Голубые пуговицы

О себе я могу сказать немногое. То есть то, что хотела бы, уже сказано там, в книге. На самом деле я скучная банковская крыса, и справила вот уже тридцатый день рожденья; то есть мне двадцать девять. Учусь на психолога, просто на всякий случай. Куда-то всё время иду. Характер имею скверный, ранимый до обидчивости, да к тому же чрезвычайно злой юмор. И очень люблю жить. Просто так жить, низачем. Для того, чтобы. Потому, что.

Я никогда не писала книг. Впрочем, я и леопарда с руки никогда не кормила. Некоторые вещи можно попробовать, а некоторые – только один раз. Думаю, руку мне за написанную книгу не откусят, правда же? Сколько-то времени уже прошло с самой первой моей записи, и, наконец, я созрела и до того, чтобы собрать воедино свои записки и заметки. Тем более, кажется, их даже ждут. Ну, её. Книгу то есть. И вот – пишу. Да, маленькое лирическое отступление – вдохновения как такового я не знаю. И книга появится на свет только благодаря им, тем, кто всё это время со мной рядом навсегда. И несколько моих читателей, и форумчане, и Куропатка, и даже Дракон. И на самом деле это всё для них. То есть для вас. Всех.

Даша Лунина

Первая часть книги

Как ни странно, но это действительно первый какой-то осознанный и серьёзный (ну, или претендующий на серьёзность) рассказ. Не заметка. Просто выплеснутое чувство, прямо на бумагу, которое и открыло путь всем остальным. Конечно, это звучит куда как пафосно, но на самом деле всё так оно и есть. И если уж он, этот рассказик, стал первым, то пусть так и остаётся. Да, кстати. Это единственный рассказ, у которого с самого начала есть название. И я подумываю сделать это названием всей книги. Впрочем, поживём – увидим. Ну, а поскольку всё же заметки начались именно с дочки, то в воображаемой первой части будет про неё. А в конце будут блёстки, куда ж без них девочкам? Ну, а во второй части – про всё остальное. Точнее, про всех остальных, тех, кого мне довелось увидеть и услышать за мои неполные тридцать. Итак, поехали.

Голубые пуговицы

Ох уж эти пуговицы! Чисто голубые, не серые как у отца! И уж конечно совсем не карие, как у меня. Голубые, истинно голубые пуговицы, с тёмно-серыми крапинками вокруг зрачка и тёмной обводкой по краю радужки. Эти пуговицы не дают мне покоя ни днём ни ночью. Они всё время пытливо смотрят, любопытно ощупывают, недоумённо таращатся, непримиримо сверкают. Они способны разговаривать сами по себе. Прямой взгляд в упор – и непонятно, о чём она сейчас думает? О чём мечтает? Брови поднимет, вытаращит пуговицы, скорчит моську – всё, очарование окончено, а я так и не узнаю, что они только что видели, эти пуговицы. Иногда – редко – они наливаются влагой. Самой настоящей, без хныканья и прочих звуковых эффектов. Это настолько для меня тяжёлое зрелище, что я стараюсь как можно реже провоцировать ситуации. У меня пока получается.

Они очень … чистые. Хотелось бы сказать «невинные», но там, в этих пуговицах, так и плещется иной раз или искристое любопытство, или такие хитрющие бесенята, что никакой невинностью там и не пахнет! Ах, какие они бывают честные, эти пуговицы! Они сами за себя говорят – мы честны! как никто! как никогда! И невольно начинаешь верить, что, да, в самом деле, ну как обладатель сих пуговиц мог облить сгущёнкой клавиатуру? Или, упаси небеса, стукнуть об пол настенные часы (чисто в исследовательских целях)? Нет, нет и нет. Не может быть.

И ночью эти пуговицы не знают покоя. «Маам!» О небеса, я только начала проваливаться в мягкое забытье! «Маам!» Щёлкнул выключатель, и голубые пуговицы оказываются у меня прямо перед глазами. «А как ты думаешь, если я сейчас на пол плюну, то до утра высохнет?» Объясняю, что непременно высохнет – если только она не наплюёт лужу. Но, чтобы наплевать целую лужу, нужно стараться до утра, и тогда уж точно ничего там не высохнет! Пуговицы смотрят очень внимательно и серьёзно, и, кажется, в этот раз я точно знаю, что они видят! Снова щёлкнул выключатель, стало темно, и на моей сетчатке отпечатывается именно это – две голубые круглые пуговицы на сосредоточенной мордахе.

