Глава 6

«Калитка» оказалась недалеко от кладбища. Я вошла в просторный зал и снова испытала удивление. Я, естественно, бывала на подобных мероприятиях, и все они, на мой взгляд, проходили по одному сценарию. За длинным столом сидят родственники и знакомые, выпивают, не чокаясь, потом закусывают, говорят о покойном, даже если он был противным, много хорошего. И так около часа. Затем кое-кто из присутствующих забывает о цели визита, пытается танцевать, требует веселых песен, караоке, но все начинается чинно, за столом.

В «Калитке» же стульев не было, на поминках организовали фуршет. Я стала медленно передвигаться между группами людей, пытаясь найти Катю. Девочка непременно здесь, она не могла не прийти на похороны женщины, заменившей ей мать. Но среди поминающих Катюши не оказалось.

Обойдя зал в третий раз, я прислонилась к колонне. В помещении царила духота, к тому же большинство присутствующих безостановочно курили.

– Классно, правда? – повернулась ко мне девушка в черном атласном платье.

Я пожала плечами.

– Вы о чем?

– Ну, шикарно проводили, – затараторила девица, – на кладбище оркестр играл, и в ресторане клево. Вкусно готовят, куриные рулетики пробовали? Они с черносливом!

Я не знала, как поступить. Поддержать из вежливости дурацкий разговор? Изобразить восторг от «шикарно организованных» поминок? Забыть о хорошем воспитании и молча отойти от девицы, решившей надеть на похороны супер-мини-платье с открытой грудью и полуобнаженной спиной? Правда, наряд девчонки черного цвета, но он больше смахивает на ночную сорочку, которыми торгуют в секс-шопах, чем на одежду для выхода в город. Уж лучше в джинсах, чем в таком «пеньюаре».

– В церковь, жаль, не повезли, – тарахтела девчонка, – а вы из какого магазина?

– Магазина?

– Ну в какой нашей точке торгуете? – поинтересовалась девушка, бодро жуя то ли пирожное, то ли булочку со взбитым кремом. – Тут только свои! Эх, в церкви красиво отпевают! Прямо плакать тянет! Но Соню-то нельзя! Самоубийц ваще положено за оградой хоронить!

Последняя фраза стукнула как молот по голове.

– Самоубийц!

– Ну да, – девица быстро проглотила очередной кусок булки, – а вы чё, не знали?

Я покачала головой.

– Ой, – всплеснула она руками, – небось вы одна такая остались! Третий день народ языком чешет. Давайте расскажу. Кстати, меня Лена зовут, а вас?

– Даша, – машинально ответила я и стала слушать сплетницу.

Соня ушла из жизни неожиданно для всех. Адашева ночью села в машину, отъехала недалеко от поселка, припарковала свою роскошную иномарку на обочине и выпила ликер, в котором содержался яд. Где-то около восьми утра некто Гуськов, один из соседей Адашевой, поехал на работу и наткнулся на ее машину. Мужчина вызвал милицию, и дело завертелось. Найденные возле тела письма не оставили сомнения: Софья Зелимхановна, удачливая бизнесвумен, богатая, не имевшая, по мнению многих людей, никаких материальных или моральных проблем, решила покончить с собой.

– Ну и дура, – воскликнула Лена, – мне бы ее деньги! Господи! Иметь миллионы и отравиться!

– Богатые тоже плачут, – ляпнула я.

– Только в кино, – отмахнулась Лена, – и то у них потом все пучком связывается, дети находятся, мужья любовниц бросают, наследство на башку обваливается.

Я схватила Лену за плечо:

– Не знаешь, Катя здесь?

– Которая?

– Дочка Сони.

– Незнакома с ней, – поморщилась девушка и тут же оживилась: – Смотри, там мороженое носят и взбитые сливки. Пойду раздобуду себе вазочку.

Чуть пошатываясь на высоких каблуках, она бросилась в центр зала. Я прислонилась к колонне. Самоубийство! Ну почему мне в голову не пришло подумать про то, что Соня наложила на себя руки? Письмо я прочитала, в нем содержалась всего одна фраза: «Даша, ты обещала взять Катю!» С какой стати я решила, что Соня погибла от инфаркта? Почему в моей голове жила невесть откуда взявшаяся уверенность, что бывшая коллега нацарапала послание в палате реанимации, лежала на капельнице, умирала, вот и хватило сил всего на одну строчку?

– Смотри, какая вкуснятина, – воскликнула Лена, выныривая из толпы, – мое любимое, с орешками. Попробуй.

Я покачала головой:

– Не хочу.

– А зачем тебе дочка Сони? – полюбопытствовала Лена.

– Ну… так.

Лена зачерпнула ложкой бело-желтую массу, сунула в рот, пару секунд помолчала, потом сообщила:

– Тут она! Мне Кларка Петрова сказала.

– Где?

– Клара? У окна стоит.

Пальчик Лены, украшенный дешевым серебряным колечком, показал в сторону. Я увидела чуть поодаль, возле широкого мраморного подоконника, худенькую девушку в темно-сером брючном костюме и, забыв попрощаться в Леной, рванула к Кларе.

