Первые пять минут я думала: какая несправедливость, что из-за разногласий с капиталистическим Западом советские дети были лишены таких сказочно сделанных сказок. Режиссёру-постановщику можно было смело давать премию «Сезар», художнику по костюмам и оператору – вручать золотые пальмовые ветви, а Катрин Денёв заочно – корону «Мисс Франции». Во всем этом неописуемо красивом мире была только одна несуразность: придворный осел какал рубинами. Нет, это замечательно, что рубинами, но сам процесс… Эстетики ради сценарист мог бы придумать иной способ синтезирования драгоценных камней в ослином организме. Почему бы ослу, например, не вытряхивать их из ушей или не выбивать копытцем? Возможно, тогда бы фильм прошел кордоны строгой советской цензуры, и его прокатная география расширилась бы в разы.

Но с каждой следующей минутой я укреплялась в мысли, что сказка эта чисто французского пользования. Во всех других странах её показывали бы на закодированных каналах. Итак, королева умерла. Король был так опечален, что прогнал с глаз долой принцессу, которая была слишком похожа на почившую мать и тем самым разрывала ему сердце. Через несколько лет он случайно увидел девушку поющей в саду, поразился ее созревшей красоте и сходству с покойной женой и… решил на ней жениться. На своей дочери. Чтобы подавить слабое сопротивление отвыкшей от отцовской ласки принцессы, он использовал тяжелую манипулятивную артиллерию из разряда «Разве ты не любишь своего отца, не почитаешь его и не хочешь сделать его счастливым?». Героиня Денёв покорно кивала, мол, люблю, почитаю, хочу. Я в ужасе наблюдала за этой сценой инцестуального растления, успокаивая себя тем, что старик-король выжил из ума, дочь это прекрасно понимает, но боится потерять право наследования и постарается деликатно урезонить его психопатическое либидо.

Принцесса бежит за советом к фее-крёстной, которая в песенно-танцевальной форме разъясняет ей, что молодым девушкам не пристало выходить замуж за своих стареющих отцов. Чудесный опереточный номер, хотя, на мой взгляд, в сюжете избыточный – принцесса наверняка и сама в курсе прописных истин. Поскольку король – самодур, и песенно-танцевальные аргументы на него, скорее всего, не возымеют действия, фея предлагает девушке попросить у отца в качестве свадебного подарка платье цвета луны. Эта женщина мудра, подумала я. В своем лесу ей наверняка частенько приходится сталкиваться с неуравновешенными типами – она знает, как с ними обходиться без риска для здоровья.

Бровки Катрин Денёв расслабленно разъезжаются на свои места, на губах снова появляется беззаботная улыбка – план кажется ей гениальным. Она, талантливо изображая смущение, сообщает о своей воле отцу. И в указанный срок получает платье. «Что же делать?» – думает она и снова бежит к фее-крёстной. Та предлагает план Б, потрясающий своей оригинальностью, – попросить теперь платье цвета солнца. Отец скрежещет зубами, но соглашается и на этот каприз. Принцесса поражена красотой полученного наряда и идёт к крёстной уже без прежней прыти. «Он подарил мне платье, оно очень красивое. И вообще, он такой добрый, я так его люблю, почему я не должна выходить за него замуж?» – спрашивает она.

И только тут до меня дошел весь ужас ситуации: оказывается, до этого момента принцессе было совсем не очевидно, почему придется дать отказ отцу-растлителю. Просто она была в смятении из-за его внезапной сентиментальной атаки после долгих лет, что он беспричинно гнал её от себя.

Но фея-крёстная непреклонна. Она придумывает жестокий, но безотказный план – попросить у короля шкуру осла, экскременты которого обеспечивают государственную казну. На это король точно не пойдёт, а если вдруг пойдёт, тогда выхода нет – придётся бежать из королевства.

Я закусила губу. Все дети в этот момент уже совершенно точно рыдают крокодильими слезами. Пускай уж лучше девушка согласится на кровосмесительный брак.

Принцессе тоже жалко осла. Ведь сколько она себя помнит, он какал рубинами и страшно её забавлял. Да и замуж за отца она выйти совсем не против. Но крестная сказала: «Не положено». Девушка таки просит у отца накидку из шкуры национального достояния. Рыдает, но просит. Король вне себя от гнева, но соглашается. Потому что бес в ребро скребёт его так сильно, что он готов оставить государство без единственного источника дохода. Ночью принцесса просыпается и видит перед собой голову убиенного животного – ну и шкуру под ней. Маленькие зрители бьются в истерике. Принцесса тоже рыдает, потому что ей теперь придется уйти из замка, где она выросла, где жарко топят и купают ей ножки в золотой ванночке, бросить отца, за которого она почти собралась замуж, и мечты стать королевой. Но крёстная сказала надо, а принцесса, как видно по фильму, склонна безоговорочно слушаться старших. И вот она, утирая слёзы, накидывает на себя ослиную шкуру… НАКИДЫВАЕТ НА СЕБЯ ОСЛИНУЮ ШКУРУ и бежит из родного дома в соседнее королевство. Новый наряд ей, видно, так нравится, что она не вылезает из него ни днём, ни ночью, однако принц этого королевства подглядывает за ней в волшебное зеркало и заболевает от любви. Спасти его может только пирог, испечённый замарашкой в ослиной шкуре, – о чём он в жару сообщает перепуганным родителям. Королева намекает на антисанитарию, король настаивает, что заказанный пирог наследник престола будет пробовать только в присутствии придворного врача. Принцесса, не снимая ослиной шкуры, принимается за готовку – впервые в жизни, потому что чем дуршлаг отличается от тёрки, ей подсказывает волшебная поваренная книга. Ослиные копытца волочатся по кухонному столу, ниспадают в миску с тестом, придавая будущему пирогу крепкий деревенский вкус.

