У женщин всё сложнее. Они сходятся и расходятся в частностях. Как тут обойтись без слов? Поэтому мои подруги держали с Гийомом дистанцию: задав ему несколько общих вопросов из учебника «Хэппи Инглиш» и единодушно постановив, что его английский слишком гнусав для понимания, они посчитали свою миссию знакомства выполненной и переключались в режим рассматривания. А рассматривать было что. Гийом так выделялся на фоне соотечественников, что в Доме-музее Васнецова, где я велела ему молчать как рыба, всё равно пришлось платить сто двадцать рублей вместо шестидесяти. Иностранцам прикосновение к русской культуре обходится в два раза дороже, чем нам. Что в нём было не так с точки зрения отечественной физиогномики? Частности, заметные только женскому глазу: угол между бровями и носом, тонкость переносицы, резкость скул, оттенок кожи, соотношение плеч и бёдер, выражение лица. Бабушку-билетёршу не проведёшь.

***

Гийом очень хотел увидеть Кремль. Майская Москва расстелила свои клумбы, включила фонтаны, выпустила лебедей в приусадебные озёра – а он не отрывал взгляда от страниц «Лё Пти Фютэ», где я краем глаза увидела древнюю фотографию Мавзолея и много-много золочёных куполов. Он помнил об официозных достопримечательностях даже на пикнике в Абрамцево, даже в Аптекарском саду-огороде, внутри специально созданной для поцелуев арки из глициний, даже под переливы рояля в клубе на Малой Дмитровке.

В предпоследний день мы добрались до Манежной площади и даже подошли к кассам… но неприветливая барышня защёлкнула замок ровно в тот момент, когда я обреченно взялась за ручку. Я ведь уже говорила, что мы везде и всегда опаздывали и – самое ужасное – нисколько из-за этого не переживали? Мавзолей, слава Богу, был закрыт, и мне не пришлось краснеть за то, что я сама там никогда не бывала, даже со школьной экскурсией. Храм Христа-Спасителя мы обежали довольно быстро, и Гийом успел только мимоходом заметить, что выложенные неоновой проволокой имена святых похожи на рекламу кока-колы. Этот пассаж надо вставить в какой-нибудь текст для «Вечерней Москвы», подумала я, но тут же сама себя отредактировала: её же финансирует мэрия.

Гийом стремительно завоевывал моё журналистское сердце своими редкими, но меткими комментариями. И непременно завоевал бы, если бы кроме них делал хоть какие-то попытки мне понравиться.

Вероятно, его стремление готовить ужины нужно было расценивать как такие попытки. Но даже это трогательное предложение в его устах звучало обидно. Например, он говорил:

– Сегодня вечером я приготовлю тебе омлет «Четыре сыра».

– Мняяммм! – кидала я одобрительный взгляд поверх зеркала, в котором выводила стрелки на глазах.

– Можно использовать яйца, которые в холодильнике?

– Конечно, дорогой, зачем спрашивать! – отвечала я, натягивая ботинок.

– И если я возьму остатки сыра с нижней полки, никто не обидится?

– Всё, что в холодильнике, лежит там в ожидании, что его приготовят. И никто не справится с этим лучше тебя, – добавляла я елейным голосом, закрывая за собой дверь.

– Спасибо за доверие, – улыбался он, ставя ногу между дверью и порогом. – Но одного сыра будет маловато. Не могла бы ты по дороге с работы купить кусочек горгонзолы, грамм двести шанталь, ломоть пармезана… Впрочем, гран-падано тоже подойдет.

– Могла бы, – с заметно угасшим энтузиазмом отвечала я после паузы, во время которой калькулятор в голове подсчитывал, во сколько мне обойдётся этот омлет.

Однажды Гийом взялся готовить пиццу. Он выдворил всех из кухни, настрого запретив вмешиваться в кулинарное священнодействие. Дверь в храм еды периодически распахивалась с вопросами: «Где лежат глубокие тарелки?», «А плоские?», «А консервный нож?», «А противень?», «А скалка?». На последнем вопросе мы с мамой недоуменно переглянулись: у нас в доме не увлекались ни выпечкой, ни домашними пельменями, и скалка имелась только в сувенирном наборе деревянной утвари, привезённом из Болгарии.

Гийом осмотрел предложенную скалку с художественно выжженным славянским орнаментом на ручке и почесал затылок.

– Вы живете в каменном веке, – без улыбки заявил он мне.