– Катя? – настороженно осведомилась Петрова. – Зачем она вам понадобилась? Вы не из газеты случайно? Послушайте, я понимаю, что вы находитесь на работе, но пожалейте ребенка. Девочке не сказали, что Соня покончила с собой, ей вообще никаких подробностей не сообщили.

– Я не имею отношения к желтой прессе. Давайте познакомимся, Даша Васильева, давняя знакомая Сони, еще по той, докапиталистической жизни. Она оставила письмо, читайте.

Клара осторожно взяла листок, ее лицо разгладилось, из глаз пропала настороженность.

– Вот ужас-то! – воскликнула она. – Катя сейчас спит в кабинете директора, устала очень, перенервничала, вот и уложили ее на диван покемарить.

– Наверное, лучше увезти ее отсюда.

– Думаю, да, – кивнула Клара, – только не забудьте: у Катюши нет никаких сомнений в том, что мама скончалась внезапно, от сердечного приступа. Вот ведь бедный ребенок! Такое горе не всякий взрослый перенесет! Вы уж поосторожней.

– Не волнуйтесь, – кивнула я, – ни слова не оброню. Только рано или поздно она все узнает. Газеты начнут всякую дрянь писать, и потом, всегда находятся «добрые» люди, желающие во что бы то ни стало сообщить ребенку совсем ненужную ему правду!

– Наверное, лучше увезти Катю на время, – предложила Клара, – за границу, на курорт.

Я кивнула:

– Дельная мысль. Но для начала я хочу забрать ее домой. Где кабинет директора?

– Войдите вон в ту дверь, потом по коридору налево, – объяснила мне дорогу Клара.

Я толкнула тяжелую, похоже, сделанную из цельного дуба дверь и оказалась в коридоре. Никаких деревянных панелей, ковров и бронзовых бра, украшавших зал ресторана, тут не было. Передо мной расстилалось офисное помещение. Серые стены, того же цвета двери из пластика и плитка на полу.

Я сделала пару шагов, и тут в том месте, где коридор разветвлялся, появилась фигура. На секунду меня обуял ужас. В неуютном свете галогеновых ламп я увидела девочку, одетую в белое платьице, на голове у нее высоко топорщился венок. Бросив на меня быстрый взгляд, она повернулась и быстрым шагом пошла прочь. Я потрясла головой и с криком: «Немедленно стой!» – ринулась следом.

Девочка оглянулась, заметила меня и полетела вперед. Ее ноги, обутые в удобные тапочки, быстро замелькали в воздухе. Я же, как назло, нацепила шлепки с длинными, сильно вырезанными носами. Держались они практически на больших пальцах, пятка не фиксировалась тонюсеньким ремешком, крохотный, толщиной со спичку, каблучок завершал картину. Не то что бегать, даже ходить в такой обуви крайне неудобно. Ни за что бы не купила себе подобные, предпочитаю летом мокасины или, на худой конец, полузакрытые босоножки. Но Зайка сегодня утром посмотрела на мои лапы и стала возмущаться:

– Безобразие! Ходишь, словно бомжиха, невесть в чем! На, немедленно надень мои и носи их всегда.

Спорить с Ольгой бесполезно, поэтому я побрела в сад в навязанной мне обновке. Потом, ошарашенная известием о смерти Сони, я кинулась к машине в чем была. И сейчас пыталась угнаться за проворным привидением. Но куда там!

Коридор снова разделился на две части. Девчонка свернула влево, я попыталась сделать тот же маневр, споткнулась, потеряла противные шлепанцы, понеслась дальше босиком и уперлась в дверь. Дорога закончилась. Девочка могла скрыться только за дверью. Я ощутила полнейшую безысходность, но все же дернула за ручку. Скорей всего, сейчас увижу двор. «Призрак» отлично разбирается в служебных помещениях ресторана, он несся к черному выходу не раздумывая.

Нос уловил упоительный запах свежеиспеченных булочек. Я заморгала, за створкой скрывалась не улица, а огромная кухня, битком набитая людьми.

– Простите, – растерянно спросила я у тетки, вытаскивающей из духовки железный лист с пирожками, – девочку не видели?

– У нас здесь мальчиков нет, – весело ответила баба, повернув ко мне красное потное лицо, – сплошняком девчонки. Какую хочешь? Выбирай! Потолще, потоньше, с румяной корочкой или недопеченную? На любой вкус найдем.

– В белом платье и веночке! Видели такую?

Повариха поставила лист на доску и хмыкнула:

– Нас тут чертова тьма толчется, все в белом и в колпаках.

Я огляделась. Действительно. Служащие, деловито сновавшие по пищеблоку, носили довольно широкие балахоны на пуговицах. Кто-то перехватил талию поясом, другие предпочли «свободный» вариант. А на головах у женщин были странные сооружения из скрученной марли, нечто вроде беретов, но без дна. Издали подобную «шляпу» вполне можно принять за венок.

– Извините, – попятилась я в коридор, – перепутала случайно, я не сюда шла.