…Мы смотрим фотографии. Там молодой мужчина прижимает к себе, держит на руках маленькую пухлощёкую девочку. Вот они целуются, вот сидят на ступеньках вокзала, а вот он её щекочет, и видно, что обоим это доставляет несказанное удовольствие, и им дела нет до целого мира! Мелькают фотографии. В комнате очень тихо.

– Мам, а он меня видит?

– Конечно, видит, милая.

– Даже когда я капризничаю?

– Даже тогда.

– А он меня любит?

Конечно, любит, глупыш. Он не хотел же нас оставлять, совсем не хотел. Бог знает, где он сейчас, видит ли нас, знает ли, что у нас с тобой происходит? Слава тебе, безысходная боль!..

Голубые пуговицы удивительно печальны, совсем по-взрослому.

– Правда?

Она всё время переспрашивает, ей необходимо убедиться, что она не ослышалась, а я не оговорилась. Нет, она не будет плакать, ведь она его знала всего три года. А я – пять, немногим больше. Но и я не буду плакать – когда пуговицы смотрят на меня плачущую, они становятся растерянными и серыми от непонимания и жалости. Я потом, потом, глубокой ночью, когда они будут видеть сны и не будут видеть меня.

Тогда я пожалуюсь – ну что вот с ней будешь делать? Что мне вообще делать? А он, как всегда, меня не услышит. Или просто не ответит. Будет весело улыбаться с давешней фотографии, счастливо и спокойно, держа на руках дочку, а я – рядом, ещё ничего не зная о том, как изменится моя жизнь и оттого тоже спокойно и счастливо. Тихонько всхлипнула, обернулась. Нет, беспокойный обладатель пуговиц сладко спит, сложив губки бантиком и совершенно не по-детски похрапывая.

А с монитора на меня смотрят те же пуговицы. Только серые, совсем-совсем не голубые.

День Рожденья

Хотела начать банально, с одного-единственного слова – ночь. Пожалуй, так я и сделаю. Итак, ночь. Я стою на балконе, пью ночной осенний острый и пряный воздух, любуюсь на леденцовые бусы фонарей. Потягиваюсь, сладко, с попискиванием, разминая уставшее тело после многочасового сидения за плоским экраном, дочка уже не первый день засыпает под тихое стаккато клавиш. Сажусь на пол, покрытый ковриком, шарю вслепую по подоконнику – добываю спички, и закуриваю. И как-то незаметно окунаюсь в воспоминания трёхгодичной давности.

Дочке – четыре года. Ах, какая она у меня уже большая! Мои подруги сегодня собрались поздравлять нас, петь «Каравай» и дарить подарки. Собственно, всё это уже произошло – подарки вручены, хоровод отплясан, изрядно ощипанные и потрёпанные ушки горят маками, четыре свечки задуты, и уже сказано заветное желание шёпотом. Сейчас, утомлённая праздником, дочка спит, трогательно подложив под щёку ручонку.

Теперь мы, три взрослые девочки, имеем полное право выпить что-то покрепче чая. Разливаю мартини, достаю лёд, лимон, оливки. Катюшка ловко кромсает тонюсенькими ломтиками сыр. Всё, сели.

– Девочки, давайте за здоровье. Пусть наша детка растёт умненькой и здоровенькой!

– Спасибо, родные. Я… Ну, спасибо, в общем.

– А давайте… За человека, без которого не получилась бы такая замечательная детка!

Я не сумела сдержаться, запрокинула голову, не давая слезам стечь. Рана ещё свежа, ох, свежа! Год без трёх дней после его гибели прошёл, Женькиного папы. Всего год, а мне кажется – сорок лет! Машу девчонкам рукой, мол, всё в порядке, и они быстро и виновато украдкой переглядываются.

– А давайте!

Начинаем реветь. Одинаково поднимаем бокалы к его фотографии, стоящей на полке с книгами, пьём не чокаясь.

