6

Как выяснилось, Роман заблуждался, думая, что практичные руководители секты на следующий же день попытаются пристроить его к какому-либо делу и что у него будет свобода передвижения по территории лагеря, благодаря чему он вскоре сможет увидеться с Ланой. Нет, вначале ему, наряду еще с несколькими новичками, организовали вступительный период в бараке с почти тюремным режимом, от которого у менее крепкого человека, наверное, и крышу могло бы снести. С утра и до вечера – пост и молитвы, молитвы и пост. И проповеди, проповеди без конца!

Те, кто пришел в этот лагерь действительно с верой, из нее, наверное, и черпали силы, чтобы все это пережить. Роману оставалось уповать лишь на свой внутренний резерв. Вставать его, наряду с другими бедолагами, заставляли еще до рассвета, а падали они на свои матрасы уже в районе полуночи. На голые матрасы, брошенные прямо на пол. Впрочем, оно было и к лучшему, что спали на полу: учитывая плотность населения в этом небольшом бараке и душные летние ночи, при наличии кроватей было бы еще хуже.

Роман и так порой подолгу не мог заснуть, ворочался, пытаясь нащупать на своем тюфяке участочек попрохладнее и ловя между досками хоть какой-нибудь сквознячок, мечтая при этом включить кондиционер, принять душ и нормально пожрать. И заранее зная, что вскоре сквозь незаметно и тяжело навалившийся сон в одуревшую голову снова ворвется пронзительный голос кого-то одного из трех наместников: «На молитву, дети мои! На молитву! Солнце скоро встанет! Спешите спасти ваши души!»

Многие, тупея в такой обстановке, все никак не могли запомнить этих молитв, хотя совершенно искренне старались это сделать. Ромка запоминал. Хотя у него вместо религиозного рвения в душе ключом била желчь, а в мыслях вместо требуемого смирения уже день так на третий не осталось ни единого приличного слова. Но, наверное, эта злость, обостряемая еще и жестким постом, как раз и помогала ему существовать. Осматриваться, изучать обстановку, сохранять ясность мыслей. А вот сдерживать кипящие эмоции ему помогало уже наличие той самой цели, ради которой он сюда пришел.

Легче всего было вспылить и послать подальше всех «святых наставников» с их проповедями и молитвами. Но не сворачивать же с полпути после того, как сумел попасть в этот лагерь, преодолев все протесты Гены и Айки?

А еще он должен был выстоять потому, что и она когда-то все это пережила. И неудивительно, что после такой обработочки стала послушной рабой, позволяющей делать с ней все, что только вздумается наместникам. Они ведь попросту зомбировали тех, кто к ним приходил! И если люди пришли по доброй воле, без того внутреннего сопротивления, что было у Ромки, то, надо думать, в процессе такой «адаптации» их сознание превращалось в чистый лист, на котором потом можно было писать заново все, что угодно.

Ромка все больше убеждался в этом, слушая редкие и тихие разговоры своих соседей по бараку и поражаясь тому, что ни у одного из этих людей даже мысль не мелькнула опомниться и сбежать. Наоборот, в головах, стремительно тупеющих от такого образа жизни, все прочнее укоренялась вера в необходимость «молитвенного подвига», который совершается здесь. У Ромки порой создавалось впечатление, что находящиеся рядом люди подсаживаются на какую-то невидимую психологическую иглу, с которой слезть с каждым днем все труднее.

В конце недели у одного из новичков случился припадок. Он вскочил среди ночи, бегал, орал, что бесы пытаются утащить его отсюда, из гавани, способной спасти его душу, чтобы вдали от нее окончательно погубить. В итоге его куда-то утащили прибежавшие на шум «духовные братья» из старожилов, и в последующие несколько дней Роман его больше не видел. Впрочем, не особо и высматривал.

Кого он мечтал увидеть – так это Лану, хотя бы мельком! Но новички содержались отдельно от других, в укромном уголке огромного лагеря, куда, казалось, даже птицы лишний раз старались не залетать. Так что на исполнение этой мечты не стоило даже надеяться, равно как и на то, чтобы дать о себе знать Айке с Геной. Хотя при прощании они обговаривали такую вероятность, что в первые дни он, шагнув за этот высокий забор, полностью пропадет из зоны их досягаемости, но все равно он знал, что они там сходят с ума от тревоги. А сделать с этим ничего не мог. Оставалось только терпеть. И душными ночами, и во время молитв, все больше напоминающих шабаш психопатов, и во время проповедей, когда в сознание просто вдалбливали очередную «истину», повторяя ее на все лады хорошо поставленным, проникновенным голосом, и во время «трапез», где день за днем раздавали только теплую воду и черствый хлеб.