Присутствие придворного лекаря на дегустации оказывается нелишним: принц едва не ломает зубы о золотое кольцо, коварно подложенное туда Ослиной Шкурой. Зуб спасают, но мозг наследника уже необратимо повреждён. Как иначе объяснить, что вместо того, чтобы дать гонцу разнарядку доставить во дворец «девушку, которая носит ослиную шкуру» (она там в королевстве живая достопримечательность, едва ли не туристы с ней фотографируются), он устраивает примерку кольца всем женщинам королевства. Примерка кольца – это поистине эпическая сцена: демократически настроенный принц настоял, чтобы на смотринах присутствовали все без исключения подданные женского пола, включая старух, малолетних детей, нищенок, юродивых и не способных самостоятельно передвигаться.

Короче, принц нашёл свою возлюбленную под ослиной шкурой. Играют свадьбу. В разгар пиршества во двор прекрасного барочного замка влетает… ВЕРТОЛЕТ. Я не шучу: натуральный серый вертолет гражданского пользования, без розовых лопастей и позолоченной вязи на стеклах – как будто только что с военно-воздушных учений спасательной бригады. Оттуда выходит король-отец и фея-крёстная. Отец расцеловывает блудную дочь, а фея, видя её тревожное выражение лица, успокаивает: «Не волнуйся, дорогая, он больше не хочет на тебе жениться. Он уже женился – на мне».

Все счастливо улыбаются, занавес, дети идут пить какао.

Я выключила телевизор и долго сидела неподвижно с широко раскрытыми глазами. Час дня – самое время выйти поприветствовать город. Но можно ли без пневматического оружия выходить в город, чьи жители выросли на подобном кино?

***

Когда, пройдя триста метров по улице, вы встречаете босоногого буддистского монаха, длиннобородого старика в белоснежных одеждах, женщину, у которой из носа торчит трубка, а к поясу пристёгнут аппарат искусственного дыхания, девушку в сари, девушку в пижаме и группу негритянок в ярких, пышных платьях и чалмах, вы чувствуете себя в своей тарелке? Я чувствовала себя посетителем музея естествознания. Для остальных прохожих было в порядке вещей по дороге на работу пересечься с вождем африканского племени в парадной тунике и с обвешенной плюшевыми игрушками японкой-фетишисткой – никто даже не поворачивал головы в их направлении.

Моя же голова крутилась в разные стороны и иногда проворачивалась вокруг своей оси. Каждый встреченный человек был готовым персонажем для повести. Пройдя мимо террасы кафе, можно было набрать сюжетов на увесистый сборник.

Вот, например, эта молодая парочка. Я уже и афишу вижу: драма, в ролях Гийом Канэ, Марийон Котийяр и Одри Тату. Он встречается с её лучшей подругой, но их тянет друг к другу, они ничего не могут и не хотят с этим поделать, потому что фильмов про морально возвышающую дружбу во французском кинематографе гораздо меньше, чем про разрушающую и нездоровую любовь. В конце Марийон Котийяр срывается с моста.

А эта пара в возрасте – соседи по лестничной площадке, оба вдовцы: однажды они столкнулись у лифта, он вдохнул запах её «Шанель №5», а она – безымянного лавандового одеколона, и они одновременно подумали, почему бы не попытаться построить что-то новое на склоне лет; но призраки прошлого здорово досаждают им – почившие супруги не желают делить их с другими даже после смерти. Мистический триллер.

А этой барышне сегодня не повезло: ей не продлили контракт стажера в издательстве, и теперь, похоже, придется возвращаться к родителям в Лотарингию, ведь срок оплаты аренды её двадцатиметровой студии истекает через неделю, и это последние триста евро, что у неё остались. Смятение чувств она запивает капучино и закусывает эклером. Начало романтической комедии.

