– Ладно, допустим, это монета той девушки. И что? Зачем подкидывать кому-то золото? Ещё и древнее? – По мнению Лизы, поступок глупее сложно было придумать.

– Как подсказку? – предположил Лёша.

Оба не заметили, как к их столу подошла библиотекарша с подборкой газет в руках. Типографская краска местами размокла и смазалась под её влажными от жары пальцами.

– Я уверена, что это тоже будет вам интересно, – сказала она и, оставив стопку на столе, удалилась.

Прежде чем закончить мысль, Лёша проследил, чтобы женщина отошла подальше:

– Может, монета на что-то указывает, например, на место или дату.

– Пантикапей, шестой век?

– Наверное да. Хотя я уже ни за что не поручусь. В голову лезет какая-то чертовщина, а объяснение, скорее всего, простое. Может, она клад нашла и теперь ищет подельников, чтобы его нелегально сбыть, и мы почему-то ей приглянулись.

– Даже если так, не пойму, зачем раскидывать золото направо-налево, – заупрямилась Лиза.

Взволнованные, они разложили газеты на столе и стали просматривать их по диагонали. В каждом номере «Боспора» печаталось по одной исторической заметке: знай только открывай на нужной странице. Наконец, попалась интересная: о монетах Золотой кладовой Керченского историко-культурного заповедника и о том, как местный благотворительный фонд помогал выкупать их у частников.

– Вот и продала бы клад этой «Церере». – Лиза ткнула пальцем в статью.

Лёша, погрузившийся в чтение, её не услышал.

– Глянь сюда, – сказал он, пододвигая к ней лист.

Весь разворот, не считая рекламной секции внизу, занимала легенда о двенадцати братьях и их сестре:

На площади Ленина, под седой горой, вросший в землю, стоит Храм Иоанна Предтечи. История его началась двенадцать веков назад, в те времена когда христиане и язычники жили бок о бок. Не было между ними мира: каждый славил свою веру, соседи сычом смотрели друг на друга.

В зажиточном доме благочестивая вдова растила детей в страхе и трепете перед единым богом. Какой бы путник ни заглядывал в город, дивился он стати её двенадцати сыновей, но мало кому доводилось повстречать их сестру – девушку кроткую, смирную. Хотя братья собрали богатое приданое из золотых украшений и монет, красавица женихов сторонилась. Поговаривали, что живёт она, не поднимая глаз, и небо лишь в раю увидит.

Как пришёл матери срок преставиться, все тринадцать отпрысков явились к постели умирающей. На последнем издыхании набожная взмолилась, чтобы взялись юноши за долото и подняли крест над заливом. Уж тогда посмирнели бы язычники, видя величие божье.

Как отлетела душа несчастной, принялись сыновья за дело, а юная сестра заменила им мать. Чуть свет отправлялись все двенадцать рыть землю, возводить крепкие стены, и не могли они думать ни о чём другом, кроме того, чтобы исполнить обет.

В тяжкий день, когда ливень едва не размыл свежую кладку, сестра нашла для них слова утешения. Радовались братья, видя, как чиста её душа. Изо дня в день, из ночи в ночь готовила она еду, носила обед, управлялась с хозяйством. Бывало так, что братья, выбившиеся из сил, не могли проглотить ни куска. Тогда она омывала их усталые лица, промокала пересохшие губы.

Однажды в зной пошла она к колодцу за водой, но так занемогла, что осела на сухую землю. Мимо шёл юноша-язычник, горделивый и прекрасный, как сам Аполлон, он поднял девушку, словно травинку, и отнёс её в тень. Бедняжка хотела было противиться, но жар мужчины отогрел её лучше пламени солнца, от терпкого запаха закружилась голова, и впервые взглянула она вверх, но увидела не небо – шрам на подбородке и тёмные, дьявольские глаза.

– Прошу, оставь, – взмолилась девушка, и язычник опустил её на выжженную траву.

Многобожник ушёл, а она до вечера металась в полузабытьи. Спутались её мысли: не было в них ни светлого храма, ни заветов матери. Языки пламени лизали тело там, где коснулся его незнакомец.

