5

«Алая зорька»! Когда-то, еще детьми, они прибегали сюда с окончанием лагерного сезона. Бегали по опустевшей территории, снова наполняя веселыми голосами ее осеннюю тишину. Дурачась, сметали и вновь раскидывали пряно пахнущие желтые листья, нападавшие с огромных столетних ясеней. Прямо с деревьев горстями ели поспевший боярышник. Заглядывали в заколоченные окна домиков и, легко сняв немудреный замок, катались на большой и старой механической карусели. Тут уж надо было держать ухо востро, потому что сторож, снисходительно относившийся ко всем другим шалостям, за эту мог и шугануть.

Это ощущение близкой опасности придавало катанию еще большее удовольствие. А потом, когда на горизонте появлялся сторож с метлой, услышавший скрип карусели, и кто-то звонко кричал остальным: «Шухер!» – они все убегали дружной стайкой, чтобы уже за лагерным забором ощутить себя счастливчиками, избежавшими очередной пацанячьей опасности.

Причем Ромка убегал, еще и Айку успев себе на спину подхватить – эта мелочь вечно напрашивалась с ним на прогулки. Он возмущался и протестовал до хрипоты, но родители все равно ее ему навязывали, потому что не могли выносить ее рев, неизменно следовавший в том случае, если он исчезал, а она оставалась дома. Вот в итоге ему и приходилось с ней нянчиться. И не только он сам, а даже его приятели как-то незаметно к этому привыкли. Так что, когда мелкая выплевывала собранный для нее боярышник, состоявший преимущественно из костей, и начинала хныкать: «Печеньку хочу!» – порой не только Ромка доставал из своих карманов безнадежно изломавшееся там печенье, но и другие мальчишки тоже. И кормили малявку – видели б это родители! – с немытых ладоней, засыпая обломки да крошки ей прямо в рот, потому что как-то иначе их было уже трудно употребить.

Годами позже, когда повзрослевший Ромка уже катал Айку на своем байке, он, случалось, подкалывал ее во время клубных сборов с приятелями: «Аечка, печеньку не хочешь?» Она, вольготно расположившись на замершем мотоцикле, фыркала в ответ, что он ее достал, и посылала его на фиг, а Ромкины друзья, вместе с ним ставшие теперь ядром байкерского клуба «Летящая стая», смеялись и подхватывали: «Ну как же! Печеньку, Айка!»

Пытаясь их игнорировать, Аглая смотрела только на брата и с чувством обещала ему: «Убью!» Но не убила, а сама взялась рисковать своей жизнью ради него, когда он лишился ног и потребовались деньги ему на операцию. Любимая сестренка, самый родной человек! И теперь Ромка сам не мог понять, как же так получилось, что он оказался способен нарушить ее покой ради совершенно другой, чужой им всем девушки.

Айка всей душой была против затеянной им авантюры и весь предыдущий вечер не отходила от него ни на шаг. Но не была бы сама собой, если бы уже утром, расставаясь с ним, ехидно не бросила:

– Может, навещу тебя как-нибудь. Печеньку даже, может быть, с собой прихвачу.

– Смотри, не забудь! – усмехнулся Роман, целуя сестру на прощание.

И – вот она снова, «Алая зорька»! Спустя столько лет и столько событий тоже.

Лагерь располагался не у самого моря, а на некотором отдалении, на склоне горы, так что, если выйти на набережную, его можно было видеть – по крайней мере, все то, что не скрывали собой вековые ясени, растущие на территории. И, снова начав ходить, Роман нередко смотрел на лагерь с берега, вспоминая детство. Но давно уже не приближался к нему. Тем более так, как сейчас, в инвалидном кресле, оставив дома свои дорогостоящие протезы, которые ему были ни к чему, согласно выбранной роли. По старой асфальтированной дороге, оставшейся еще с советских времен. К старым же массивным воротам, на которых еще можно было рассмотреть облезлую пионерскую атрибутику – горн, барабан и пионерский галстук. И все это на фоне восходящего солнышка, символа лагеря. Только оно вопреки названию было когда-то не алым, а желтым и лучистым – на алом фоне потерялся бы красный галстук.

