Цитаты из книги «На грани серьёзного»

Вздохнула и удалила номер Эрика из черного списка. И тут же ткнула в его фотографию, ожидая гудков. – Нет, Катя не умеет держать язык за зубами! – довольным голосом произнес Саакян вместо приветствия. – Она тут ни при чем. Я просто смотрела видео… Ну то, где ты… – Ах, это. Я думал, ты не будешь меня искать. – А что у тебя шумит? И почему ты сразу спросил про Катю? Ты что, говорил с ней? – Ревнуешь? – усмехнулся Эрик. – Шумит поезд. Я еду в Нижний. Хотел сделать тебе сюрприз. – И где ты сейчас? – Подъезжаю. – Тогда иди в здание вокзала, стой там в самом центре, где всякие сувениры… И никуда не уходи. Когда она в два прыжка взлетела по гранитной лестнице, Эрик уже стоял на месте. Такой близкий, такой родной… И вместе с тем как будто незнакомый. Кира еще не знала того Эрика Саакяна, который собирался провести с ней всю жизнь. – Ты… хорошо доехал? – спросила она, внезапно растерявшись. Всю дорогу собиралась броситься ему на шею, а теперь и двух слов связать не могла. Стояла перед ним и переминалась с ноги на ногу, как девчонка. – Это все, что ты хочешь мне сказать? – Он улыбался, но явно не планировал облегчать ей задачу. – Ты правда любишь меня? – спросила она. – Люблю. – Тогда это… Ну… В общем, я тоже тебя люблю. – Поцеловать-то тебя можно? Или опять сбежишь? – Погоди. Дай, я сначала… Я боюсь, потом опять все забуду, – она поставила переноску с котом на пол и взяла Саакяна за руку. – Эрик, ты прости меня. Я, наверное, ужасная заноза в заднице. Я должна сказать тебе спасибо. За рестораны, за прогулки, за омлет. За цветы. И даже за те ирисы, что ты выбросил. И за то, что ушел ради меня из шоу. И за то, что привел в свою семью. Знаешь, ты столько сделал для меня! И записал меня в этот проект, и на фестиваль… И я даже ни разу тебе не сказала «спасибо». Я… Ну, ждала подвоха. Боялась… В общем, дура я, Саакян. Не знаю, как тебя и угораздило… – Ну, это уж мне решать, – он поправил ее волосы и склонился к губам. – Постой! Я… Хочу, чтобы ты знал. Я не пила тогда постинор. – Я знаю. – Откуда? – Ну, ты так хотела ребенка… И пачка была у тебя в пакете. – Тогда почему ты не пошел за мной? – Потому что ты бы выпила мне назло. Но я хочу, чтобы ты была со мной не из-за ребенка. А просто потому, что есть ты и я. Ты ведь выйдешь за меня? Она лукаво улыбнулась. – Попробуй убеди, – и потянулась к нему навстречу. И уж он убедил. Да так, что Кира на несколько минут забыла о том, что они стоят посреди Московского вокзала, а кругом снуют

– Все по-прежнему, мам. Ни мужа, ни детей. Теперь еще и с работы уволили. – А этот твой кавказец? – Какой кавказец? Господи, это ты откуда взяла? Опять Катя?… – Не злись на нее. Мы все переживаем за тебя. Даже папа. Он, конечно, не в восторге, что это черн… Ну, в смысле… Ну, у них же совсем другой менталитет и вера… Но если ты его любишь… – Мама, он армянин. Они христиане. И у нас с ним ничего нет. – Да? Ну, слава богу. Папа говорит, взял бы тебя уже хоть кто-нибудь, но ведь ни один нормальный мужик твои закидоны терпеть не станет. – Какие закидоны? – Посуди сама, – Нора Альбертовна пододвинула табуретку и уселась напротив, перекинув полотенце через плечо. – У тебя ужасный характер. Ты взбалмошная, вредная. Половину всего делаешь просто назло. У тебя дома шаром покати. Не готовишь. Ты занавески стирала хоть раз? – Я не хочу быть домработницей! – Кира упрямо задрала подбородок. – Тебя никто и не просит! Это твой дом, а не чей-то чужой. Неужели тебе самой в нем уютно? Это нормально – заботиться о ком-то. Понимаешь? Думать о ком-то, кроме себя. А ты по-другому не умеешь. Тебе скажи слово поперек – и все. Все предатели. Рубишь с плеча, портишь отношения и вычеркиваешь человека из своей жизни. Даже не утруждаешь себя задуматься, почему человек поступил именно так. – А зачем задумываться? У меня одна жизнь, и я не хочу делить ее с тем, кто может меня подставить