– Потому что у нас нет скалки?! – воскликнула я.

– И поэтому тоже. Как можно жить без скалки?

В ближайшие дни он понял, как можно жить без конусообразного устройства, вытаскивающего сердцевину из яблок, без специальных ножниц для куриного филе, без губки со скребком, собирающей капли со стен ванной после душа, и даже без тёрки для пармезана. Да в принципе и без пармезана тоже.

***

Как-то утром Гийом заявил, что мы идём на рынок, потому что на ужин запланированы «ондив су крэм фреш». Из названия блюда я знала только слово sous, которое вопреки очевидности значило вовсе не «соус», а всего лишь предлог «под». Я кивнула и незаметно, стараясь не выдать своего слабого в гастрономическом смысле французского, набила ondive в онлайн-словаре. Словарь бестактно указал на мою безграмотность, предложив выбрать из десятка вариантов правильного написания. Неужели вы, мадемуазель, думали, что всё так просто – слышится «о» и пишется «о»?! Вы не знали, что французы на месте «о» могут писать e, au, eau, eux и даже ault? Я попробовала все варианты, ожидая, когда в окне перевода появится что-нибудь съедобное.

– Цикорий?! – изумленно переспросила я компьютер. – Цикорий?! – еще изумленней переспросила я Гийома. – Ты хочешь купить цикорий?

– Я хочу купить endives, – настаивал он.

– Ну да, словарь говорит, что это цикорий. Но по моим детским ощущениям цикорий – это старинный заменитель кофе для натуропатов и страдающих диабетом. Если честно, я никогда не слышала, чтобы живые люди покупали цикорий. И уж если покупать его, то уж точно не на рынке, а в…, – я снова обратилась к онлайн-словарю, – отделе бакалеи.

Гийом пожал плечами, дав понять, что в нашей стране и куриное филе может продаваться на птичьем рынке. Может, смысл блюда прояснится, если понять, что такое crème fraîche? «Сливки» – без сомнения ответил онлайн-словарь. Значит, это всё-таки какой-то молочно-сахарный десерт. Что ж, тогда и цикорий звучит правдоподобно, кто знает, насколько французская кулинария отстала от мирового прогресса. Я люблю сладкое.

– Дорогая, это – растворимый кофе, – мягким тоном психотерапевта сказал Гийом, когда я радостно подвела его к витрине и ткнула пальцем в банку с надписью «Цикорий» и изображением чашки чёрного напитка. – Иными словами, это совсем не endives.

– О'кей, тогда придётся признать, что я не понимаю, что ты имеешь в виду под цикорием, – вздохнула я. – Сориентируй меня, где он продается.

– Полагаю, там же, где другие овощи.

– У вас есть… кхм… даже не знаю, как сказать… цикорий? – спросила я у дородной продавщицы овощей с дальних южных территорий России.

– Ци… цикорий? – высоко взметнула она нещипаные брови.

– Я тоже удивилась, но ему, – я выразительно скосила глаза в сторону Гийома, скучающе перебирающего ручки авосек, – нужен именно цикорий. Для какого-то французского рецепта, – понизив голос, сообщила я. – Француз, ни слова не знает по-русски.

Расчёт оказался верным: продавщица перегнулась внушительным торсом через прилавок и совершенно бессовестно принялась ощупывать Гийома глазами.

– Что, настоящий француз? – восхищенно переспросила она, как будто перед ней стоял представитель африканского племени с косточкой в ноздре и повязкой из пальмовых листьев.

Я кивнула.

– И ни слова по-русски?!

– Ни слова.

– Эй, парень! – кликнула он Гийому на несколько тонов громче, чем того требовала двухметровое расстояние. – Как он выглядит, твой цикорий?

Святая простота. Как и многие, она думает, что языковые трудности иностранцев сродни лёгкой глухоте: если крикнуть погромче, смысл сказанного должен дойти до них. Ведь в конце концов, они же не тупые, а просто немного не в своей тарелке.

Рекламно улыбаясь позолоченными зубами, продавщица показывала на свёклу, лук, картофель, огурцы. Гийом неумолимо качал головой.

– Ну, я не знаю, что вам предложить, – бессильно опустила руки дама, исчерпав весь ассортимент прилавка. – Ну нет у меня цикория. Может, баклажаны возьмете?

