– Но институт…

– Вов, – перебила Лена, – не наседай. Времени еще полно.

* * *

На заводе творилось черт-те что: приближалась сентябрьская сдача отчетности. Пришлось раз по двадцать перепроверять одно и то же; едва дождавшись конца рабочего дня, Фролов с досадой сложил документы в папку, туго перевязал папку тесемкой и поехал к репетитору.

Трамвай напоминал Ноев ковчег – люди возвращались домой после смены, вминаясь друг в друга, толкаясь локтями и теряя человеческий облик. Перетерпев тесноту, Фролов выскочил из трамвая и пошел знакомой дорогой к дому Юдина. У подъезда стоял красный «Запорожец» с распахнутым багажником. Фролов подошел поближе и увидел в багажнике гору яблок. Из-за машины выглянула Роза Эдмундовна и воскликнула:

– Ах, это вы! Здравствуйте-здравствуйте! Снова пришли к Сереже? Семен Семеныч, знакомьтесь, это Вова. Его сын ходит к Сереже на английский.

Из «Запорожца» вылез суховатый дедок в кепке и пожал Фролову руку. Роза Эдмундовна просияла улыбкой. Она обращалась с Фроловым так, будто он был старым другом семьи.

– Ой, Вова, а могу ли я попросить об одолжении? Нам тут нужно забрать яблоки из машины, у меня страшно болит спина, а Сережа ведет урок. Нет, вы видели, сколько в этом году яблок? А еще даже не осень. Я делаю с ними компот и шарлотку. Вы пьете компот?

Фролову дали большое жестяное ведро. Он наполнил его яблоками и понес, шагая за Розой Эдмундовной. На лестнице ему навстречу вылетел Юдин. Оба остановились. Фролов подумал: какой же он нелепый. Глаза голубые, губы красные, на голове какой-то бешеный взрыв кудрей.

– Владмрпалыч, – Юдин опустил взгляд вниз и уставился на ведро с яблоками. – Вы чего?

– Ох, Сереж, прости, – всполошилась Роза Эдмундовна. – Я думала, у тебя урок. Попросила Володю помочь.

– Давайте я, – предложил Юдин и попытался забрать у Фролова ведро, но Фролов его не отдал.

– Нет уж, я сам.

– Сережа, если хочешь помочь, сходи вниз и забери у Семен Семеныча второе ведро. Там еще полно яблок. Володя, заходите. Ведро несите в комнату. Вот сюда.

Пока Роза Эдмундовна хлопотала на кухне, Фролов задержался у окна. С высоты второго этажа ему была видна суета вокруг «Запорожца». Опираясь о капот, Семен Семеныч курил, являя собой пример величавой неспешности. Юдин, напротив, шустро скакал около багажника. Он был неловок. Хватал яблоки и ронял, поднимал и опять ронял. Из каких-то темных глубин выплыло детское воспоминание: Фролову пять лет, он сидит в цирке на Фонтанке рядом с дядей Яшей, а на арене в луче света носится смешной клоун, жонглируя мячами.

Визит затянулся неприлично и неоправданно. Разгрузив машину, Юдин уехал с Семен Семенычем в гараж, чтобы забрать закаточную машинку для банок с компотом. Фролов остался ждать, чувствуя себя идиотом. Роза Эдмундовна уговорила на тарелку супа и, пока он орудовал ложкой, невзначай поинтересовалась:

– А почему вы сегодня пришли – из-за Вани? Как раз хотела сказать, какой у вас чудесный мальчик.

– Какой там мальчик, восемнадцать лет почти.

– Тоже мне! Это разве возраст? Вот посмотрите на Сережу, ему уже тридцать третий год идет, а иной раз такой ребенок… Вот и его мама, царствие ей небесное, всегда говорила: за Сережей нужен глаз на глаз… Возьмите салфетку, не стесняйтесь, я сама ее шила. У нас в соседнем доме прекрасный галантерейный магазин, и неделю назад они выбросили потрясающий отрез ситца.

Фролов опустошил тарелку, взял предложенную салфетку – синюю в клеточку – и промокнул губы.

– Значит, вы пришли насчет Вани? – продолжала Роза Эдмундовна.

– Да, хочу вернуть долг. Сергей Саныч не взял предоплату.

– О, с ним такое сплошь и рядом. Стесняется говорить про деньги.

– Мне так не показалось.

– Дайте угадаю: Сережа наверняка болтал, что у него дорого. – Роза Эдмундовна отмахнулась. – Он одержим идеей, что должен работать только с заинтересованными детьми и такими же заинтересованными родителями, вот и устраивает проверки. Я ему говорила, что глупо отпугивать людей при первой встрече, но он меня не слушает.