– Ну все, Линукс, – сказала она, обреченно опускаясь на диван. – Ты облажался. У тебя детей и так не будет, зато от моих тебе не спастись. Кот замер с высунутым языком и в ужасе прижал уши. – И нечего строить рожи, – вздохнула Кира. – Придется нам ехать к бабушке. Она не видела другого выхода. Работа уже накрылась, стендап, скорее всего, накроется, после того, как она на пятничных съемках во всеуслышание заявит о ненависти к мужчинам. Это ведь хлеб Ксении Расуловой. Она не простит. И тогда останется лишь одна дорога: в Нижний. Да, Линукс ненавидел это мероприятие. Как только из-за дверцы шкафа показывалась сумка-переноска, он исчезал. И Кире приходилось несколько часов искать его и выманивать запретными лакомствами. Потом он всю дорогу методично мяукал. Противно и протяжно. Чем выводил из себя добрую половину вагона. Бабушкой Кира в шутку называла собственную мать, чтобы та смирилась: кроме Линукса внуков ей не дождаться. Так вот, «бабушку» кот не любил еще больше, чем сумку-переноску. Во-первых, Нора Альбертовна позволяла мужу скидывать породистую тушку с дивана, во-вторых, пыталась кормить вареной мойвой, хотя Кира таскала с собой специальный корм. Но родители пригрели у себя деревенскую кошку Муську, для которой через день варили в персональной кастрюльке рыбу с крупой. Называть это блюдо кашей у Киры язык не поворачивался. У Линукса же язык не поворачивался это есть. Он невыразимо страдал, на Муську смотрел со страшным снобизмом: мало того, что это беспородное создание родилось на компостной куче, так еще и кличку ей дали безо всякой фантазии. Однако Муська со своими обязанностями справлялась на ура. Мурчала, когда отец семейства хотел погреть об нее больные колени, и по утрам таскала с балкона свежепойманных воробьев. Не то чтобы Геннадий Петрович сильно нуждался в обезглавленных пташках, но гордился, что кошку держит не зря. А Линукса считал недоразумением, при любой возможности пинал, за что потом получал в тапки. Видимо, в свое время Эрик чем-то напомнил коту «дедушку». Кира не могла сказать, что соскучилась по родителям. Или по Нижнему. Но и оставаться сейчас в Москве не хотела. Единственным шансом сохранить остатки здравого смысла было сбежать. Уехать подальше и отсиживаться там до тех пор, пока образ Эрика Саакяна превратится в смутное воспоминание