Эти ворота многое повидали! И те времена, когда лагерь был действительно пионерским, и те, когда он стал просто детским лагерем отдыха, каким его хорошо помнил Ромка. Потом он все-таки закрылся вслед за мучительной агонией и развалом шефствовавшего над ним предприятия. Ну а теперь и вовсе был кем-то выкуплен. И солнышко стало серо-зеленым, облезнув и окислившись.

Но ворота по-прежнему стояли на своем месте. Зато забор, отбегающий в обе стороны от них, был новым. Глухим, высоким, из добротных листов железа. И глазки камер установлены, вместо двух пионеров, во время сезона дежуривших у входа на территорию.

Роман застыл перед воротами в своем кресле, отдыхая после преодоленного пути и прекрасно понимая, что рано или поздно его должны здесь будут заметить. Последние минуты, проведенные на свободе! Когда он теперь будет принадлежать самому себе, не чувствуя себя заключенным?

Но не успел он об этом подумать, как за воротами мелькнула тень, скрипнула прорезанная в них калитка, и навстречу Роману шагнул бородатый мужчина с волосами, перехваченными кожаным ремешком, и в такой же безликой, как у Ланы, одежде.

– Мир тебе, человек! – приветствовал он Романа, не поднимая глаз. – Что ищешь ты здесь?

– Мир тебе, брат мой в вере! – ответил Роман, не зря в свое время хотя бы вполуха слушавший Ланочкины проповеди. По крайней мере, манеру общения, принятую в этой секте, он усвоил. – Познав ваше учение, я пришел к вам, чтобы продолжить приобщаться к вере истинной. Примут ли меня здесь?

– Конечно, брат мой! – Теперь привратник взглянул на вновь прибывшего с такой теплотой во взгляде, что в другой ситуации Роман ни за что не удержался бы от на редкость язвительного комментария. Но человек, пришедший сюда, чтобы стать новообращенным адептом, от этого взгляда должен был просто растаять, что Ромка и постарался добросовестно изобразить. – В этих стенах с радостью примут каждого, кто готов служить богу, вместо того чтобы губить свою душу служением сатане, – коротким взмахом руки мужчина указал на город, раскинувшийся вдоль длинной набережной. А потом во всю ширь распахнул калитку. – Проезжай, брат мой! Я провожу тебя к наместнику Никодиму, и дальнейшую беседу ты будешь вести уже с ним.

Роман заехал. Потом двинулся на своей каталке по мощеным дорожкам, почти не изменившимся за пролетевшие годы. Разве что от статуй вдоль них остались теперь одни полуразрушенные пьедесталы. Но Ромка рассматривал не произошедшие изменения – нет, он отрывал глаза от дороги только тогда, когда боковым взглядом улавливал чье-то движение: не Ланочка ли там идет? Ведь здесь у него было гораздо больше шансов на то, чтобы ее встретить, даже случайно. Если только она в числе других сектантов снова не отправлена в город, проповедовать.

Но и в самом лагере людей встречалось немало. И все они проходили мимо по своим делам, даже не поднимая глаз от земли.

Наместник Никодим, обосновавшийся в бывшем домике коменданта лагеря, оказался куда общительнее и не в пример упитаннее всех тех, кого Ромка успел рассмотреть по пути.

– Мир вам, брат Никодим! – первым приветствовал его Ромка, едва только их встреча состоялась.

– Отец Никодим, – мягко, воистину по-отечески поправил его бородатый крепыш. – Отец всей нашей пастве. Вот они-то и будут твоими братьями и сестрами по вере твоей. Кто из них тебя приобщал, побудив сюда прийти?

– Сестра Лана, отец Никодим.