О, если бы язычник сжалился над несчастной! На следующее утро, чуть братья ушли, явился он в сад, и снова потемнело у девушки в глазах.

Как не жить соколу с горлинкой, не венчаться язычнику с праведной. Втайне виделись они, у ручья за смоковницей.

– Не печалься, сестра, – говорили братья. – Скоро кончится наша работа, поднимем колокол, и полегчает у тебя на сердце.

Не знали они, как гневается на дочь всевидящая душа матери, не ведали, что перезвон уже не принесёт сестре успокоения.

Однажды в ненастье, решив, что не заладится работа, вернулись братья домой раньше обычного. Темно было в саду, но яснее ясного увидели они, как метнулась за деревья тень, а сестра их упала, замаранная, на влажную землю.

Заблестели клинки, бросились все двенадцать в погоню, и взглядом не одарили сестру. Язычник ушёл от них за гору, надеясь затеряться в бескрайней степи. Когда ненастье отбушевало, строители вернулись, сестра постирала замаранную кровью одежду и, так и не услышав от них ни единого слова, пошла искать любимого среди полыни. Пусто было поле: лишь алые маки цвели там, где когда-то проходил человек.

Безутешная, плакала девушка о своей потере, и стала её участь ещё горше, чуть открылось, отчего тяжело у неё под сердцем. Прознав, что не без следа исчез язычник, братья отреклись от ещё не родившегося ребёнка и, недолго думая, выгнали сестру из дома.

В тот день над морем висел туман. Девушка брела по берегу, глядя, как в белёсой дымке тонут камни. Путь её лежал на обрывистый утёс, и чем выше она поднималась, тем яростнее билось сердце, противясь жестокой судьбе. Сестра долго смотрела в пелену тумана и наконец бросилась в его объятия. Безжизненное тело обласкали волны.

Вскоре братья исполнили свой обет: освятили храм, помянули праведницу-мать. Но не звучало под высокими сводами имени их сестры; неприкаянная, билась она о каменные стены в туманные ночи.

Годом позже на город напали варвары. Боспорийцы защищались храбро, однако бой был неравным. Многие не увидели бы рассвета, если бы не туман, пришедший с моря. Пелена застилала врагам глаза, и не видели они, куда несутся. На беду, морок одолел и братьев. В пении ветра почудился им голос сестры; заметались, как дикие кони, по полю боя да и сложили головы от острых мечей.

Все христиане города желали мира их душам, но не обрести им упокоения, пока сироткой странствует тень сестры, пока не нашлось доброе сердце, которое бы её пожалело, пока маки цветут на пролитой в поле крови.

Автор: Смирницкая В.В.

– Думаешь, девушка из слободки и есть «сестра»? – спросила Лиза, дочитывая последние строчки.

– Не знаю, здесь упоминается утёс и монеты…

– …и что она была «красавицей», – улыбнулась Лиза. – Это тоже сходится.

Примириться с мыслью, что они повстречали призрака, будет непросто. Лёша часто говорил о тонких, нематериальных вещах; некоторые его размышления приводили Лизу в трепет. Но чтобы мистика вторглась в её жизнь – такого прежде не бывало.

Она встала и подошла к стойке.

– Извините, можно сделать копию?

Пока библиотекарша включала ксерокс, Лиза обернулась к своему спутнику и сказала:

– Покажем легенду остальным.

…Тем временем Дима, не дозвонившись друзьям, решил прогуляться до магазинчика «Счастливчик» за арбузным мороженым. Проходя мимо подъезда Влада, он заметил старушку, сидящую на раскладном стуле. Её седые волосы были повязаны красным платком на манер банданы, в ногах стояла тканевая сумка, в ней – кулёк, полный семечек, а на семечках два гранёных стакана дном вверх. На него нахлынули воспоминания. Сколько же таких стаканов они выщелкали за детство! А ещё у бабулек были леденцы «Рошен» по четверть гривны за штуку. В каком это году торговки исчезли с улиц?

Дима остановился. Наверное, руки у неё, как и у тех, прежних, пахнут хозяйственным мылом, а подол юбки усыпан лузгой. Родители говорили не покупать еду с рук, но запрет нарушался тысячи раз, и никто не отравился: в детстве этого не могло произойти, они были неуязвимы.