Но всё же разговор сворачивает с больной темы. Спустя сколько-то времени начинается обычный бабский трёп обо всём и ни о чём одновременно. И…

– Девочки, послезавтра со мной по магазинам кто-нибудь пойдёт? Я совсем исхудала. Даже бельё не впору, ужас, не знаю, что надевать…

Замолкаю на полуслове, словно ушибленная. Девчонки меня тормошат, испуганно щебечут, суют в руки бокал с мартини.

Фокусирую взгляд. Я не пьяна ни капли – льда я кладу втрое больше налитого. Да и обильный ужин тоже не способствует быстрому опьянению.

– Знаете, что я загадала на падающую звезду? Хочу похудеть на 15 килограмм. Быстро. Мне только метод не понравился…

Потрясённо молчу. Неужели это я сама? Сама?! Я так истово, искренне, горячо просила эту звезду того, что казалось мне самым важным! Самым нужным! Самым неисполнимым!

…Выныриваю из воспоминаний. Оказывается, по щекам давно текут слёзы. Совсем заледенели. Удивляюсь – ну чего это я? Давно зажило всё. Ледяные струйки воздуха в последний раз лизнули мои пятки и я захлопываю балконную дверь. Иду в ванную, умываюсь, попутно разглядывая лицо в зеркале. Корчу гримасы, поднимаю бровь, надуваю щёки. Тьфу, глупость какая! Улыбаюсь себе.

Сажусь обратно. Стул ещё тёплый, руки сразу удобно и привычно ложатся на клавиатуру. Открываю документ «Дневник. Заметки.» Давно не писала, сегодня можно. И первое, на что натыкается взгляд, это запись полуторамесячной давности – «Я так хочу похудеть!»

В деревне

Сейчас мы в деревне, у бабушки. Деревня так интересно устроена – деревень на самом деле две. В одной – клуб, больница и школа. Во второй – детский сад. Мы живём у детского сада. Между ними – два километра с гаком, да лесом. И вот пошли мы из одной в другую, в магазин по бублики. Потому что в том магазине, что находится в «нашей» деревне, ничего нет, кроме запаха застарелого лука и конфет с червяками. Ах нет же, есть ещё печенье, обгрызенное мышами. Ну, хоть мыши довольны! Ни сигарет, ни хлеба, ни молока, ни-че-го. И вот мы пошли мы.

Так вот, идём мы себе по дороге, радуемся солнышку и тёплому летнему дню. А, кстати сказать, Женя боится животных. Коров, в частности. Это генетическая память, я же их сама до ужаса боюсь. Коров, собак, лошадей. Забодают, укусят, затопчут. А между тем коровы-то нас нисколько не боятся, и по своей коровьей привычке гуляют где им вздумается. В том числе и по дороге. По той самой дороге, по которой мы с Жекой довольно бодро шагаем.

И вот проходим мы мимо них, обливаясь потом ужаса и смотря прямо перед собой. Словно два храбрых поневоле полководца, которым край делов нужно идти в наступление, потому что сзади пожар, а по бокам обрыв. Но вот дорога сделала крутой поворот, и коров стало не видно. Однако дочь поминутно оборачивается – не видать ли там коварных коров? Не преследуют ли они нас, чтобы подло забодать в тот момент, когда мы этого совсем не ждём? «Мам, там, кажется, рог торчит! Это точно корова!» Пуговицы испуганно таращатся, выискивая место, где кончаются ветки деревьев и начинаются коровьи рога. Убеждаю её что нет, не может этого быть. Они далеко позади, опасность миновала и можно спокойно продолжать путь. «Нет, она там! Смотри, смотри, вон рог! Это корова!!»

Потом пожимает плечиками и, видя, что корова таки не спешит показываться полностью, говорит задумчиво «Хм, а может быть, олень?..» Ну, вроде, не так уж всё и страшно на самом деле. Может, она просто ошиблась, и это всего лишь маленький безобидный олень, а не страшная корова! Спасибо, не медведь, кои в тех деревнях тоже водятся. А обратно шли, жевали бублики и напрочь позабыли о страшных страхах. Уж больно бублики вкусные были!