И вот в один прекрасный день все закончилось! После очередной молитвы отец Никодим не отослал всех, как обычно, в барак, а обратился к ним с вдохновенной речью о том, что все они достойно прошли через свое очищение, и теперь… Из всего озвученного репертуара четче всего для Романа прозвучала новость про праздничный ужин. Состоявший, как оказалось на деле, из миски каши. Впрочем, после длительного голодания это было, пожалуй, разумно, иначе наряду с иногда возникающими истериками наместникам пришлось бы еще столкнуться с проблемой кишечных колик.

Но они в своем деле были не новичками! Разбавили ужин проповедью, потом устроили внеплановый отдых. Не то чтобы полноценный, но все же оказавшийся способным освежить вскипающие от недосыпания мозги. А потом торжественно объявили о том, что сегодня «новообращенным братьям» выпадет великое счастье лицезреть не кого-нибудь, а самого преподобного Евстафия, который явится к ним собственной персоной для того, чтобы произнести перед ними напутственную речь, с которой все они вступят в новую жизнь.

Зная, что за ним, как и за другими, со стороны сейчас может кто-нибудь наблюдать, Роман постарался изобразить на своем лице восторг от услышанного. И наряду с другими поспешил в бывший летний кинотеатр – сооружение лишь с навесом, без крыши, где уже готовились к приему высокого гостя, который в другие дни, если верить рассказам наместников, изводил себя в уединении постом и молитвою.

* * *

Иннокентий приезжал в лагерь регулярно, чтобы лично забрать у наместников недельную выручку, на которую ему вначале приходили составленные отчеты. И еще для того, чтобы на месте обсудить с наместниками возникшие за неделю проблемы – здесь, на территории лагеря, тщательно охраняемой от постороннего проникновения, делать это было гораздо безопаснее, чем в его квартире или где-либо еще. Но даже тут Иннокентий про осторожность не забывал: все свои регулярные визиты в «Алую зорьку» он наносил не днем, а глубокой ночью, чтобы никто из рядовых членов общины его даже случайно здесь не заметил.

Однако сегодня, когда он решил выступить со «словом божьим» перед новообращенными, попутно и остальных «чад» вдохновив своим появлением, можно было, по совместительству, еще и внеплановое совещание провести. Чем Иннокентий и занялся, сразу после прибытия в лагерь тенью проскользнув из машины в особняк к наместникам. Собрал там их, всех троих, пока Захар гримировал его перед выходом к публике: наносил на его лицо специальный светящийся состав, еще одно творение Архипа, активизирующийся под действием тепла.

– Как брат Тихон? Все-таки твердо решил уйти из общины? – для начала спросил Иннокентий у Никодима, курировавшего в секте нищенскую братию и работников.

– Да. Уже ушел. Еще позавчера. Жена к нему, видишь ли, вернулась, и оттого все его жизненные планы враз изменились. Расхотел себя здесь хоронить, в грешный мир возжаждал вернуться. Но у меня уже есть, кем его заменить. Парень из новеньких. Похоже, неглупый малый, и, главное, настоящий инвалид. Правда, он же еще и специалист по автотехнике. На деле, не на словах: я ему тут маленький экзамен устроил…

– Сам решай, куда его лучше поставить, – перебил Иннокентий. – Только не торопись, если в мастерскую надумаешь отдать. Присмотритесь к нему вначале как следует. А что касается Тихона, то его теперь должна постичь кара божья за его отступничество и в назидание всем остальным. Тянуть с этим не следует, чтобы все выглядело именно как наказание, а не как несчастный случай. Скажем, пусть это завтра случится. А потом ненавязчиво, не сразу, но все в общине должны будут об этом узнать. Чтобы, если кому еще в голову взбредет нас покинуть, сто раз бы перед этим подумал. И уже предполагал бы, что такой шаг может для него не остаться безнаказанным. Не нами накажется – богом. Захар, ты у нас за господа будешь кару вершить, – распорядился Иннокентий, взглянув на стоящего за спиной помощника через зеркало. – Не убивай! Сделай так, чтобы для законников все походило на несчастный случай. А для нашей паствы – на промысел божий, и чтобы на них этот пример подействовал наверняка!

– Передоз пойдет? – невозмутимо спросил Захар, продолжая гримировать своего шефа. – Можно Архипа попросить, когда протрезвеет. Он умеет составлять такой коктейль, после которого подлый отступник, променявший бога на бабу, до конца своих дней останется овощем, на страх всем другим. Ну а я уж возьмусь ему это вколоть.

– Хороший вариант, – одобрил Иннокентий. – С этим решили, дальше идем. Банк. Мне нужен банк, не государственный, естественно. Но лицензированный и успешный. Если мы не обзаведемся таким в ближайшее время, то наши растущие капиталы так и будут валяться в сейфе без всякой пользы, вместо того чтобы легализоваться и множиться дальше.