– Ради такого-то случая! – улыбнулся он. – Так что ты там такого страшного увидела? У тебя вид, как будто ты вот-вот расплачешься. – Слушай, я… Это нечестно по отношению к твоей маме. – Она-то здесь при чем? Ты ей нравишься. – Вот именно! Она не знает, что мы придумали эту идиотскую историю… Донор… Я… Я не знаю, как буду смотреть ей в глаза. Она будет ждать внука, а получит посещения на каникулы. – Кирюш, это моя жизнь, – впервые он назвал ее уменьшительным именем. – Я не хочу, чтобы ты сейчас думала о моей маме, о папе и даже о бабушке Сатеник, хотя я ее ужасно люблю. Они своих детей воспитали, и, при всем уважении, своих я хочу зачать и воспитать сам. – И тебе все равно, что я – это я? – Очень даже не все равно. Я рад, что ты – это ты. И я рад, что именно ты будешь мамой моего ребенка. Поверь, я ничего в жизни не хотел так сильно, как знать, что в тебе растет мой ребенок. Он положил ладонь ей на живот, и даже через футболку она почувствовала жар. По телу прошла волна дрожи, дыхание сбилось, зрение расфокусировалось. Она не знала, что поразило ее сильнее: это короткое прикосновение или признание. Пожалуй, стоило задуматься, с чего бы Эрику так сильно хотеть от нее ребенка, но ей передалась первобытная горячка. Мысль о том, что мужчина, который стоит перед ней, хочет заполнить ее собой, хочет осуществить главное предназначение и сделать ее настоящей женщиной, сводила с ума. Никогда еще ее так не возбуждала мысль о беременности, о том, что она готовится создать жизнь. Вот он, основной инстинкт. Она как будто созрела и налилась соками, как спелое яблоко. Приятная тяжесть тянула ее к земле, и Эрику оставалось лишь сорвать плод. Сомнения расплылись в розоватой дымке, и вместо них проступило понимание: назад пути нет. – Мне… раздеться? – хрипло спросила она. – Позволь мне, – тихо попросил он, касаясь губами ее шеи

– Я около тебя, скажи точный адрес. – В смысле? Ты где? – растерялся Эрик. – Рабочий день ведь еще не закончен. Может, в кафе? – Адрес. – Что-то случилось. – Саакян, где ты работаешь? Тишина. Глубокий вздох. – Лялин переулок, дом девять. Третий этаж. Короткие гудки. Через десять минут Кира была на месте. Могла бы и быстрее, но пришлось крутиться по переулкам с односторонним движением. Она искала банк или хоть что-то похожее. Нет. Отель и неприметный особнячок девятнадцатого века рядом. Желтый, трехэтажный. Как сотни таких же в центре Москвы. Эрик уже ждал ее у входной деревянной двери. Видимо, здание входило в список исторических памятников и не подлежало серьезной реконструкции. – Что за срочность? – Он выглядел недовольным. – Ты обо мне знаешь все. А сам до сих пор остаешься мистером Икс. Должна же я побольше выяснить о будущем отце своего ребенка! – Стой! – Он оживился и схватил ее за руку. – То есть ты уже подумала? Значит, согласна? Его глаза загорелись, взгляд мечтательно пополз по лицу Киры к шее и дальше вниз… Спасибо теплому осеннему пальто, кроме драпа разглядывать было нечего. – Воу-воу, детка, – она по-рэперски пресекла эти сладострастные грезы. – Я пока только думаю. Веди меня в свой офис, осеменитель. – Пошли, – скис Эрик. – Только придумай другое слово. – Донор? Благотворитель? Жеребец? Производитель? Меценат?… – Знаешь, достаточно будет просто «Эрик