После написанного: а ещё в деревне есть козы. Женя, в первый раз увидев издали рогатых, трогательно прижала сложенные ладошки к груди и восторженно прошептала «Ой! ЗАЙЧИКИ!» Это, конечно, надо было просто слышать, интонацию на бумаге не передать. На что я потом полдороги думала – ну, это прям как с мужиками. Думаешь: ах, зайчик! А подходишь – ан нет, козёл, однако. Печаль какая, надо же.

Приколы

-Мама, а хочешь – прикол расскажу?

Так начинается одна из дочкиных любимых игр. Терпеть её не могу! Игру, конечно, не дочку. За этими словами часто следует длинный бессвязный рассказ обо всякой ерунде. На пятом предложении я начинаю позёвывать, на восьмом – дремать. На десятом – получаю ощутимый тычок в бок и возглас:

– Мама, ну не спи!

Иногда я начинаю хохотать прямо посередине «прикола» – до того смешно! Этакое попурри из того, что показывали только что по телевизору, что сейчас происходит за окном и какой-нибудь мимолётной мысли! При этом она жутко обижается и ворчит –

– Это ещё не весь прикол!..

Итак, сегодняшний «прикол». По телевизору идёт «Ералаш», та серия, где дед сидит с внуком на мосту, и удит рыбу. И просит внучка принести то кашу, то ещё какую-то припасённую рыбью еду. Ну, не суть. Собственно, прикол. А надо сказать – мы сейчас валяемся на диване, я читаю книжку, вполглаза смотрю в телевизор, а Жека грызёт ноготь мизинца и болтает ногами в воздухе.

– Вот. Сидит, значит, мужик. Ну, вот такой же. Старый, что ли? Ну, вот как наш дедушка. Который дедушка-голубчик.

Выразительно крутит пальцем у виска, видимо, не имея больше в запасе жестов выразить дедушкин возраст.

– Ну, старый такой же. Лет, наверное, триста ему. Или тридцать пять. Или вот ещё – пятьдесят шесть.

Я уже не думаю про возраст пресловутого мужика, я уже ясно представляю именно нашего дедушку-голубчика. Страшного матерщинника и балагура. Тем более его за рыбалкой представить себе очень легко – он и рыбак, и охотник, и вообще на все руки мастер. И ему пятьдесят один, к слову. Да, а голубчик – это из стихотворения «Дедушка, голубчик, сделай нам свисток…», который папа неизменно декламирует, когда к нему подходишь с просьбой. Так и привязалось.

– Вооот! – болтает ногами, одновременно ковыряется в носу. Достаёт козявку, внимательно разглядывает, вертя пальцем то так, то эдак. – Короче, ему было триста пятьдесят шесть двадцать лет. А на крючке у него червяк. Вот такой! – пальчики разводит в стороны, показывая размер червяка. Посчитав размер незначительным, разводит уже ладошки.

– Вот такой ширины он был, вот такой высоты, – складывает пальцы колечком – и вот такой ужины.

– А длины? – мне уже интересно.

– А, длины-то… Ну, вот смотри – как вот от шкафа и до… Урманного примерно.

Всё, для меня на этом прикол кончился – я начинаю бессовестно ржать. Урманный – деревня, откуда она недавно вернулась. У бабушки гостила, если можно назвать таким простеньким словом четырёхмесячное пребывание с некоторым перерывом на отпуск. Двести километров от нашего города. Улыбается – прикол не в этом, но, кажется, удался!

…Жека читает. Читает с упоением человека, научившегося чему-то новому, читает всё, что написано: бегущую строку по телевизору, рекламный плакат в автобусе, и очень хорошо, что на городских заборах нет надписей! Особенно у неё хорошо получается читать рекламу – не знаю, что за странное пристрастие! Я читаю газету, она устроилась у меня на животе. Читает с оборота, по складам, совершенно не расставляя ни ударений, не меняя интонации.

– Не-де-лай-те-при-во-рот… Два-шага-до-сча-стья…

Я не могу толком понять, про что именно она сейчас читает – с первого раза у неё плохо получается расставить паузы. Поэтому автоматически переключаю внимание, и совершенно не понимаю – о чём я читаю сама. Начинаю раздражаться.

