились не сами рукописи, но копии, происхождение которых известно было не всем издателям. Соответственно, аутентичность источников сомнительна. Ну, а «найденный» экземпляр, еще не видели ни заграничные публикаторы, ни советские.

Так возникли новые вопросы – о происхождении всех прежних источников текста. Но сколько-нибудь внятных ответов не было. Более того, саму тему публикаторы обходили.

Ответы предложил Липкин. 5 мая 1989 года парижской газетой «Русская мысль» опубликована статья «Рукописи не горят. Как был спасен роман Василия Гроссмана “Жизнь и судьба”».

Это послесловие к напечатанной тремя годами ранее книге воспоминаний. Мемуарист заявил, что ранее ввел читателей в заблуждение, рассказав о своей непричастности к заграничным изданиям романа. На самом деле он, учитывая возможные последствия ознакомления с рукописью в редакции «Знамени», еще до обыска взял у Гроссмана один экземпляр – на хранение. А в 1974 году предложил организовать публикацию другу и соседу – Войновичу, уже имевшему «опыт печатания за рубежом».

Тот, если верить мемуаристу, согласие дал сразу. Но за помощью обратиться пришлось еще «к Е. Г. Боннэр и А. Д. Сахарову».

Подразумевалось, что опальный академик и его жена – всемирно знаменитые советские диссиденты – тоже имели немалый «опыт печатания за рубежом». В итоге роман, по словам Липкина, «вырвался из оков».

Если верить мемуаристу, инициатором первой советской публикации стал главный редактор «Октября» А. А. Ананьев. Известный прозаик, «ознакомившись с романом, увидел, что книга эта великая».

Мемуарист не сообщил, когда Ананьев «увидел, что книга эта великая». Равным образом, по мемуарам Липкина нельзя понять, ознакомился ли редактор «Октября» с рукописью или же читал лозаннское издание.

Липкин, по его же словам, не имел сведений о другом экземпляре, который был передан старому другу автора. Что и акцентировал: «Мне неизвестно, как и когда это произошло, Гроссман об этом мне не сказал – и правильно сделал. В те годы человек не должен был знать больше того, что ему знать полагалось».

Имелось в виду, что с «тех» лет ситуация принципиально иной стала. Весной 1989 года повсеместно обсуждались перемены в советской внешней и внутренней политике, эмблематизированные термином «перестройка». Ими, значит, была обусловлена возможность и опубликовать арестованный роман на родине автора, и рассказать в печати о «спасении».

Оставалось только неясным, почему Липкин, раз уж с «тех» лет ситуация принципиально изменилась, обратился в эмигрантскую прессу, минуя советскую. Но вопрос деактуализовался в 1990 году, когда мемуары вместе с послесловием выпустило московское издательство «Книга». Под уже известным заглавием – «Жизнь и судьба Василия Гроссмана»[20].

В новой редакции объединены «Сталинград Василия Гроссмана» и фрагмент, опубликованный «Русской мыслью». Более никаких добавлений, и по-прежнему не сказано, как была «спасена» повесть «Все течет…». Однако и этот вопрос деактуализовался в июне 1989 года, когда ее напечатал «Октябрь»[21].

Вскоре «Книжной палатой» выпущено еще одно издание конфискованного романа. Оно, если верить анонимному предисловию «От издательства», от предыдущих отличалось принципиально[22].

Таким принципиальным отличием была текстологическая корректность. В предисловии указано, что впервые читателю предлагается, «наконец, выверенное по авторской рукописи полное издание второй части дилогии Вас. Гроссмана, роман “Жизнь и судьба”».

Характеризовались также источники текста. Их, согласно предисловию, два: «Черновик, хранившийся у старинного друга Вас. Гроссмана, Вячеслава Ивановича Лободы, принес в издательство сын недавно скончавшейся вдовы писателя, Ольги Михайловны Губер – Ф. Б. Губер. Рукопись была передана ему вдовой В. И. Лободы – Верой Ивановной Лобода. Беловик вручил сотрудникам издательства известный поэт и переводчик Семен Липкин, близкий друг Гроссмана».

Отсюда следовало, что и текстологические проблемы решены окончательно. Это мнение стало общепринятым. В дальнейшем единственным источником текста было издание, подготовленное «Книжной палатой» по рукописям, что предоставили вдова Лободы и Липкин.

Нерешенные проблемы

Для большинства читателей эмигрантской периодики литературная репутация Гроссмана оказалась спорной еще в 1970 году, после издания повести «Все течет…». Автора уже нельзя было признать исключительно советским писателем. Ну а мировая известность романа «Жизнь и судьба» подразумевала необходимость переосмысления всего литературного наследия Гроссмана. Об этом и спорили критики-эмигранты[23].