Дима подошёл ближе. Нет, от неё пахнет не мылом, а чем-то сладким, вроде творожной массы.

– Будьте добры, один стаканчик. – Он любил разговаривать со старшим поколением с нарочитой вежливостью, зная, что это подкупает.

Бабушка беззубо улыбнулась, отсыпала Диме семечек, потом достала из кармана цветастой рубашки кусок марли, сложенный вчетверо, и протянула ему.

– Что это?

– А ты посмотри!

Он отступил. Женщина криво усмехнулась и развернула марлю: под белой тканью оказалась пара золотых серёг с алыми камешками.

– Бери-бери, человек, не бойся.

Отец предупреждал, что чужое добро липнет к рукам, но отяжеляет совесть. Да и на что ему женские серьги, пусть и золотые?

– Чего всполошился, голубок? Была я молодая – сама носила, а теперь куда уж. Возьми, подаришь девушке красивой, какая нравится.

Он сразу подумал о Лизе. Вроде она предпочитает маленькие, металлические серёжки, но в слободке при виде побрякушек глаза её загорелись. Пригодилась бы любая возможность положить конец глупой размолвке. В душе Дима до сих пор не верил, что они действительно расстались. Скорее уж, поставили отношения на паузу. Решили не мучить друг друга вторым годом видеозвонков и текстовых сообщений. Однако Лиза всё ещё занимала место в его сердце.

Оглядевшись, Дима убедился, что за ним никто не наблюдает.

– Спасибо, – сказал он, взял серьги, семечки и продолжил свой путь, рассеянно перебирая в голове воспоминания о позапрошлом лете. Будто бы всё это случилось недавно. Два года пронеслись как один день. Вот бы ещё Лиза считала так же.

Вернувшись во двор, Дима занял зелёный стол за футбольной коробкой, пока его не оккупировали любители домино. Он надеялся, кто-то из друзей рано или поздно появится.

И верно: не успел он разложить второй пасьянс, как со стороны остановки «Ворошилово» подошли Лиза с Лёшей. Подняв к небу острые локти, она переплетала косичку на ходу. Бежевый топ задрался и обнажил полоску загорелого живота. Лиза увлечённо слушала Лёшу и кивала, пряди волос то и дело выскальзывали из рук. От её улыбки, обращённой другому, у Димы засосало под ложечкой. Серьги дарить расхотелось.

…Первым же, что заметила Лиза, подходя к столу, укрытому тенью деревьев, была Димина футболка. Белая, с принтом «Планеты сокровищ»: мультяшный герой Джим рассекает по небу на солнечном серфере. Её подарок на три месяца отношений.

Пока Дима с Лёшей обменивались рукопожатиями, она присела на лавочку, чувствуя, как воспоминания набухают и распускаются в голове, словно китайский чай-цветок.

– Надо же, ты её не выкинул? – не удержалась от вопроса Лиза.

Дима оттянул низ футболки и перевёл взгляд на принт.

– Нет, капелька, она мне нравится.

Лиза вздрогнула от неожиданности.

– Не называй меня так!

Она оглянулась на Лёшу в поисках защиты или совета, он смотрел в сторону. Как следует себя вести?

– Извини, я ещё не привык, что не могу так говорить, – объяснил Дима, но буря в её сердце уже поднялась: ласкательное слово родом из прошлого всколыхнуло и боль, и остаточные нежные чувства. Может, им двоим уже не быть друзьями, как в детстве? Может, сам Дима к этому не готов?

Наконец, Лёша вмешался:

– Нас всего трое, давайте в «верю – не верю» сыграем.

Кивнув, Лиза постаралась собраться. Ей нравилось блефовать, и особое наслаждение сулило то, что Дима часто проигрывал: быть может, из-за медлительности, или в силу природной неспособности считывать чужие эмоции. За неделю, прошедшую с его приезда в Керчь, у них не было случая объясниться, и затаённая обида отравляла Лизе кровь. Будет приятно увидеть, как Дима останется в дураках, для начала хотя бы в картах.

Она села вплотную к Лёше, уверенная, что друг не станет подглядывать. Пару партий спустя мнение пришлось пересмотреть: похоже что, прекрасно видя карты, Лёша ей подыгрывал.