– Жендос, отвянь. Ну, отстань же! Ну я читаю же!

Начинает меня передразнивать, коверкать язык, приставать, лизать в щёку – знает, терпеть этого не могу! И тут же:

– Мамочка, а хочешь прикол расскажу?..

Реклама

Жека обожает «делать рекламу». Делает это как настоящий профессионал – с моим телефоном в руках, всё записывает на камеру. Рекламирует всё – от пачки сока, стоящего на комоде и заканчивая кнопочками на телевизоре. Правда, при этом у неё становится противный голос, видимо, она подражает тётеньке-диктору.

– Это замечательный сок. Питание детей от трёх лет. От трёх детей. Вот такие тут абрикосы. Жёлтые-прежёлтые. А сейчас у нас большой праздник с пауками! (поёт) Вот мама, вот компьютер, вот колонка, вот пальчИки, вот…

Замялась. Слово в рифму никак не подберёт. Рифма – это важно! А мне что-то сока захотелось. Абрикосового.

– Вот черника, абрикос, вот и мама, мамин нос. Фотография, часы… – это песня. Рекламная длинная пауза.

– Вот кнопочки. Кто не видел, подойдите поближе… – сосредоточенно бормочет, приближая телефон на максимальное расстояние к тем кнопочкам. Мне тоже интересно, я оглядываюсь.

Потом все записи безжалостно уничтожаются. Жаль, я иногда эту ересь слушаю с преогромным удовольствием. Парочка была на старом телефоне, но что-то мне подсказывает – после того, как я отдала телефон брату, они утеряны безвозвратно. Много позже меня посетила гениальная в своей простоте мысль – надо было сначала скинуть все записи в этот телефон, или в компьютер даже, а уж потом отдавать! Но, увы, уже давно поздно.

А ещё мне кажется, что у нас похожи голоса. В записи, по крайней мере. Но это у нас семейное – когда дома звонит телефон, никто никогда не угадает, кто взял трубку – я, мама или мой младший брат. А теперь ещё и Женя.

Не менее ей любим диктофон. Она записывает всё. В принципе, для неё одинаково – что камера, что диктофон. Только если она рассказывает про пальчики – в камере, естественно, она может их показать. Песни! Ох, как жаль, что я не отличаюсь хорошей памятью на её песни! С рифмой там точно всё в порядке, иногда замечательно для этого служит универсальное слово «вить-вить».

– Яаа красивая вить-вить, я умею песни пить, ииии ни разу не пролить, аааабрикосовый… запнулась. «Сок» – совершенно не в рифму, опять спасает прекрасное в своей универсальности слово. Хорошо бы и мне заиметь такое волшебное слово, чтобы всегда в рифму было! Универсальный ответ на все вопросы. Но увы, для взрослых это чаще всего унылое «угу». Беда прямо.

Королевский наряд

Пока я печатаю свои опусы, Жека меня может не только причёсывать, но и всячески украшать. Да, иногда я чувствую себя новогодней ёлкой. А сейчас мне не только прицепили пару заколок и намазали губы какой-то пахучей дрянью (уж не блеск ли?), всё ещё серьёзнее, чем я думала – из меня делают королеву. Нитка синих бус, розовый матерчатый ободок, её любимое болеро с пуховой отделкой и пластмассовое кольцо на среднем пальце.

– Так, вот эту зюзюкалку мы уберём… И на узел… На два… Королева, вы такая красивая…. Королева, очнитесь.

Я приобретаю всё более смелый и фантастический вид. Она разговаривает со мной тоненьким голоском, ласково-ласково, как с умственно отсталой мамой. Крайне умственно отсталой!

– Так, чтобы вот тут попочку прикрывало… И красненькое – это моя майка. Натягивает её пониже. Правда, я так и не понимаю, в чём тут красота, ну да юной фрейлине виднее. Наконец эта пытка мне надоедает.

– Так, всё, я пошла курить.

Пытаюсь отцепить от себя всю эту сбрую, а на мне, оказывается, висит ещё и пара бумажек, заткнутых на лямки майки, салфетка, прицепленная к волосам теми же заколками – как я её умудрилась не почувствовать? Ещё какая-то дрянь на прищепках…