– Знаешь, мы говорили с мамой о тебе, – вдруг сказал Эрик. – Ты ей нравишься. Кира заметила, что Саакян относится к матери с особым трепетом. По рассказам она поняла, что в его семье на пьедестал ставят женщин. Мама души не чаяла в младшеньких девочках, которые родились чуть раньше времени и очень тяжело выхаживались. Каждое, даже самое скромное их достижение воспринималось как гигантская победа. А успехи Эрика – как должное. Его жизнь зеркально отражала жизнь Киры. Она, старшая, обделенная вниманием сестра, которая в царстве мужчин хотела доказать, что тоже чего-то стоит. И он в своем вечном соперничестве с ласковыми папиными дочурками. Теперь, когда Эрик раскрылся с другой стороны, многое стало Кире понятным. И эта наносная бравада льва, предводителя прайда. И эти макаронины. Эрик сознательно окружал себя ничего не значащими женщинами, чтобы ощутить то самое превосходство, которого ему недоставало дома. А ведь ему всего-навсего было нужно одобрение! Победа. Первенство. Похвала. А все внимание, все сливки доставались двойняшкам. Из него же растили настоящего мужчину, главу семьи, не балуя излишним сюсюканьем. В этом тонком пиджачке, которым, судя по всему, Эрик пытался доказать, что холод ему не страшен, хотя его и потряхивало от осеннего ветра, в стильных, но бестолковых в дождливую погоду мокасинах, он стал казаться ей ершистым мальчишкой. С единственным девизом: «Я – сам!» Мальчишкой, в которого превратилась и она тоже. Оба чувствовали себя растерянными. Будто с откровенностью перегнули палку, и теперь, как два крабика без панциря, не знали, чем прикрыть душевную наготу. Хорошо, что любование старыми липами с черными, набухшими от долгих дождей ветвями, избавляло от необходимости смотреть друг другу в глаза. Зажигались огни, публика стекалась в театры. И у горьковского МХАТа, и у музыкального театра Сац толпились первые зрители. Парочки в самой начальной стадии отношений, когда еще хочется продемонстрировать тонкий вкус. Гости столицы, которым надо поставить галочку в культурной программе. Увядающие одинокие дамы со странными шляпками и отчаянно красной помадой на сморщенных губах, словно они только-только отобедали свежим борщом. Разноперая толпа потребителей сценического искусства. Для Киры всегда оставалось загадкой, как умещаются, как сосуществуют в больших городах настолько разные люд

– Что с нами случилось? – задумчиво произнес Эрик, глядя перед собой. – Ведь мы всегда были друзьями. Шутки шутками, но это стало каким-то злым… Тебе не кажется? Я уже давно ни с кем так не общаюсь. Ни с ребятами из команды, ни с нашими алкашами из клуба. Я никогда так не доставал ни одну женщину. И это глупо… Но каждый раз, когда я тебя вижу, меня так и тянет сказать какую-нибудь гадость. – У меня то же самое, – усмехнулась Кира. – Но ведь я хорошо к тебе отношусь! Мне нравится и твоя самостоятельность, и бойкость. И твоя комедия. И, так и быть, я считаю, что ты смело поступаешь с этой беременностью. Глупо, безбашенно… Но смело. Ты вся такая… Огонь-баба. Отчаянная и гордая. И я кроме тебя таких не встречал. – Приму за комплимент, – она рассеянно пожала плечами. – А это он и есть. Кирюх, давай так. Давай возьмем паузу и просто проведем вместе вечер. Ты расскажешь, что у тебя произошло со здоровьем. Я – про свои дела. Ну потому что… Если мы будем… Если у нас будет… В общем, хорошо, если мы сможем остаться друзьями. – Конечно, – она кивнула, не подавая виду, как резануло это его «остаться друзьями».

– Линочка, за твою шубу можно было нанять двух домработниц. Девочки не рассыпятся. – Но папусик, я только из института! Пусть Нара собирает, – заканючила Маринэ. И не успела Кира вызваться помогать, потому что даже на ее вкус девочки Саакян были избалованными, как из-за стола поднялся Эрик. – Я сам, мама, – он взял пару тарелок. – Отдыхай. И ты отдыхай, дорогая. Последнее, как ни странно, относилось к Кире. И не находя слов от неожиданности, она наблюдала, как некогда бородатый альфа-самец российского стендапа собственноручно таскает в кухню грязную посуду. Семья Саакянов сломала все представления Киры о жизни. Она видела столько супружеских пар и думала, что знает о браке всё. Но сегодняшний вечер вдруг перевернул все ее представления. Задел что-то важное внутри нее, и она оказалась не готова принять новую информацию вот так, сразу. Поэтому молчала, когда Эрик вел ее к машине, когда заводил мотор. Молчала по дороге домой. И он будто чувствовал ее состояние. Не торопился ехидничать и злорадствовать, а просто позволил ей побыть в тишине. И Кира была ему за это благодарна. Он нежно поцеловал ее в висок на прощание, высадил у подъезда и скрылся в темноте двора, а она так и осталась смотреть, как удаляются красные стоп-сигналы. И беззвучно шевелила губами, словно собираясь что-то сказать