– Ещё две десятки! – сказала она с азартом, зная, что в этом круге Дима загребёт полколоды.

От напряжения его щёки покраснели: небось, начал догадываться, что один играет против двоих. До разоблачений дело не дошло: в этот момент они заметили Гришу, появившегося из арки дома. Взъерошенный, в бесформенных шортах, он, похоже, возвращался с пляжа. Следом показалась его мама, щуплая одинокая женщина лет сорока, в Днепропетровске совмещавшая ставки школьного завхоза и уборщицы. Она забрала большую оранжевую сумку, ведро, удочки, чмокнула сына в лоб и поплелась к подъезду.

Из арки вышли две девушки, чьи огненно-рыжие волосы сверкали ярче медной проволоки, и заговорили с Гришей. Случайные прохожие? Спрашивают дорогу? Все трое направились по вытоптанной в траве тропинке прямиком к их столу. Сводные сёстры? Соседки? Кем бы они ни были, однозначно Гриша привёл во двор самый удачный «улов» за последние годы. «Влад расстроится, что его не было, – подумала Лиза. В животе чувствовался неприятный холодок. – Они вроде ничего…»

Она машинально одёрнула майку.

– Всем привет! – Запыхавшийся Гриша пожал парням руки и плюхнулся на скамейку. – Это Лика и Ники.

Близняшки одинаково улыбнулись.

– Не пугайтесь имён, мы нормальные. – Та, кого представили как Ники, присела рядом с Лёшей. – Просто у родителей с фантазией перебор.

Другая присоединилась к Диме и Грише на скамейке напротив. Она рассеянно провела ладонью по семечкам, высыпавшимся из рваного кулька, и сказала:

– Я представляюсь Ликой, потому что Анжелика звучит ужасно вульгарно.

Лиза смерила взглядом её короткий сарафан с открытой спиной. «Как безвкусно…» Хотя в летнем сезоне были актуальны африканские мотивы, к ним едва ли можно было отнести алые перевёрнутые волны, обрамлявшие декольте близняшки. Лиф сарафана смотрелся старомодно и к тому же выдавал маленькую грудь. Её сестра выглядела не лучше. «Но мальчикам, конечно, важнее их смазливые мордашки», – подумала Лиза. Центр всеобщего внимания сместился, и во рту у неё появилась горечь. А кроме того, ей было непонятно, как другие девушки могут с беспечностью относиться к своей внешности. Неужели им не страшно упустить любовь всей своей жизни?

– Мне ещё повезло с именем, – продолжила близняшка, – в отличие от сестры.

Ники вспыхнула, и краска скрыла россыпи веснушек на щеках. Дима перегнулся через стол, щурясь и уворачиваясь от солнечных зайчиков, просачивавшихся сквозь крону дерева, и возразил:

– Не слушай её. По-моему, Ники хорошо звучит.

– Да уж, – вздохнула девушка, не забыв затем кокетливо улыбнуться комплименту, – а Никитá ещё лучше. Приходится выкручиваться.

Лиза с трудом сдерживала нарастающий внутренний протест. «Гриша мог бы сначала спросить, хотим ли мы видеть его знакомых». Уже не в первый раз компания, сложившаяся в детстве, казалась ей клеткой, которую она переросла. Они гуляли вместе по инерции и даже не слишком нравились друг другу. Что ценит Лёша в Маше? Беспокоится ли Влад о Грише? Таких вопросов никто не задавал. На них не нашлось бы ответа. У каждого был один-два настоящих друга, на этом всё и держалось.

Гулять компанией, несомненно, было веселее, чем по двое: можно устроить пикник или поиграть в настолки. Проблемы возникали, когда кто-то приводил новеньких, как сейчас. Круг общения расширялся, и ни у кого из «старичков» не было права вето, чтобы этому помешать.

«С другой стороны, – продолжила размышлять она, – признайся, проблема не в сёстрах, а в неумении делиться. Ты хочешь любви даже от тех, кого не любишь сама. Когда рядом парни, ты и с Машей пытаешься конкурировать». Лиза окинула близняшек долгим взглядом: «Проходи знакомство с глазу на глаз, ты бы сочла их милыми».

