Ей уже не хочется, чтобы кто-то заискивал перед ней из-за родителей, и почему-то становится стыдно, когда родители принимаются решать проблемы с помощью авторитета и денег. Она психует, быстро вспыхивая и быстро же остывая, но в конечном итоге привыкает к тому, как проблемы – по мере их поступления – исчезают с их пути, словно их отметает в сторону заботливый дворник.

Богатые и влиятельные родители – это, в конце концов, очень удобно. Благодаря их авторитету все смотрят на тебя с уважением и никто, совершенно точно, не попытается испортить ваши костюмы перед соревнованиями, или вытащить шнурки из коньков, или что-нибудь в этом же роде.

Рая вообще не понимает, зачем заниматься такими вещами. Все разногласия она решает на льду: они с братом просто выходят и показывают, кто лучше всех, раз за разом выигрывая турниры, на которые их заявляют, ну или, по крайней мере, не опускаясь ниже третьего места.

Про «танцевать про любовь» с ними больше не заговаривают.

Нет, кто-то может и шушукается у них за спиной, обсуждать соревнования никому ведь не запретишь: здесь и журналисты, и болельщики, и чужие тренеры, и чужие родственники, и чужие друзья, но за спиной – это за спиной, а в лицо никто ничего им не говорит.

Смирились. Поверили.

Ну, во всяком случае, так Рая думает – до тех пор, пока девять лет спустя после возвращения с победного чемпионата мира среди юниоров Олег не заходит к ней в раздевалку и, глядя в пол, не сообщает, что теперь будет кататься со Златой.

Той самой.

Правда, тогда Рая ещё об этом не знает.

– Спасибо тебе за всё, – говорит ей Олег, вот только благодарности в его голосе вовсе не слышно. Ничего там не слышно. – Но нужно двигаться дальше.

Засунув в рот большой палец, Рая кусает его – побольнее, чтобы проснуться. Проснуться не получается, и она отчаянно жмурится.

Это происходит не с ней.

– В следующем году я собираюсь переходить во взрослые, – пускается в объяснения брат, и вообще-то это всегда было не «я собираюсь», а «мы собираемся», но в их мире, кажется, что-то сломалось. – И лучше делать это с партнёршей, с которой у нас будет больше возможностей, с которой у нас будет химия.

– Со Златой, – наугад уточняет Рая.

Пальцем в небо, в угоду неожиданно вспомнившейся детской, обжигающей ревности, которая – надо же! – всё ещё сидит где-то глубоко-глубоко, безнадёжно и отчаянно изнутри, но со стороны – абсолютно спокойно.

Олег кивает, впервые за весь разговор решаясь посмотреть ей в глаза.

– Со Златой.

Воздушный шарик, вот на что сейчас Рая похожа. Воздушный шарик, из которого медленно выпускают воздух. Или змея. Или взбешённая кошка. Она шипит, почти ощущая, как все волоски на теле встают дыбом от ярости.

И вместе с тем – всё ещё не верит в ту ерунду, которую Олег говорит.

Да, точно. Не верит. Он шутит. Это всё дурацкая шутка, просто проверка. У неё даже получается рассмеяться, хотя от кончиков пальцев по телу начинает разливаться что-то, больше всего похожее на паралич.

Если он уйдёт, она даже шевелиться не сможет.

– Это не смешно! – Рая трясёт головой.

– Так это и не шутка. – Олег делает шаг вперёд, будто бы намереваясь взять её за плечи, но останавливается.

И правильно. И хорошо. Потому что если он подойдёт, Рая отрежет ему голову его же коньками – вот они, у него в руках. Как непредусмотрительно.

Злость оказывается сильнее оцепенения.

– Как? – только спрашивает она. Получается дрожаще и тонко, как будто она всё ещё Русалочка, но уже за мгновение до того, как морская ведьма заберёт её голос.

Рая спрашивает именно «Как?», не «Почему?», потому что причины Олег уже объяснил. Просто… Как?

Вместо ответа он только разводит руками.

Может быть, Рае стоит отрезать ему голову его же коньками, даже если он не станет к ней подходить.

– Ты врёшь. Ты же врёшь, да?

Едва заметное движение головой: вправо и влево, вправо и влево.

Нет. Он не врёт.

– Мама тебе не позволит. Да, точно, – Рая цепляется за родителей как за последнюю надежду. – Я сейчас же ей позвоню, и она тебя отругает. Ты об этом даже думать забудешь!

Звучит ужасно по-детски, как будто ей пять, а не восемнадцать, и она злится сама на себя, но всё же на брата – сильнее. Злится – и лезет в сумку за телефоном, не отрывая глаз от Олега.

А он только качает головой – и уходит.

Мама снимает трубку после четвёртого гудка, и это замечательно, потому что Рая сейчас готова звонить хоть до четыреста сорок четвёртого. Она не знает, что говорить, как описать то, что только что произошло в раздевалке, и несколько раз беззвучно открывает и закрывает рот, но, оказывается, ей и не нужно ничего знать. Рая ещё пытается вытолкнуть губами то, сама не знает что, как мать говорит:

– Он сообщил тебе, да? – В её голосе слышится фальшивое, деловитое сочувствие, от которого у Раи подгибаются колени.