Мы вернулись домой ни с чем. Этот диковинный овощ на Лосиноостровском рынке не водился. Да и купленные сливки оказались не тем, чего требовал рецепт, – судя по отчаянным объяснениям Гийома, уставшего сражаться с чуждыми гастрономическими реалиями, его «крэм фреш» напоминал по консистенции нашу сметану.

Жертвы несовершенного онлайн-словаря, этим вечером мы довольствовались макаронами с сыром.

***

В последний день мы всё-таки попали в Грановитую палату. Я вышла оттуда гордой за родину, а Гийом – слегка подавленным. То-то, знай наших! Теперь бояться нужно только одного: как бы богатства царской России не укрепили его в мысли, что платить в ресторане за меня необязательно.

Хотя если после дней, проведенных в Москве, он стал думать, что мне нравиться сорить деньгами, то в том была моя, а не Грановитой палаты, вина. Мне так хотелось, чтобы мой родной город произвел на французского гостя хорошее впечатление, что я сама готова была платить за него везде, лишь бы только он ходил со мной в правильные кафе, на правильные концерты и в правильные музеи. Я заранее купила ему проездной на метро, заказала такси в аэропорт и затоварилась отечественными деликатесами. Всё было направлено на то, чтобы Гийом избежал столкновения с изнанкой московской жизни – давкой в метро в час пик, очередями в билетную кассу и даже необходимостью ходить в магазин, где продавцы могли оказаться недостаточно любезными. Однако Гийом не спешил отвечать добром на добро. Он честно делил счёт на свою и мою части и иногда, в порыве щедрости, предлагал заплатить пополам, если моя часть счёта превышала его часть.

Чтобы избежать неприятных ситуаций, последний ужин решено было провести дома. Тем более что мама так и не успела толком расспросить гостя, чем он занимается.

Во время ужина во мне боролись радость и грусть оттого, что Гийом завтра уезжает. Так бывает, когда ешь, например, сёмгу в собственном соку или тушеные баклажаны – вроде бы блюда солёные, а во рту остается сладость. С одной стороны, было здорово снова его увидеть и не разочароваться. А с другой стороны, каким облегчением было бы разочарование! Мне нравилось, как он спит, как ест, как молчит и как говорит, как смеётся и как сердится. Мне нравились его лицо, его фигура, его запах, то, как бережно он укладывает в чемодан ботинки и как ловко гладит рубашки. С каждым днём мне это нравилось всё больше – и с каждым днём росла моя злость. Потому что он нисколечко не старался меня завоевать. Он упрямо не делал ничего из того, что делают заинтересованные в женщине мужчины: не дарил цветов, не говорил нежных слов, не делал комплиментов, не ронял многозначительные фразы о совместном будущем, не умилялся моим маленьких недостаткам. Последнее прямо-таки выводило меня из себя. Искусно разыгрываемая непосредственность до сих пор была моим главным оружием в арсенале соблазнения, на его использовании держалась вся моя завоевательная стратегия, направленная на мужчин, тоскующих по уходящей молодости и бесхитростным девочкам. Гийома же образ резвящейся, очаровательной в своих нелепостях хохотушки не трогал совершенно. Усы от молочного коктейля не вдохновляли его не только на «вытирающий» поцелуй, но даже на заботливое промокание моих губ салфеткой. Наступающие сумерки не подсказывали ему набросить мне на плечи свою куртку и нарочно оставить руку в полуобъятии. Он не порывался подхватить меня, когда я прихрамывала в плохо разношенных туфлях, а на кокетливый вопрос «Смог бы ты донести меня до дома, если бы я очень попросила?», не моргнув глазом отвечал: «Нет, ты тяжелая».

Обычно я легко отдаю своё сердце: живому, натренированному на выдуманных репортажах воображению не надо многого, чтобы выстроить образ Мужчины Мечты на непроверенном фундаменте. Главное – подлить в разгорающийся костер эмоций хорошего горючего из домысденных мотиваций, подслушанных историй, пристрастно истолкованных взглядов – и воображение уже несётся на предельных скоростях в наше совместное будущее, навстречу образам из каталога «Икея». Вот и тут я готова была отдать сердце этому, прямо скажем, далекому от эталона французу (старше меня всего на пару лет, не любит читать, не интересуется искусством, мало разговаривает, ещё не состоялся в жизни и, главное, француз!), но едва моя фантазия намеревалась унестись в голубые выси, он обрубал ей крылья. По нескольку раз на дню я думала, что совершенно ему безразлична, даже где-то противна, и каждую ночь он доказывал обратное. Иногда даже многократно. Но с утра, едва мы выбирались из постели, меня снова охватывали сомнения в собственной привлекательности.

