– 5-

Три дня спустя голос Кристофера, разносящийся по громкой связи, заставляет её открыть глаза, но совсем не помогает проснуться.

Несколько минут она просто изучает потолок, тяжёлый и сыроватый, а потом поворачивается навстречу пробивающимся через шторы лучам пока ещё неяркого солнца и жмурится, наслаждаясь теплом. Со сна или почему-то ещё всё происходящее кажется ей ирреальным, происходящим не здесь, не сейчас и не с ней.

Эмбер перебирает воспоминания, как покупатели в магазине Хавьера перебирают товар: вот Лилит, строго оглядывающая зал в одну секунду и радостно улыбающаяся Давиду в следующую (и королева – в любую секунду), вот Дженни и Джонни в одинаково мятых рубашках, вот Стефан – мальчишка из Столицы, совсем молодой, с пушистой светлой чёлкой и угольно-чёрными ресницами, вот широкоплечая Кэт с восточными глазами и стрижкой, короче которой просто не существует. Вот Лисса, выверенным жестом откидывающая волосы. Вот Вик, то отводящий от Эмбер глаза, то вызывающе толкающий её плечом в коридоре. Вот Калани, вытирающий испачканные машинным маслом руки прямо о белую майку.

Вот Эмбер, которой давным-давно пора было подняться с кровати и спуститься на завтрак, и которая теперь, резко вскочив, торопливо носится по комнате, хватаясь то за ботинки, то за джинсы, то за ручку двери в полутёмную ванную. Лампочка там перегорела позавчера, и Эмбер приходится оставить дверь открытой, чтобы хоть что-то увидеть. Она быстро плещет в лицо холодной водой и кривится от слишком мятного привкуса пасты.

Кое-как стянув волосы в пучок на самой макушке (они слишком короткие, и бóльшая часть, выпав из резинки, всё равно спадает на шею), Эмбер даже не смотрится в зеркало перед тем, как броситься вниз. Она помнит, как выглядит, и сомневается, что за ночь что-нибудь изменилось в её тёмной коже, или в россыпи ещё более тёмных веснушек на широком, чуть вздёрнутом кверху носу с болтающейся крупной серёжкой, или в обветренных пухлых губах, или в карих глазах с золотистыми крапинками (Хавьер говорил, что когда она злится, эти крапинки превращаются в искры и грозятся всё на хрен поджечь).

Когда Эмбер кажется, будто она теряет себя, она смотрит на своё отражение так долго, что глаза начинают болеть. Но сейчас у неё нет на это времени. Сейчас она опаздывает на завтрак.

Когда она спускается, в столовой уже нет ни Калани, ни Дженни и Джонни, и ей приходится в полном одиночестве усесться за «их» столик – теперь бесконечно пустой. Но он пустует недолго. Не успевает Эмбер сделать первый глоток крепкого чая, как к ней подсаживается та, кого она меньше всего ожидает увидеть.

Звезда. Такая же холодная, красивая и недосягаемая. Лисса.

Какое-то время они обе молчат. Эмбер старается не думать о том, как всё это странно. Ей просто нужно поесть, чтобы не свалиться без сил прямо посреди трассы – на радость живым мертвецам. Или зрителям.

– Тебе их не жалко? – неожиданно спрашивает Лисса. Она ковыряет маленькой ложечкой овсяную кашу, смешанную с морщинистым тёмным изюмом, рядом с ней – наполовину пустая кружка с кофе.

Или наполовину полная, это как посмотреть.

– Кого? – Эмбер пытается сообразить, почему ей должно быть жалко тех, кто приходит посмотреть на их гонки.

Лисса кривится.

– Зомби, конечно. – Она облизывает ложку и, подмигнув Эмбер, с невинным видом пожимает плечами. – Когда-то они были такими, как мы.

Улыбка у Лиссы сладкая, словно неразмешанный сахар, оставшийся на дне кружки. Она такая сладкая, что от неё сводит скулы, и Эмбер чувствует навязшую тяжесть в зубах. Самое паршивое в этой улыбке – глаза. Потрясающе красивые глаза Лиссы, опушённые тёмными ресницами и широко распахнутые, абсолютно холодные и абсолютно равнодушные, абсолютно пустые глаза.

– Я не думала об этом, – отвечает Эмбер.

Она действительно никогда раньше об этом не думала, но думает теперь – практически до самого старта. Точнее, до того момента, как они все отправляются к стадиону: жребий делит их на четыре группы по четыре человека, и пообщаться всем вместе теперь удастся только после того, как всё закончится. Участники первого заезда после своей гонки окажутся в изоляции, потом к ним присоединятся участники второго и третьего, и ни один из тех, кто уже прошёл по трассе, не сможет перекинуться ни единым словом ни с одним из тех, кто туда ещё не выходил.