В этот момент в дверном проеме появилась кудрявая голова.

– О! Вы все еще здесь! – воскликнул Юдин. – Я боялся, что не застану. Мама Роза, держите машинку. Владмрпалыч, можно вас?

Он произносил имя Фролова сплошной абракадаброй, слегка задыхаясь. Фролов выбрался из-за стола. В суете он почти позабыл, зачем пришел, и, только оказавшись в комнате наедине с репетитором, вспомнил. Юдин закрыл дверь, повернулся к нему и нервно расчесал волосы пятерней.

– Слушайте, это очень хорошо, что вы пришли. Я как раз хотел извиниться. В прошлый раз мы разошлись на нехорошей ноте, и мне показалось, я вас задел. С моей стороны было самонадеянно лезть к вам с советами, и вы правильно сделали, что послали меня к черту.

– Я не посылал вас к черту, – уверенно соврал Фролов. – Я только сказал, что мне пора идти. К тому же вы уже извинялись.

– А… ну да. – Юдин стушевался и снова запустил руку в волосы. – В любом случае еще раз прошу прощения. Я хотел передать вам, что мы с Ваней уже занимаемся, но решил, что он сам вам расскажет. К тому же у меня нет вашего телефона. А вы, наверное, подумали обо мне черт-те что?

– Нет.

– Нет?.. На вашем месте я бы разозлился.

– А я нет, – снова солгал Фролов.

Сам не знал, зачем врет. Просто не хотелось выглядеть злопамятным.

– Забудем. – Фролов достал кошелек из кармана брюк. – Я пришел погасить долг.

– Какой долг?

– За первые три недели.

– А.

– Подзабыл, сколько вы берете за занятие?

Юдин слегка покраснел, кашлянул и назвал сумму. Не так уж дорого – Фролов готовился к худшему. Он пересчитал купюры в кошельке. Уже собирался протянуть Юдину деньги и попрощаться, но тут Юдин брякнул:

– А вообще-то я передумал. Для вас это будет дешевле.

Фролов поднял брови и изучающе уставился на Юдина, втайне радуясь, что у него есть повод рассмотреть его поближе. В голове крутилось плоское и опасное слово – «красивый». Это слово Фролов использовал за неимением более точных определений. В действительности Юдин не был красив: его портил длинный нос и крупные черты лица.

– Я могу заплатить и полную цену, – на всякий случай сообщил Фролов.

– Конечно, можете. – Юдин широко улыбнулся. У Фролова в груди что-то екнуло. – У нас страна возможностей. Вы можете платить, а я могу не брать деньги.

– Но все-таки возьмите. И считайте, что мы договорились. Ваня будет приходить по средам. Рассчитываться буду раз в месяц, вас устроит?

– Здесь слишком много.

– Здесь ровно столько, сколько вы сказали.

– Но я передумал.

– А я нет. Берите деньги и не морочьте мне голову.

Победа была за Фроловым: он вложил купюры в горячую руку Юдина, стиснул чужие пальцы и, замерев на миг, от греха подальше отступил.

Потом он вспоминал, что, кажется, выдал себя именно этой секундой – слишком медленно сжал чужую руку, слишком надолго растянул прикосновение. Надо было просто положить деньги на столик, но Фролов поддался порыву. Он надеялся, что порыв останется незамеченным, но вдруг случилось нечто странное.

Юдин вздрогнул, посмотрел вниз, на деньги в руках, и вверх, на Фролова. Он тоже помедлил, но затем шагнул к Фролову, сокращая дистанцию. Будто хотел удержать какое-то ускользающее чувство, которое повисло в воздухе между ними, но еще не успело растаять.

– Послушайте. Я как раз хотел спросить…

Фролова пронзил испуг. Дистанция стала опасной – он увидел прожилки в голубых глазах, морщинку между бровями и тонкий волосок на плече водолазки.

– То есть… я… – бормотал Юдин. – Я подумал, может быть, вы…

– Извините, – перебил Фролов, – мне уже пора. Жена дома ждет.

Юдин споткнулся и посмотрел на него по-другому.

– Что ж, – сказал он, подумав, – передавайте жене привет.

– Обязательно.

4

Репетитор снился Фролову. Во сне он шел по улице. В руках у него было большое ведро с дурацкими яблоками, он улыбался. Подошел поближе и спросил что-то про жену. Фролов проснулся. На часах было четыре утра. Лена посапывала на другой стороне дивана. Ванька храпел в углу за сервантом.

