Глава 4.

Глеб.

Черный костюм и белая рубашка висят на вешалке. Идеально выглаженные, без ворсинок и заломов, сшиты на заказ. Сижу в кресле и пялюсь на это великолепие. Уйти? Сбежать? Поздно. Я не могу так поступить с матерью. Мой родственник точно не оставит ее в покое, и только ради того, чтобы показать мне, на что способен, продемонстрировать мне его силу и власть. Но безумно хочется послать все к черту. Отца, друзей его, свадьбу эту, Милу.

Мы с мамой не близки, и никогда не были, будто изначально существовали в разных мирах, чужие люди, у которых из общего только кровь и крыша над головой. Была. Осталась только кровь. Но слишком пострадала она от действий отца. В этом мы с ней по одну сторону баррикад. А своих, как известно, не бросают.

Мы были когда-то семьей. Помню свой день рождения. Мне исполнилось лет пять, наверно, не больше. Отец был со мной в этот день. Первый и последний раз, а мама приготовила праздничный стол. Был прекрасный вечер. Родители подарили мне радиоуправляемый самолет. Он был единственный в Москве. Так хвастался отец позже перед своими друзьями. Это был самый ценный подарок, я хранил его годами, даже когда оторвались лопасти и вылетели пружины. Прятал его в шкафу, чтобы няня или горничная не нашли и не выкинули. После того дня отец появлялся в нашей с мамой жизни все реже и реже. Но присутствовал его дух, призрак: “папа придет с работы, и тебе не поздоровится”, “отец все узнает, и тогда ты будешь наказан”, “Павел будет тобой разочарован, Глеб”, “Отец столько сил и денег тратит на твое образование и воспитание, а чем ты ему отвечаешь?” Только потом ничего не было. Отец не приходил, не наказывал. И я привык. Отца, которого мне рисовали, – его попросту нет. Ему нет никакого дела до сына.

Надеваю костюм. Непривычно я выгляжу, смотрю на себя в зеркало и удивляюсь. Чувствую себя в ловушке. Красивая такая ловушка, с ароматным и дорогим сыром, вокруг блестящая оболочка. Со стороны может показаться, что все счастливы, всем хорошо. Но нет. Гнев мой внутри поутих, ярость погасла. Осталось безразличие. Как и в моей жизни. Сначала ты злишься, что отец пропустил выступление, которое мы готовили с парнями, я играл на гитаре, практически солировал. Помню, мама мной гордилась. Злился я и когда он не встретил меня после летних каникул в Британии. Я провел то время в лагере для мальчиков. Меня отправили как нечто мешающее наслаждаться жизнью. Объявили, собрали чемодан и через день я прохожу паспортный контроль в чужой для меня стране. Обижался на него, когда был выпускной. Искал его глазами, но, как мне потом сообщили, отец в очередной важной командировке и не смог приехать на выпускной единственного сына. Он прислал короткое смс и денежный перевод, сумма которого равнялась хорошей машине. Так я и сделал. А потом наступило безразличие. Такое же, как и сейчас, когда все по боку.

Ресторан, как и полагается, пафосный, шикарный. До блевотины сладкий. Маме понравится, я в этом уверен. И всем этим напыщенным снобам, что варятся в своем котле бессмысленных правил и норм.

Мы с отцом подъехали одновременно. Я на своем Ягуаре. Моя малышка. Только с ней у меня и понимание. Только она знает меня, чувствует каждое мое движение. Отец на своем Майбахе. Черный, блестящий. Оболочка, которой он так гордится, а внутри что? С ним мать. Странно их видеть вдвоем, будто не было этих ссор, обид и скандалов. Что было бы с ним, узнай журналисты, через что родители проходили каждый вечер? Разбитая посуда, крики и ор – я слышал все это со второго этажа даже за закрытой дверью. А потом была тишина. Мать ушла от него. Сейчас они делают вид, что объединились ради моего благополучия. Жалкое зрелище.

Отец подходит ко мне, улыбается, вроде как рад меня видеть. Играет свою роль на отлично, готов поверить и расчувствоваться, будь я на несколько лет младше.

– Не можешь без всего этого, да? – кивком указываю на здание ресторана.

– Ты о чем?

– Ресторан этот. Кольца сам будешь выбирать? Платье невесты? Кстати, а сама невеста вообще в курсе? Или ее украдут и привезут только к ЗАГСу?

– Глеб, ты можешь хотя бы один вечер вести себя как взрослый человек?

– Неа. Скучно. – Я присвистнул и двинулся в сторону золотой двери, где ждал меня швейцар.

За столом нас уже ждали Апраксины. Во главе стола восседал Иван, ровная осанка, ухоженная борода, сшитый на заказ костюм, как и у меня, ни тебе лишнего сантиметра, ни неудобного стеснения в груди. Марья – шикарное темно-синее платье, бриллианты в ушах. Всегда смеялся, как это они друг друга нашли – Иван да Марья. И Мила. Маленький невинный цветочек, ровная осанка, красивые уложенные темные волосы и розовое платье. Боже, это обложка для светского журнала. Фарс, в котором мне приходится принимать участие.

– Глеб, на минуточку, – мы с отцом отходим от стола.

– Что тебе? – мой голос недовольный, хочется поскорее выступить перед ними и скрыться за кулисы. А дальнейший спектакль они доиграют сами. Узнать бы, сколько действий будет в нашей истории.

– Ты можешь не вести себя как избалованный и невоспитанный мальчишка?