Пошарив в кармане, она вытащила сложенную в восьмеринку распечатку, надеясь, что легенда поможет переломить ход беседы.

Все непосвящённые, пересев на одну скамейку, занялись чтением, пока Лиза с Лёшей наблюдали за выражениями их лиц. Парни, озадаченные на вид, добрались до конца первыми, близняшки ещё с полминуты сидели, уставившись в листок.

– У вас тут общество любителей истории? – спросила Ники; по её лицу, как трещина, пробежала ироничная улыбка.

Лиза ощетинилась.

– Нет, это важно!

Она вызвалась пересказать вчерашний вечер.

Чем дольше Лиза смотрела в две пары зелёных, насмешливых глаз, тем больше привирала. Она говорила долго и детально, для внушительности. Краски сгущались: каждый шорох, отблеск луны, запах превращался в символ чего-то большего. И что хуже всего – трое за столом знали, как далёк её рассказ от действительности.

Под конец Лиза начала запинаться, боясь, как бы кто-то из троих не разоблачил её преувеличений, пусть и по-дружески. Тогда она, жалкая врушка, совсем потеряется на фоне сестёр.

Но никто не вмешался. Напротив, Лёша подхватил рассказ, и о поездке в библиотеку все узнали с его слов. Так история Лизы приобрела больший вес.

– Знаешь, вчера ты не говорил о монете, – сухо заметил Дима. – Покажи.

Лёша выложил находку на стол, и она пошла по рукам.

– Может, лучше выкинуть? – спросила Ники, когда до неё дошла очередь. – Вдруг этот призрак подстерегает путников, а потом морочит им голову? Ты ведь мог утонуть!

– Не такой Лёха парень, чтобы утонуть, – заверил её Дима.

– Я хотел бы узнать правду, – сказал Лёша.

– Ой, да забудь и всё, – возразила Лика.

Отвлёкшаяся от разговора Лиза думала о своей матери, которая тоже беременной оказалась на улице, и, параллельно, о девушке из легенды и её мёртвом ребёнке. Он тоже услышал бы коронное «от тебя одни проблемы», если бы родился.

Жара крепчала. Гришу позвали домой, якобы обедать, но он не появлялся ещё пару часов. Другие тоже бы сбежали, будь у них в квартире кондиционер. В степи за домом ухала горлица (у – уу – у, у – уу – у), а по столу ползали пьяные от солнца мухи. Хотя Гриша ушёл, близняшки остались: похоже, малознакомая компания их ничуть не смущала.

Духота вынудила ребят переместиться к подъезду кооперативки. Девушки присели на скамейку, парни остались на ногах. Над крыльцом поднималась паутина железных прутьев, увитая диким виноградом. Ягоды ещё не созрели – они прятались за листьями, мелкие, как горошек.

– Надо бы ещё раз сходить в слободку, – сказала Лиза.

– Давай, если ты хочешь… – согласился Дима, и у неё в голове промелькнули десятки дней, когда по её прихоти они вдвоём бродили по трущобам у Стекольного комбината или блуждали по степи, не боясь ни змей, ни пауков. Иногда им попадались алые маки, лентой тянущиеся по холмам, совсем как в легенде.

– Это опасно, – перебил её мысли Лёша.

– Да ну эти деревни! – сказала Ники, а её сестра усердно закивала. – Пойдём лучше в город! – (На местном жаргоне «в город» значило «в центр».)

С поддержкой Лёши их голоса перевесили, и было решено ехать на набережную, как только спадёт жара. А пока они пройдутся до «Счастливчика» за холодной газировкой.

«Мы с тобой ещё сходим, куда захочешь», – прошептал Лизе бывший возлюбленный. На неё нахлынула сначала волна лёгкой тошноты, потом – нервного возбуждения. В душе удивительным образом уживались обида на него и вялая нежность. «Мы с тобой ещё сходим, куда захочешь», «мы с тобой дождёмся лета», «мы с тобой справимся с расстоянием», «мы с тобой будем жить вместе», – как же сильно Дима любил разбрасываться этим «мы с тобой».

…Когда они шли в магазин, старухи у гаражей уже не было.