К тому моменту, как всеобщее внимание вновь переключилось на них с Эриком, Кира была до неприличия сыта и мечтала только укутаться в одеяло и прямо тут, с краешку, прикорнуть. И только несколько пар глаз, устремленных на нее, дали понять: кажется, у нее что-то спросили. Эрик безошибочно считал ее состояние и теперь тоже довольно улыбался. То ли был рад, что ее выбила из колеи мамина стряпня, то ли просто впервые в жизни видел вот такой, расслабленной и неготовой обороняться. – Тебя спрашивают, как мы познакомились, – тихонько подсказал он и замолчал, предоставив ей полную свободу слова. – Ах да, простите. Элинар, все было так вкусно… Это потрясающе! Никогда не ела ничего подобного. И я, если честно, растеряла все мысли. Хозяйка выглядела польщенной. – Жалко, я так не умею, – продолжила Кира, намереваясь сыграть роль неподходящей невестки, и, уж если начистоту, тут она совершенно не кривила душой. – На кухне я просто ходячее недоразумение. У меня даже макароны пригорают… – Ой, это такая ерунда! – замахала руками Элинар. – Тут все проще простого. Тебя просто никто не учил… Знаешь, моя свекровь так поначалу придиралась к моей готовке… Геворгик, я очень люблю твою маму, но признай, она была строга ко мне. И я решила, что буду совершенно другой. Главное – просто грамотно подобрать продукты. И вот у Вахинянов, например, с прошлого месяца домработница. Представляешь, Геворгик, они ее уже научили печь гату! Эрик торжествовал. Кира не понимала, чему он радуется. Ведь в его же интересах было, чтобы идея со свадьбой в конце концов провалилась. И лучше было бы подогнать обоснование под отмену брака уже сейчас! Но почему тогда его так веселит добродушие матери? – Так что, как вы познакомились? – спросила Наринэ, и Кира вновь оказалась под прицелом. И не могла не признать, что на сцене «Большого стендапа» и то чувствовала себя не в пример спокойнее. – Ну, я играла в КВН. Потом стала заниматься стендапом… Мы с Эриком выступаем в одном клубе. – Ты в стендапе?! – от восторга Маринэ чуть не подпрыгнула. – Да, мы теперь оба в телепроекте, – нехотя подтвердил Эрик. – Папульчик, мы должны это посмотреть! – выпрямилась Наринэ. – Пусть Эрик достанет нам билеты на съемки. Ну, пожалуйста, скажи ему! – Я не думаю… – начал было Геворг, но младшенькая уже вскочила и повисла у него на шее. – И вот так всегда… – обреченно повторил Эрик. Кире пришлось выложить все о себе. Она надеялась хотя бы на конфликт традиций. Рассчитывала, что Геворг в какой-то момент хлопнет кулаком по столу: «Русская невестка?! Ни за что!» Однако все ожидания рушились кирпичик за кирпичиком, и Кира не знала, радоваться этому или ужасаться. Совершенно не представляя, куда деваться от внезапного радушия родителей Эрика и щебетания его сестер о «предстоящей» свадьбе, она старалась не поднимать глаз и сосредоточилась на угощениях. Все равно переспорить двойняшек даже ей было не под силу. Она ела вкуснейшую, тающую на языке гату с грецкими орехами, пила чай и вполуха следила за беседой, чтобы больше не попасть впросак.

– Геворгик, ну что ты вредничаешь, – жена ласково расправила ему воротник. – Ну, посмотри, как тебе хорошо. Девочки, скажите ведь? Такого разнообразия уменьшительных форм от слова «папа» Кира не слышала никогда. Папочка, папусик, папончик, папулик-джан… Воистину, в словотворчестве двойняшкам Саакян не было равных. Но их старания не пропали даром. Папа Геворг оттаял и раскис, как мацун. Вот и все? Вот он, идеальный алгоритм общения с армянами? Погладила, похвалила, посюсюкала, разве что за ушком не почесала – и он готов? А с виду такой властный… – И так всегда, – недовольно шепнул Кире Эрик.