«Необходимые меры», – говорит Кристофер, пожимая плечами. «Таковы правила», – подчёркивает Антонио, ещё один организатор, сдвигая на затылок широкополую шляпу.

Все только молча кивают.

«Всё просто», – прокручивает Эмбер в голове слова Лилит. Или Калани. Или, может быть, Дженни и Джонни – близнецы говорят быстро, сбивчиво, почти хором, так, что в конце концов их голоса становятся совершенно неразличимыми.

«Всё просто, – повторяет она, – всё очень просто». Ничего неожиданного, ничего такого, к чему она не была бы готова (кроме того, что ей нужно выйти на трассу и от начала до конца проехать эту трассу на своём самокате, не отвлекаясь на зомби). Живых мертвецов на каждую дорожку выпускают одинаковое количество – Эмбер старается не думать ни о том, где их берут, ни о том, какие конкретно цифры скрываются за безликим «их будет поровну», – но где и как ты столкнёшься с ними в действительности, можно только гадать. Вариантов бесконечное множество: зомби могут сгруппироваться в самом начале, а могут растянуться по всей трассе или, например, устроить засаду на финише…

Нет, конечно, они не настолько умны, чтобы устроить засаду.

Эмбер оглядывается по сторонам и видит побелевшие лица других участников. Она узнаёт того парня, о котором ей рассказывал Калани, и неожиданно понимает, что не знает его имени, вообще ничего о нём не знает, и даже не помнит – кроме той красной футболки, в которой он был, когда она его впервые увидела. Сейчас он в другой, в тёмно-синей.

Все остальные кажутся просто разноцветными пятнами, вовсе без лиц.

В самом центре стадиона Эмбер замечает площадку, на которой собраны все средства передвижения. Она видит оранжевый пляжный внедорожник без верха (остатки потрёпанного тента полощутся на ветру), и два потрёпанных квадроцикла, и несколько блестящих хромированных мотоциклов, на ручке одного из которых болтается кислотно-розовый шлем, и несколько мотоциклов попроще, и огромного железного зверя с люлькой, выкрашенной в глубокий фиолетовый цвет. Свой самокат она замечает не сразу: он выглядит здесь маленьким, совсем игрушечным, как будто ребёнок, случайно оказавшийся в толпе сосредоточенных взрослых.

Привычное волнение в пальцах – как обычно перед тем, как коснуться руля, – приводит её в себя. Эмбер дышит глубже, пытается сосредоточиться.

Несмотря ни на что, понемногу у неё получается. Она больше не оглядывается по сторонам, не пытается распознать соперников и, самое главное, даже не думает смотреть на трибуны. Боковое зрение подсказывает: там слишком много людей, и этой информации Эмбер достаточно. Ей незачем разглядывать их, незачем их узнавать, незачем изучать их реакцию. Улыбки, аплодисменты, восторг, страх, бешеная погоня за адреналином, извечная жажда пощекотать нервы…

Хлеба и зрелищ, как сказала Лилит.

Лилит мимолётно улыбается ей, в руках у неё – ящик для жребия. Каждый гонщик должен будет вытащить номер трассы, по которой поедет. Кот в мешке, грандиозный сюрприз, и очень может быть, что твой пляжный джип, Роджер, никак не поможет тебе на заставленной мусорными баками и каменными пирамидами, извилистой и узкой дорожке. Впрочем, Роджера здесь нет, он выступает в третьем заезде, вместе с Джонни и Дженни, и на такой вот дорожке их огромный мотоцикл тоже может застрять.

Эмбер закусывает губу.

Стадион замирает в напряжённом ожидании, когда за своим жребием тянется первый участник. Это Лисса, и Эмбер удивляется – надо же, Лисса. На самом деле, сложно не заметить её огненно-рыжие волосы, даже когда они стянуты в круглый пучок, сложно не обратить внимание на её высоченные каблуки и кожаные сапоги выше колена, на её куртку, застёгнутую так, чтобы в вырезе паслись сразу все камеры сразу всех журналистов.

Эмбер плотнее запахивает старый жилет цвета хаки, проверяет ремень. Её выцветшая футболка заправлена в джинсы, самые плотные, чтобы уберечь ноги от укусов, царапин, ударов и всего, что с ними может случиться, а джинсы, в свою очередь, заправлены в грубые ботинки на прочной подошве. На ней нет ничего лишнего и ничего неудобного, только то, что защищает и не сковывает движения.

Стоит только Лиссе вытащить жребий, как по знаку Лилит один из работников стадиона бросается к блестящему мотоциклу, похожему на паутину из серебристой сверкающей стали и запутавшихся в ней крупных деталей: бака, двигателя, огромных колёс, седла и педалей… Это мотоцикл в духе Лиссы, на нём нужно сидеть с идеально-прямой спиной, может быть, даже вальяжно откинувшись на невысокий бортик сиденья, небрежно держась руками за широко расставленные крылья руля, и служащий ведёт его к первой дорожке.