Ноги подустали, и я очень кстати набрела на тенистый парк. Расположившись на парапете фонтана, подставила нос солнышку. И вдруг в этот нос стал просачиваться ни с чем не перепутываемый аромат марихуаны. Я приоткрыла глаз: рядом устроилась приличного вида старшая школьница и самозабвенно смолила косяк. Не успела я закрыть глаз и подумать про неё гадости, как над ухом раздался приятный звонкий голосок: «Извините, вам не мешает дым?». Это было очень трогательно. Как если бы воры, грабящие пивной ларек у меня под окном ночью, поднялись бы на второй этаж и вежливо спросили, не беспокоит ли меня шум разбивающегося стекла. «А то если что, мы можем перенести работы на другое время! – Нет-нет, всё в порядке, я потерплю. – Мы можем предложить вам фирменные беруши. – Спасибо, мне действительно не сильно мешает. Если вы будете долбить поритмичней, то это даже может сойти за дэнс. – Мы постараемся, мадемуазель. В любом случае мы сделаем всё возможное, чтобы управиться как можно скорее; так у вас будет ещё несколько часов тихого утреннего сна. – Очень любезно с вашей стороны». И они вернутся к разграблению ларька.

Я покачала головой: «Нет, не мешает». И от умиления добавила: «Это даже приятно».

Париж стерпит всё. Хочешь спать на траве – спи, хочешь ходить босиком – валяй, хочешь жить в чемодане – располагайся, никто тебе слова не скажет. Здесь живут люди всех цветов кожи. Они соблюдают рамадан, другие вставляют золотые зубы на место здоровых, третьи ходят в чалмах и юбках эпохи дядюшки Тома, четвертые в жару преют в деловых костюмах. Все разные, и никто друг другу не мешает. Это открытие меня слегка успокоило; да, у здешних людей, воспитанных на «Ослиной шкуре» и «Последнем танго…», определённо, иной этический кодекс, но возможно, мне это даже на руку. Ведь я, если уж начистоту, мыслю странноватым образом, который большинство людей сочло бы аморальным.

***

Автор блестящих трэвелогов Джером Клапка Джером в рассказе о путешествии троих закадычных друзей на велосипедах по Германии – незаслуженно менее известном, чем их путешествие в лодке по Темзе – подробно, аж на шести страницах, объясняет, почему он не будет вдаваться в описания природы, дикой или городской, так любимые романистами. В эру пароходов и фотоаппаратов английский классик считал этот жанр таким же бесполезным, как красочное описание блюд, которые подавались к обеду, – попыткой подменить зрение другими чувствами.

Джером прав. Каждый школьник знает, что нет ничего скучнее, чем описания природы, которыми злоупотребляют классики литературы. Описание городов, которые постепенно вытеснили леса и поля из хронотопа повествований, по сути то же самое. «Один муравейник как две капли воды похож на другой. Везде много дорожек – одни узкие, другие широкие, и по ним бестолково снуют насекомые: одни куда-то спешат, другие останавливаются перекинуться словом с приятелем. Одни волокут тяжести, другие греются на солнышке. В закромах хранятся припасы, в бесчисленных кельях насекомые спят, едят, любят, а рядом, в уголке, покоятся их белые косточки. Эта норка побольше, эта поменьше. Это гнездышко на камнях, это на песке. Этот домик построен лишь вчера, а этому чуть ли не сто лет – говорят, он появился еще до того, как ласточки налетели, – а там кто его знает?»⁹

Поэтому я вырезала отсюда лирические зарисовки про «студенческий дух Латинского квартала», «величие Собора Нотр-Дам» и «буржуазный шарм Марэ». Нет лучшего способа прослыть самонадеянным идиотом, чем попытаться описать Париж русскому человеку. Для русских людей этот «муравейник» стоит особняком от всех других. О нём говорят с придыханием, будто улицы там вымощены круассанами и романтику разливают на заказ, как пиво. И все отчего-то знают его как свои пять пальцев.

Чтобы объяснить магию Парижа, достаточно описать среднестатистическое парижское кафе. Скорее всего, под полосатым красно-чёрным навесом, на котором золотой вязью выписано примитивное название вроде «Улитка» или «У Франсуазы». Столики и стульчики, будто маленькие, упрямые бойцы бессловесной мебельной армии, оккупируют каждый свободный метр тротуара вокруг него. Иногда после одиннадцати вечера они отступают и стройными шеренгами стоят за витриной, готовые к утренней атаке. А самые упорные и ночью не сдают своих позиций: для надежности они скрепляются цепями и спят стоя, как боевые лошади.

Кафе в Париже – это совсем не то, что кафе у нас. Они никогда и не претендовали на то, чтобы кормить людей. Об этом издалека сигнализируют столики, на которых нет места тарелке – на нём помещается только условный «повод для беседы»: чашка кофе или бокал аперитива и пиала с фисташками. Очищенная от условностей, беседа льётся легко и непринуждённо; под локтями появляются круги от новых бокалов; уличный гул ближе к вечеру звучит как музыка, под неё мимо столика проносятся люди – идеи для повестей и романов.