Фролова терзало расслоенное чувство: и уязвленность, и сожаление, что сон кончился, и жгучий стыд за то, что его хотелось продолжить.

Он смотрел в потолок и думал о том, что надо быть аккуратней. Не стоило убегать от Сергей Саныча, он ведь проницательный сукин сын – вечно что-то додумывает, трактует по-своему, да потом еще и высказывает. Додумает и в этот раз. Надо было дождаться сформулированного вопроса. Сто шансов к одному, что вопрос был безобидный – может, Юдин хотел уточнить, в каких числах производить расчет. И уж конечно, не стоило приплетать к разговору жену. Стремление прикрыться женой выдавало Фролова с потрохами.

Настроение было скверное. Пятничный вечер они с Ванькой провели в очереди за канцтоварами, а в субботу Фролов бросился выбивать ковер во дворе и разбирать хлам на антресолях. К вечеру пришла какая-то девчонка.

– Здрасьте, а Ваня дома?

С виду ей было лет пятнадцать. Высокая и миловидная, с беличьими зубами и блестящими волосами. Ваня охнул и бросился обуваться.

– Пап, это Оксана. Оксан, это мой папа… Все, мы убежали в кино, не теряйте. Буду вечером.

Стоило Фролову закрыть за ними дверь, как Лена, не отвлекаясь от глажки, сообщила:

– Оксанка учится с ним в одном классе.

Фролову не понравилось, что жена знает что-то, чего не знает он.

– И давно они так гуляют?

– Месяца два. Может, три.

– А мне, значит, ни слова… Парню, между прочим, надо учиться, а не за девочками бегать.

Лена только покачала головой.

У Фролова появилось неприятное чувство, что реальность стала ускользать из-под его контроля. В довершение утром первого сентября он столкнулся в курилке с Шуриком Егоровым. Это тоже было так себе впечатление.

– Вовка! – закричал Егоров и с чувством хлопнул Фролова по спине. – Сто лет не виделись.

Фролов вздрогнул и выдавил улыбку.

– А, гражданин начальник. Я вас издалека и не узнал.

– Да иди ты.

Егоров распотрошил пачку сигарет и жестом попросил прикурить. Вид у него был деловитый и вальяжный, как и подобает начальнику. Года три назад Шурик подружился с нужными людьми и перевелся в профком. Теперь он был при деньгах и на хорошем счету, и звали его не Шурик, а Александр Геннадьевич. Фролов во избежание недоразумений перестал обращаться к нему по имени.

– Что-то тебя давно не видать, – сказал Егоров. – Мы в пятницу распекали Пашку Мутовкина. Я думал, уж ты-то точно придешь.

Егоров имел в виду собрание профсоюза – гнусное сборище, на котором культработники, общественники и ярые комсомольцы выступали с обличениями несознательных коллег. Обычно осуждали пьянство и разгильдяйство, но могло прилететь и за другое. После случая с перепутанными бумагами Фролов боялся таких собраний как огня.

– Ты ж у нас образец благопристойности, Вовка. Тебе обязательно надо быть.

Эту мысль Егоров изрек с оттенком ехидства. Фролов подозревал, что так звучит эхо давней обиды. Егоров был злопамятный, как дьявол, и все еще держал в уме, что Фролов когда-то отбил у него Лену.

– Мутовкин – это кто-то из снабжения?

– Да-да, рыжий такой, с портфельчиком.

– И что он натворил?

– Заделался бардом, отрастил бороду и патлы почти до плеч. Девки из кадров предупреждали: Паша, ты зарос как обезьяна, позоришь весь отдел, а к нам на той неделе придут с телевидения. Мутовкину хоть бы что. Ну, мы и сделали ему выговор. Жаль, тебя не было.

– Да я… это… Первое сентября как-никак. Надо канцтовары купить, костюм приготовить… ну и так далее.

– Он же у тебя здоровенный лоб. Сам не справится, что ли?

Фролов пожал плечами и затянулся сигаретой. Егоров улыбнулся еще шире.

– А я уж подумал, ты на выходные к теще на дачу уехал.

– Нет. Может, на следующие.

– Как там поживает Тамара Виссарионовна?

Егоров считал себя бесстрашным юмористом. У Фролова даже зубы заныли.

– Ты, кстати, слышал, что твой дом почти достроили? Я вчера узнавал у нас в профкоме, завод обещает сдать его к ноябрю.

Фролов от волнения уронил пепел себе на брюки и спешно бросился их отряхивать.