Пока что каждая трасса – только лишь номер. За цифрами ничего не скрывается, цифры ни о чём им не говорят, но уже к вечеру они будут точно знать, где живые мертвецы были активнее, а где приходилось слезать с мотоцикла и пытаться пропихнуть его через сплетение веток и скопление мусора. А потом устроителям гонок придётся потратить несколько дней на то, чтобы перестроить дорожки – вдруг кто-то начнёт придумывать стратегию, едва лишь вытянув жребий?

Бородач в тёмно-синей футболке вытягивает вторую дорожку, высокой девушке с россыпью родинок на одной щеке и двумя рваными шрамами на другой достаётся четвёртая.

Эмбер заносит руку над ящиком и, не доставая бумажки, улыбается с наигранным удивлением:

– Третья. Вот это дела.

Лилит только качает головой:

– Будь осторожна.

Куда там.

Она выходит на трассу, чувствуя себя маленькой щепкой посреди огромного океана. Стадион гудит множеством голосов, но в конце концов все они сливаются в один-единственный гул, который поначалу кажется почти нестерпимым, но потом становится практически незаметным.

Всё на свете становится практически незаметным, когда двери за ней закрываются, а руки привычно ложатся на руль. Самокат под Эмбер будто бы вздрагивает, то ли приветствуя её, то ли давая понять, что в любую секунду готов сорваться с места и броситься в гонку. Она ставит одну ногу на деку и в последний раз оглядывается по сторонам, замечая невероятно яркое голубое небо в прорези крыши, и насыщенный солнечный свет, и даже каждого зрителя – по отдельности.

А потом Лилит – во всяком случае, ей хочется думать, что это Лилит! – стреляет в воздух из стартового пистолета, и Эмбер срывается с места. Она пыталась представить себе эту гонку не раз, но никогда не думала, что всё будет именно так.

В первые несколько секунд не происходит вообще ничего. Ничего. Она просто едет. Привычно толкается левой ногой, снова ощущая себя на знакомой дороге от дома к аптеке, разве что без веса рюкзака за плечами, да и пейзаж по сторонам немного другой – за загромождениями из строительного мусора, обломков мебели и останков машин Эмбер почти не видит трибун. И живых мертвецов тоже не видит.

Зато они видят её. Первая тройка выпрыгивает из-за того, что, кажется, раньше было диваном, и Эмбер приходится отшатнуться, чтобы не попасться им в руки. Они выглядят ветхими, эти руки, сквозь ошмётки гниющей плоти просвечивают светлые кости, и такие зомби – Эмбер знает – не умеют двигаться быстро. Она легко оставляет их за спиной, продолжая наращивать скорость.

Самокат под ней, будто бы соскучившись, катится быстро и ровно. Эмбер ощущает себя с ним одним целым. Ей почти не страшно. Она маневрирует, перелетая канавки и ямы – свежие, специально выкопанные для того, чтобы затруднить ей дорогу, и даже если ей приходится спрыгнуть, прыти она не сбавляет. За несколько лет она научилась быть быстрой. Она научилась на ходу возвращать правую ногу на деку.

Она, как выясняется, научилась даже, спрыгнув, прокручивать самокат, подсекая очередного зомби под ноги.

С рычанием мертвец валится наземь, а Эмбер едет дальше. Она не оглядывается.

Лилит говорила ей: если не получается с бегством, можно попробовать драку. Если не получается уйти на том, с чем вышел на трассу, можешь взять на этой трассе всё, что найдёшь. В принципе, ты в любую секунду можешь взять на этой трассе всё, что найдёшь. Отломанную ножку стола, чтобы отбиваться от визжащих преследователей, или широкую доску с торчащими из неё изогнутыми гвоздями, или вон тот велосипед со скошенным набок сиденьем.

Эмбер, конечно, не нужен велосипед. Она чувствует себя всемогущей как есть.

Жилетка надувается на спине пузырём, но это ощущается словно парус. Эмбер – лёгкий и быстрый корабль, способный уйти от любого преследователя. Рулевой закрутит штурвал, заложит вираж – и корабль повернёт так резко, что очередной живой мертвец, внезапно выросший из-под земли прямо по курсу, клацнет зубами в миллиметре от обшивки борта и отшатнётся, оставшись ни с чем.

Если скрыться от зомби за, например, кучей мусора, если пропасть у них из виду, они о тебе забывают.

Эмбер слышит за спиной грохот чужих неровных шагов, но это не тот грохот, который заставил бы её испугаться.

Ничто сейчас не может заставить её испугаться.