– Так ты брат Роман? – совершенно неожиданно спросил наместник. – Удивительно! Сестра Лана отзывалась о тебе, как о не подающем особых надежд.

– Да, это я, – согласился Ромка, сразу сделав для себя несколько выводов: во-первых, за отпущенными в город сектантами кто-то явно присматривает, пусть даже издалека, а во-вторых, требуют от них подробного отчета об их деятельности. Так что, в-третьих, тут ухо надо держать востро и даже в городе не расслабляться! – Сестра Лана по доброте душевной продолжала со мной работать. Видимо, чувствуя, что я все же не так безнадежен, как кажется. И была права! Я просто не люблю преждевременно выказывать своих мыслей и чувств, отец Никодим. Жизнь меня на этом прижгла, – он кивнул на свои культи. – Однако многое из того, что я услышал от сестры Ланы, оказалось мне близко. А еще меня давно раздражает вся бесцельная, мышиная возня этого мира. Хочется видеть идею и смысл в том, что я делаю. Вместо того, чтобы просто небо коптить в погоне за безделушками.

– Я понимаю тебя, сын мой. Так что ты рассчитываешь в себе изменить, придя к нам?

– Многое. Но прежде всего – свое будущее. Чтобы хоть в следующей своей жизни нормально пожить. Ведь пусть многие над этим и смеются, но я лично верю в реинкарнацию.

Еще как минимум минут десять вдохновенно неся весь этот бред, Роман мог только надеяться, что не выглядит сейчас совсем уж откровенным идиотом. Но оказалось, что нет! Или здесь привыкли иметь дело с людьми совершенно иного склада? А может, наместнику на самом деле и вовсе было плевать на все устремления «духовного чада». Главное – в секту пришел еще один адепт, еще одна пара рабочих рук.

Выслушав Романа, Никодим сам задал ему несколько вопросов о его прежней жизни. Зная о размахе секты, Роман не исключал, что его, инвалида, с приходом сюда могут отправить на паперть. Но, всей душой испытывая отвращение даже при мысли об этом, он прежде всего заговорил с отцом Никодимом о том, по какой специальности он работает и какой вклад мог бы внести в общину. Наместник выслушал его благосклонно, но потом сокрушенно вздохнул:

– Роман, чадо мое! У нас могут возникнуть проблемы с персональной доставкой на твое прежнее рабочее место. Так что о твоем трудоустройстве мы после поговорим. Если ты и в самом деле хороший автослесарь, то твоя помощь и здесь бы иногда пригодилась. Однако я пока ничего не могу тебе обещать.

– Я хороший автослесарь, – заверил Ромка. – И пусть мое кресло вас не смущает.

Заинтересовавшись, отец Никодим все-таки распорядился проводить Ромку в автомастерскую, где его вежливо попросили диагностировать единственную находящуюся там старую, раздолбанную колымагу. Что Роман и сделал, попутно оценив мастерскую наметанным глазом. Яма оборудована на совесть, прекрасное освещение. А еще – отличный подъемник и пневматические домкраты. Для чего? Явно не для воскрешения дохлого металлолома. Но он не стал это обсуждать с собравшимися. Вместо этого четко выдал, какими способами можно реанимировать старое корыто, чтобы оно еще могло послужить. А под конец, словно бы в шутку, сообщив, что это нерентабельно и что гораздо проще угнать другое, похожее, просто перебив номера. Тут же спохватился под устремленными на него взглядами:

– Простите, братья мои! Мои мысли еще по-мирскому грешны…

– Все мы грешники, сын мой, – мягко утешил его отец Никодим, вместе с ним покидая мастерскую, перед которой Ромка заприметил колею, наезженную явно не старым корытом, стоящим внутри. Судя по отпечаткам колес, эта машина была крупнее и тяжелее.

Ромка взял себе на заметку выяснить, что она может сюда привозить. А пока вместе с Никодимом снова устремился к центру лагеря, где должна была решиться его судьба на ближайшее время.