– Бывает, – легко согласилась повариха, потом покосилась на мои босые ноги и поинтересовалась: – Че, теперь мода такая, без босоножек ходить? Может, и хорошо, ступня не потеет, только грязно, грибок подцепить не боишься?

Я вышла в коридор, отыскала обувку и попыталась утихомирить отчаянно стучавшее сердце. Любое мистическое событие имеет, как правило, вполне материалистическое объяснение. Небось навстречу мне попался поваришка, удравший из душной кухни с желанием покурить или попросту погулять. Небось ученица тайком ускользнула от мастера, хотела остаться незамеченной, выскочила в коридор, и тут на нее налетела я с воплем «Стой!». Девочка решила, что ее вычислило начальство ресторана, испугалась и кинулась назад.

Успокоившись, я нашла кабинет директора и увидела Катю, мирно смотревшую телевизор. Узнав меня, девочка щелкнула пультом и вежливо встала.

– Здравствуйте.

– Садись, Катюша, – сказала я, испытывая сильное смущение, – как дела?

– Плохо, – серьезно ответила девочка, – знаете же, мама умерла.

К моим щекам прилил жар. Надо же было задать бедному ребенку столь идиотский вопрос!

– Катенька, твоя мама просила меня в случае ее смерти позаботиться о тебе…

Девочка молчала, опустив глаза в пол.

– Конечно, Соню не вернуть, скорей всего, я не сумею полностью заменить тебе маму, но…

– Мне нельзя жить одной? – уточнила Катя.

– Нет.

– Почему?

– Понимаешь, по закону подросток твоего возраста, если он остался без родителей, отправляется в детский дом. В приют сирота не попадает только в одном случае: если находится опекун, готовый содержать и воспитывать его.

Катя поморщилась.

– У меня есть деньги. Вернее, они мамины, но теперь-то мои. Небось завещание она оставила.

– Думается, тебе лучше будет у нас, чем в интернате, – сказала я, – а вопрос о денежных средствах и всяких юридических формальностях решат адвокаты, в частности, мой сын, он хороший юрист.

Катя закусила нижнюю губу.

– Мы тебя не обидим, – уговаривала я девочку, – поверь, в нашем доме много детей. У Маши, моей дочери, полно подруг, ты с ними сможешь общаться, скучать тебе не придется.

Катя выпрямилась.

– Деньги…

Я не дала ей договорить:

– Твои личные средства нам не нужны. Мы достаточно обеспечены, чтобы прокормить еще одного ребенка и дать ему необходимое образование. Если мы подружимся, то будем спокойно жить вместе и дальше, если нет, то в день восемнадцатилетия ты уедешь от нас. Ни дом, ни квартиру, извини, не знаю, чем еще обладала Соня, я не трону. Движимое и недвижимое имущество, капитал, акции – все останется у тебя в целости и сохранности. Ни в коей мере я не претендую ни на одну копейку.

– Вы меня не так поняли, – протянула Катя. – Моя фамилия Адашева.

– Боишься, что мы заставим тебя поменять ее на Васильеву? Ну и бред! Кстати, мои дети Воронцовы и…

– Дайте договорить, – перебила меня Катя. – Опять не поняли. Адашевы из милости ни у кого не живут. Хорошо, я поеду с вами, раз мама так велела. И потом, в детском доме небось гадко, комната на двоих. Я привыкла одна в спальне быть.

Я улыбнулась. В интернате, как правило, вместе ютятся одновременно четверо, шестеро, а то и большее количество ребят. Да детдомовцы мечтают очутиться в комнате всего с парой кроватей.

– Поеду с вами при одном условии, – решительно продолжала Катя. – Обещайте записывать все потраченные на меня средства каждый день. Ну, примерно так: десятое августа – обед, ужин, конфеты. Итого: на питание двести рублей. Стирка белья, покупка одежды, квартплата, электричество… Я люблю в Интернете сидеть, абонентская плата пойдет. Все-все, до копеечки пишите, я проверять стану, чтобы меньше не указали. А когда своими средствами распоряжаться смогу, то в тот же момент долг верну!

Я постаралась не измениться в лице. Хорошо хоть Катя предположила, что я буду преуменьшать, а не преувеличивать свои расходы.

– Идет? – спросила девочка. – Вы согласны?

Ну и как мне быть? Конечно, подросткам свойственны странные реакции, а Кате небось досталась от предков непомерная кавказская гордость. Насколько я знаю, Соня родилась в Москве, про отеца ее, Зелимхана, я, правда, ничего не знаю, но он много лет жил в столице. Однако ведь генетику никто не отменял. Ох, тяжело нам придется с девочкой. Похоже, ей никто никогда не объяснял, что, кроме материальных забот, есть еще и моральные, а их как оценить? Мне что, писать в тетрадке: «Один поцелуй на ночь – десять рублей»? Или: «Разговор с учительницей математики – червонец»? Хотя нет, за поход в школу и тысячи мало.

– Ну? – поторопила меня Катя.

– Хорошо, – кивнула я, – завтра же куплю амбарную книгу.

– Тогда сначала поехали ко мне домой, – деловито сказала Катя. – Я вещи соберу.