– Это же неправда? – говорит она, а потом быстро, всё осознав, сложив дважды два, добавляет: – Ты знала?

Не вопрос, конечно же. Утверждение.

Без ведома родителей в фигурном катании мало что происходит.

Несколько секунд на том конце трубке молчат, и, на самом деле, молчания более чем достаточно, чтобы всё стало понятно. Конечно же, она знала. Она же сама говорила: слишком маленькие, чтобы танцевать про любовь. А если когда-то были слишком маленькими, значит, в один прекрасный день станут достаточно взрослыми, и «переходить во взрослые лучше с партнёршей, с которой у нас будет химия», ну и, конечно же, «проблемы нужно решать по мере их поступления».

Это она, Рая, проблема.

– Послушай, дорогая, – наконец, говорит мать. – Это самый лучший вариант для Олега, они со Златой с самого начала идеально друг другу подходили…

– Ты не можешь этого знать. – Непонятно, зачем спорить, если всё уже решено, но удержаться Рая не может. И не пытается. А даже если бы попыталась, вряд ли смогла бы сейчас себя контролировать. – Они же тогда даже не пробовались.

Слова собираются в горле колючками. Мать снова молчит.

– Они пробовались четыре года назад, – наконец, говорит она, и Рая понимает, что сочувствие в её голосе, даже фальшивое, ей померещилось. Показалось. Там, максимум, сожаление, причём не о ней, а том, что она не желает принять и смириться, ну и о том, что вообще приходится тратить время на этот разговор.

Сама не зная, зачем, Рая спрашивает:

– И что же им помешало?

Она как будто бы отдирает засохшую корочку со старой болячки (ну, если не считать того, что рана исключительно свежая). Или расковыривает едва заживший прыщ. Или давит на синяк на колене, проверяя, больно или нет, есть опухоль или нет, нужно ли идти к врачу или можно сразу на лёд.

Или, чего уж там, сначала разрезает себя, а потом забирается в открытую рану руками, чтобы сделать больнее, больнее, больнее.

Интересно, а предел вообще есть?

– Тогда родители Златы не захотели менять тренера и возить её на далёкий каток.

Вот оно что. Родителям Златы, видимо, были не интересны высокие спортивные результаты, потому что ради высоких результатов переезжают поближе к катку, а то и в другой город, если потребуется. Или в другую страну.

Если бы на других планетах занимались фигурным катанием, то можно было бы и на другую планету.

Рая сглатывает, пытаясь растворить колючки в горле, прогнать их, но ничего не выходит. Голос звучит сипло, безжизненно:

– И вы решили, что по юниорам, в общем-то, можно и со мной докататься?

Мне ведь не надо переезжать. Я ведь уже у этого тренера.

– Да, – на этот раз мать отвечает без промедления. – Детка, ты же знаешь, многие распадаются перед переходом во взрослые.

Ага, мысленно кивает Рая. Это нормально. Всё равно по взрослым придётся начинать с чистого листа.

В собственной голове она цитирует слова собственной матери.

Вслух говорит:

– Четыре года назад, – и отключается.

Четыре года назад её брат пробовался с другой, и за четыре года ей никто ни разу об этом не сказал. Даже не намекнул. Четыре года. Сорок восемь месяцев, в течение которых её партнёр, её родители и её тренер, очевидно, то и дело возвращались к идее смены партнёрши.

Убрать её, как сломанный винтик, нет, даже как реквизит, как обыкновенную деталь, и заменить на другую.

Ту, с которой больше химии и больше возможностей. Как будто она ничего не достойна, как будто она недостаточно хороша. Ну, разве что покататься несколько лет (девять долбаных лет!), заработать себе имя, выиграть все мыслимые и немыслимые юниорские титулы (смешно, как будто он сможет перетащить их медали в свою новую пару!) и выбросить её. За бортик. Под лестницу.

Олег даже старые ботинки никогда не выбрасывает: они так и лежат у него в комнате, целая коллекция коньков разного размера, потрёпанных до предела, с порванными шнурками, разбитыми пятками, изрезанными носами.

Ботинки он не выбрасывает, а её – очень даже.

Самое смешное: все знали. Мать знала. И ей не жаль. Она даже не перезванивает.

Рая смотрит на телефон в своей руке, будто не понимая, откуда он взялся, а потом, с силой размахнувшись, бросает его в стену. Она ждёт жалобного звона, разлетевшихся в стороны кусков пластмассы и осколков стекла – и облегчения, но ничего подобного не происходит.

Телефон мёртвым камнем падает на пол. Облегчения нет.

– Ты в порядке? – выныривает из дверного проёма чья-то лохматая голова.

Нет, думает Рая, я нихрена не в порядке.