***

Мы закончили церемонный ужин с домочадцами по случаю отъезда дорогого гостя и остались одни на кухне. Я заставляла бокал с остатками красного вина выписывать вензеля на столешнице, скучая от постоянных уточнений: «Во сколько завтра нужно выезжать в аэропорт? Ты договорилась с шофером о цене? Разменяешь мне тысячу рублей?». Хотелось, чтобы сегодня поскорее кончилось. Разве я заслужила выслушивать такое в последний вечер?! Вино стекало по стенкам бокала, оставляя длинные прямые «ножки»… Какой всё-таки красивый этот винный язык: доля ангелов, аэрация, сомелье, миллезимы, купаж, шамбрироваться… И большинство слов ведь явно французского происхождения. Придумывают же люди такие романтичные названия производственным процессам! И куда все это девается в человеческих отношениях?

Гийом, между тем, перешел к благодарностям за прекрасно проведенные дни, я задумчиво кивала и вставляла, иногда некстати: «Мне это было в удовольствие». В тот момент я почти мечтала о том, чтобы никогда его больше не видеть. Как вдруг по моим ушам полоснуло: «I love you».

Я открыла рот в изумлении, а потом вдруг расхохоталась. Гийом смотрел на меня испуганно, и я изо всех сил попыталась подавить непристойный смех. Я зажала рот одной рукой, а другой энергично обмахивала лицо, но ничего не могла поделать с вырывающимся из-под ладони хрюканьем. Гийом вскочил и кинулся в коридор. Отхохотав, я достала из ящика салфетку, промокнула глаза, сделала несколько глубоких вдохов и вышла следом.

Он курил на лестничной клетке, уставившись в тёмное окно. Я подошла и обняла его за плечи.

– Ну извини, мне стыдно, не знаю, что на меня нашло.

– Эта самая странная реакция на признание в любви, о которой я слышал.

– Ну какая любовь, Гийоша, умоляю тебя! – воскликнула я, борясь с возвращающимся хохотом. – О чем ты говоришь? Разве так ведут себя люди, когда любят?! Ты вообще-то знаешь, что это слово значит?

Он вырвался из моих объятий, бросил на пол докуренную сигарету и выбежал из подъезда. Подобрав окурок, я затушила его о жестяную банку, заменявшую пепельницу на лестничной клетке. Хорошо, что топиться у нас поблизости негде.

Я сама удивлялась своей холодности. Мне всё виделось словно со стороны, словно это происходило не со мной, а с моей проекцией. Как будто бы я знала, что сплю и все это не по-настоящему. Это ли не явно доказательство отсутствия любви? Мои чувства как будто кто-то держал на предохранителе, а ведь обычно я влюбляюсь в случайных прохожих и рыдаю над фильмами про животных.

Гийом вернулся поздней ночью – он открыл для себя бар «Пилотаж», который своей мигающей вывеской и подвыпившими посетителями мешает спать тем жильцам нашего дома, чьи окна выходят на улицу Коминтерна. Я сквозь сон почувствовала, как он плюхнулся на кровать и принялся клацать ремнём джинсов. Три пинты пива и рюмка егермейстера, безошибочно высчитал мой дремлющий мозг. Если бы это была любовь, я бы распереживалась и даже устроила бы сцену со слезами. Тут же я дождалась, когда он уляжется и начнёт ровно дышать, потом повернулась и обняла его. Погладила по животу, плечам, шее. Запустила руку в волосы. Он уже слишком обмяк, чтобы сопротивляться ласкам, и сквозь сон, возможно, не до конца понимал, кто я и что делаю. Но, буквально не приходя в сознание, он включился в процесс, и мы провели замечательную – молчаливую, но наполненную событиями – последнюю ночь.

Я не волновалась за то, в каком настроении он проснётся. Будет ли хмуриться или сделает вид, что ничего не произошло – по большому счёту, мне было всё равно. Отъезд Гийома был большим облегчением, хотя глядя вслед выезжающему из двора такси, я чувствовала, как самовольно увлажняются глаза. В комнате стало пусто, кровать снова принадлежала только мне. Я опять могла вдосталь мечтать перед сном о прекрасных принцах, встреченных на сайте знакомств, и блестящем светском будущем, которое сулило мне замужество с одним из них.