– Э-э-э… да… да, конечно… – Ему не хотелось и здесь обнаруживать свою неосведомленность. – Здорово. Уже к ноябрю…

– Я считаю, это дело надо обмыть. Приходите в гости. Двойной повод: у вас с Ленкой квартира на носу, а у нас с Лялей годовщина свадьбы. Грех не отметить, а?

Егоров скорчил рожу, которая означала: в гробу я видел эту годовщину, но сам понимаешь – бабы есть бабы. Затем Егоров посмотрел на часы и спохватился:

– Ох, старик, мне пора бежать. В следующее воскресенье, договорились?

Бодро насвистывая, Егоров исчез за поворотом. Оставшись в одиночестве, Фролов потушил дотлевающий окурок. Пепельницей служила стеклянная банка из-под болгарских консервов.

* * *

Новость о квартире окончательно сбила Фролова с толку. Мысли путались и перескакивали с одного на другое. Не может быть, чтобы к ноябрю. Егоров шутит. Перспектива наконец-то получить квартиру вытеснила из головы переживания о Ванькиной учебе и Сергее Саныче Юдине. Весь день Фролов смотрел в строчки отчета, не видя их. Перед глазами мелькали квадратные метры, комнаты, окна, двери, обои. Фролов размышлял о том, с каким ремонтом сдадут квартиру, и уже прикидывал, как лучше организовать переезд.

Он мысленно сетовал на неудобное время года: в ноябре уже будет лежать снег, а значит, поздно мыть окна, но тут же упрекал себя за привередливость. Какие, к черту, окна, когда речь идет о целой квартире. Плевать, до весны они легко доживут и с грязными окнами. А если кто-нибудь из соседей решит его упрекнуть, так Фролов живо поставит его на место. Квартира – это не комната в общаге, там у человека свои правила, и они кое-что значат.

Перед уходом он заглянул в профком. За столом в приемной сидела секретарша Танечка и, широко открыв рот, подводила глаза черным карандашом. От уголка правого глаза к виску бежала длинная жирная стрелка.

– А, Владимир Палыч. – Таня, не отвлекаясь, помахала рукой. – Вы к кому? Все уже ушли.

– Я к вам. – Фролов просочился в приемную и закрыл за собой дверь. – Егоров сегодня сказал, что наш дом сдадут к ноябрю.

Танечка сурово сдвинула брови к переносице.

– Ох уж этот Александр Геннадьевич. Ведь черным по белому сказано: держать язык за зубами до официального объявления.

Имя Егорова Танечка выговаривала лукаво, с туманной игривостью. Фролов уже давно подозревал, что Егоров спит с ней за спиной у жены. Он точно знал, что до Танечки у Егорова был какой-то мутный роман в бухгалтерии. Видимо, бухгалтерия ему наскучила, и теперь Егоров переключился на профком.

– А чего вы от меня-то хотите? – спросила Танечка. – Я здесь ни с какого боку.

– Вы просто скажите: это правда? Насчет ноября?

Ради приличия Таня хмурилась еще минутку. За эту минуту она успела закончить левый глаз и достать из сумочки помаду. Наконец смилостивилась и сообщила:

– Так говорят.

– Кто говорит?

– Шульгина, – заявила Таня. – Вера Степанна. Ну, Вера Степанна, в очках такая, помните?

Фролов не помнил, но на всякий случай кивнул.

– Ну, вот Вера Степанна с весны ведет у нас очередь на квартиры. После того как Надя Полунина в декрет ушла. Надю-то вы помните?..

– Так что насчет очереди?

– Я о ней и говорю. Вчера Вера Степанна докладывала, что из районной комиссии пришел план по сдаче объектов. До Нового года надо обязательно сдать дом, иначе в следующем году бюджеты сократят. Там рабочие как раз заканчивают отделочные работы…

Волнуясь, Фролов сел за стол напротив Тани. Она трещала без умолку. Иногда он выхватывал из ее монолога отдельные слова, бередившие душу.

– А где, говорите, этот дом?

– Где-то в Автозаводском. – Таня заглянула в бумажки, разбросанные на столе, и весомо добавила: – Вот, точно. Автозаводской район, улица Брестская, дом восемь.

Брестская! Совсем недурно. Далековато, но зато вредные производства не близко, и район не самый скверный, рядом бульвар и больница.

– Вот, значит, сдадут дом через полтора месяца… – продолжала Таня.

– Даже так?