Он нависает надо мной. Глаза отца пылают гневным огнем. Хоть что-то может вызвать его эмоции, может, не так уж я ему и безразличен. Гнев – та же эмоция. Отец всегда был выше меня, но давит на меня не ростом, а внутренней силой. Это срабатывает. Определенно, сейчас он сильнее. Но не надолго, папа. Когда-нибудь все изменится, и в ловушке уже окажешься ты.

Мы возвращаемся к столу груженные и недовольные.

Свадьба. Дурацкое слово. Не думал, что в свои неполные двадцать четыре буду вести беседы про место проведения, про список гостей, торт и подарки гостям. Ей Богу, как в каком-то кино, закрутилось, завертелось, а в центре всего этого водоворота пытаюсь понять, что я здесь делаю. Паршивая ситуация.

– Я предлагаю праздновать свадьбу в Турандот. С владельцем я договорюсь, его жена часто посещает салон на Арбате, куда хожу и я. Приятная женщина. – Мамин голос льется слащавым поток прямо всем в уши.

– Турандот? Не слишком ли пафосно? Мы вроде не планируем такое широкое торжество? – включается Марья с таким же сладким пением; две райские птички, что могут заклевать до смерти, если чужой вклинится в их гнездо.

– Марья, но там шикарная кухня, а шеф-повар из Парижа. Помнится, несколько лет назад ему вручили две мишленовские звезды. Бесподобные блюда. И талантливый шеф. Наш Жерар рассказывал про него, когда еще жил во Франции.

– Хочу селедку под шубой, – я врезаюсь в их разговор, как петух вламывается в курятник.

– Прощу прощения, Глеб? – Марья недоумевает и часто моргает, хочет взлететь.

– А что тут непонятного? Хочу, чтобы на столе была селедка под шубой. Вкусно же, а? И еще пюрешечка. М, помнишь, мам, когда я болел, ты мне делала ее, вместе с куриными котлетами. Было ох*енно.

– Глеб, что ты такое говоришь? – мама слегка покраснела.

– Я говорю свои пожелания. Все же очевидно. Селедочка, картошечка. Котлетки, так уж и быть, отменим. Негоже высшему обществу щемить сие творение русских кухарок.

Отец злится. Я снова его разочаровал. Повторить, что мне ровно? Мне безразлично, папа. Он ерзает на стуле, скорее всего подбирает слова, как бы остаться в рамках, но пригрозить мне. Словно пытается усидеть на двух стульях. В такие секунды чувствую себя победителем. Жаль, что это только в этот момент. Через несколько минут я опять стану невоспитанным и никчемным сыном, что не заслуживает ничего.

– А невеста хоть что-то скажет? А? Будущая женушка? Или тебе это так же нах*р не надо? – За столом воцарилась тишина, я слышу как кто-то громко сглотнул, кажется это был Иван, он покраснел и часто дышит.

Падает вилка. Громко так, со звоном, что противно разносится по помещению. Это Милин прибор. Она слегка краснеет, очевидно, унаследовала эту особенность от отца. Она не привыкла к такому тону? Или к таким выражениям? Стоит ей признаться, что от меня она подобное будет слышать часто. Хочется ее подколоть, чтобы покраснела еще больше, смутить. По-детски, знаю.

– А… ну… почему же, – ее голос тихий, но красивый. Потом она берет себя в руки, достойно, надо отметить, откашливается, – Глеб, я считаю, что в этом вопросе надо положиться на наших мам. Уверена, они разбираются лучше.

– Бл*, скажи еще на наших матушек. Ты с какого женского пансиона выпустилась?

– Не поняла.

– Да… тяжело будет.

– Ты хочешь узнать, где я учусь? Я с семи лет занимаюсь в академии хореографии, балет. Думаю, тебе это рассказывали. Год назад я поступила на первый курс той же академии. Моя мечта – выступать в большом театре. А ты? Расскажешь о себе? О чем мечтаешь ты?

Смотрю на ее карие глаза. У нас они одинаковые. Пожалуй, только это и общее. Думаю, шутит ли она? Или это манера так общаться? Серьезно, о чем я мечтаю? Девочка точно из женского пансиона, где вызубрила нелепые правила общения и клише. Скучно. И грустно, что моя ловушка выглядит так – худая девчонка, что мечтает о театре. Ни страсти, ни желания. Ничего мне не видать.

Ничего ей не отвечаю. Пусть сама додумывает. Моя роль на сегодня окончена. Пора уходить.

– Все обсудили? Тогда я ушел. Дела.

Молча встаю из-за стола, под шепот Марьи. Что-то быстро щебечет своему мужу, жалуется что поспешили с выбором жениха для своей дочери? Тут не могу не согласится. Но мне опять же, подчеркиваю, ровно.

Отец не останавливает. Не хочет скандала. Понимает, если мы уединимся с ним для разговора, будет шум. Так было всегда. Зачем ему это сейчас, когда вокруг люди. Что они могут подумать про чету Навицких? Меня это не волнует. Я выхожу из ресторана и вдыхаю глубоко. Свобода. На некоторое время. Снова вспоминаю гонки. Пока ты за рулем своей малышки – ты свободен. Ты повелитель. Ты Бог. Это длится несколько минут, когда ты слышишь ветер, чувствуешь запах резины и рычание движка. А сейчас…

– Марат?

– Да, друг? – Ну бл*, сколько ему надо повторить, что мы не друзья?

– Ты что-то говорил про вечеринку?

– Говорил, – растягивает слово, довольный. Он всегда рад, когда я ему звоню.

– Я буду.

– Ох, Нава. Я жду. Будет круто!

Кидаю трубку. Пожалуй, вечер у Марата не такая уж и плохая идея. После этой бестолковой встречи и разыгрываемого спектакля, хочется расслабиться.