В СССР переосмысление инициировано было первым изданием романа. И тогда критики утверждали, что автор, верный учению В. И. Ленина, обличал в романе деспотизм И. В. Сталина. Лишь эту версию допускала цензура[24].

Отступление от канона шло поэтапно. Согласно мнению одних критиков, мировоззренческая эволюция писателя началась в 1956 году, после XX съезда Коммунистической партии Советского Союза, когда было объявлено о так называемом разоблачении культа личности Сталина. Другие утверждали, что мировоззрение Гроссмана гораздо раньше изменилось, и это почувствовали критики, бранившие в 1946 году пьесу «Если верить пифагорейцам». Ну а семь лет спустя погромная кампания в связи с романом «За правое дело» свидетельствовала, что изменения стали очевидными[25].

Спор об этапах прозрения все еще продолжается. Бесспорно же, что на исходе 1950-х годов у Гроссмана – четвертьвековой опыт советского литератора, работавшего в условиях жесткой предварительной цензуры. Значит, последствия мог бы и предвидеть, когда передавал рукопись в редакцию журнала «Знамя». Точнее, должен был последствия учитывать, если в романе обличал антисемитизм как элемент советской государственной политики. Но оказался недальновидным.

Однако два экземпляра рукописи он, не дожидаясь обыска, передал друзьям. Причем каждый из хранивших не знал, кому еще доверена тайна. Следовательно, Гроссман был сразу и наивен, и предусмотрителен, что странно.

Впрочем, странно не только это. Гроссман не был арестован, хотя его рукописи признали настолько опасными, что цензурный запрет сочли недостаточным: понадобилась конфискация, проведенная офицерами КГБ.

С конфискацией – тоже загадки. Нет сведений, что обыскивавшие, получив рукописи от Гроссмана, проверяли хоть как-нибудь, остались ли у него другие экземпляры. Значит, офицеры КГБ проявили не свойственные представителям этого ведомства доверчивость и недальновидность, а почему – мемуаристы не объясняли.

Однако недальновидным оказался и Гроссман. По крайней мере, в области планирования иностранных изданий.

Шесть лет минуло после смерти автора, когда за границей была издана крамольная повесть «Все течет…». Вряд ли Гроссман столь долгий срок планировал. А почему именно так получилось – нет объяснений.

Что до романа, то Гроссман, как явствует из воспоминаний Липкина, полагался на его помощь, но публикация романных глав началась лишь в 1975 году. Более десяти лет минуло после смерти автора. И опять непонятно, почему срок так долог.

Кстати, от начала журнальной публикации глав «Жизни и судьбы» до выхода первой книги в Лозанне еще пять лет минуло. Но тут мемуаристами предложены хоть какие-то объяснения. Речь шла о том, что в аспекте собственно литературном роман не заинтересовал издателей, а политической новизны там не было.

Первым такую версию предложил Липкин – в уже цитировавшемся послесловии к своим мемуарам. Заявил не без пафоса: «Пять лет зарубежные издатели русской литературы отказывались опубликовать “Жизнь и судьбу”, как мне стало известно, потому что, по их мнению, роман о Второй мировой войне теперешним читателям будет неинтересен, а о лагерях уже написал Солженицын».

Что за доброхоты безуспешно хлопотали с 1975 года, какие «зарубежные издатели» гроссмановский роман «отказывались опубликовать», когда и откуда «стало известно» Липкину «их мнение» – не сообщалось. Разумеется, мемуарист, в отличие от историка литературы, не обязан сказанное аргументировать и ссылаться на источники приводимых сведений. Но без этого любая версия – беллетристика.

Отметим еще, что ни одно из существующих изданий романа «Жизнь и судьба» нельзя признать текстологически корректным, включая и выпущенное «Книжной палатой» в 1989 году.

Да, в редакционном предисловии сообщается, что публикацию готовили по рукописям Гроссмана – беловой и черновой. Но там лишь пересказано суждение Липкина об экземпляре, переданном Лободе: «Я увидел этот черновик, густо исправленный хорошо знакомым мне мелким почерком. Сопоставление некоторых – на выбор – страниц с сохраненным мною беловиком, показывает, что черновик окончательный».

Именно Липкин и заявил, что Лободе достался черновик, по содержанию не отличавшийся от беловой рукописи. Прав ли, нет ли, но это лишь суждение писателя, воспроизведенное редакцией «Книжной палаты». А текстологу, прежде чем такое сказать, нужно многое доказать. Выборочное «сопоставление» – не метод. Потому и результат нельзя считать аргументом.

Липкин, понятно, не текстолог. С него и спроса не было. А вот редакторы, готовившие новое издание, декларировали, что решают задачи текстологические. При этом в редакционном предисловии тоже нет развернутой аргументации. Значит, не похоже, чтобы получили читатели в 1989 году «выверенное по авторской рукописи полное издание».