– Но вы раньше времени не радуйтесь. Дальше уже вопрос бумажной волокиты. Сами понимаете, надо всех очередников по спискам прошерстить, провести проверку, собрать документы, организовать приемку…

– Вы сказали, будут шерстить очередников? Это как?

Таня посмотрела на него с легким укором.

– Всех проверят по спискам. Профкому нужно знать, насколько семья соответствует нормативам.

– Так ведь все проверяли.

– Когда это было! С тех пор уже столько воды утекло. Вы не хуже меня знаете, что у нас эта очередь годами тянется. А люди женятся, разводятся, детей заводят. Умирают, в конце концов. Полгода назад была история: подошла очередь одной женщины, ей уже ключи готовились выдавать, и тут выясняется, что ее дочь вышла замуж и у мужа прописалась, а муж этой женщины ушел к другой, представляете?

– Муж дочери? – запутался Фролов.

– Муж матери! Той, которая в очереди стояла. В итоге она осталась одна в своей однушке. А мы уже двухкомнатную ей готовились давать в расчете на всю семью. Вы понимаете, какая наглость?.. У нас и постановление есть: перепроверять жилищные условия очередников перед тем, как подтвердить место в очереди. Вот у вас какое место?

– Двести девятнадцатое, – сказал Фролов.

Танечка запнулась.

– Какое-какое?

– Двести девятнадцатое.

Танечка поворошила какие-то графики и таблицы, нетерпеливо перевернула лист с плохо отпечатанным планом этажа и после некоторых размышлений изрекла:

– Плохо.

– Почему же плохо? – Фролов вытянул шею, пытаясь заглянуть в бумаги.

– Смотрите. Здесь по документам девять этажей, на каждой лестничной клетке четыре квартиры. Умножаем девять на четыре, выходит… ммм… тридцать шесть. Стало быть, тридцать шесть квартир в подъезде. А подъездов у нас шесть. – Таня ткнула в план этажа. – Значит, шесть раз по тридцать шесть – это у нас…

– Двести шестнадцать, – похолодев, подсказал Фролов.

Танечка сочувственно поджала губы.

– Вот видите.

Что-то в его душе оборвалось и упало вниз. Он двести девятнадцатый, а квартир двести шестнадцать. На душе стало пусто и стыло, и еще почему-то неудобно перед Танечкой.

Этим утром, приходя на работу, он знать не знал, что скоро получит квартиру, но теперь уже поверил, позволил нетерпению захватить себя – и вот все кончилось, даже не начавшись.

– Вы только не торопитесь с выводами, – сказала Танечка. Она бросила взгляд на висящие на стене часы и спохватилась: – Ох, что-то я засиделась. Бежать пора, а то в гастроном не успею.

Фролов зачем-то подождал, когда она выключит свет и закроет кабинет. Вместе с Танечкой по инерции дошел до проходной. Каблуки звонко стучали по бетонному полу.

– Послушайте, – снова начала она. – Вы не расстраивайтесь. Может, при проверке кого-нибудь из списка вычеркнут.

Фролов с трудом сбросил оцепенение.

– Вы думаете?

– Владимир Павлович, да ведь вам всего три места не хватает. Три человека из двухсот шестнадцати вычеркнут – и все, квартира ваша. Я уверена, так оно и будет.

С этими словами Таня успокоительно похлопала его по предплечью.

– Я попробую достать списки, а вы не унывайте, договорились? Все, я побежала. Александру Геннадьевичу передавайте привет.

По пути домой Фролов впал в прострацию. У общежития он чуть не сбил с ног дворника. Дворник уронил метлу, ругнулся и, кряхтя, наклонился за ней. Фролов как раз извинялся, когда из подъезда выскочил Ваня.

– А, пап, это ты. Я гулять с ребятами.

Вид у него был невеселый.

– А чего такой понурый?

– Там это, – Ваня махнул рукой и поморщился, – бабушка пришла.

У Фролова вырвался тяжкий вздох. Поднимаясь по лестнице, он мрачно размышлял, что при Тамаре Лаврентьевне ни за что не расскажет о бедах с квартирой. Теща никогда не упускала случая уколоть Фролова; она блестяще справлялась с этой задачей и без повода, а уж с поводом развернулась бы по-царски.

Справедливости ради, она ничего не имела против него лично. Тамара Лаврентьевна нападала не только на Фролова, а почти на всех хоть сколько-нибудь знакомых людей. Выбирая жизненную миссию, она пришла к выводу, что ее долг – задавать окружающим золотой стандарт поведения в обществе. Однажды она поставила планку, как следует жить, и с тех пор неустанно всем на нее указывала.