Глава 2.
Глеб.
Захожу к себе комнату, дверь сильно ударяется о стену. Скорее всего, останется след от ручки. Под ногой мяч, футбольной. Со всей силы отбиваю его. Нервно. Внутри меня все бурлит от негодования. И это не кровь, закипающая, когда рука лежит на ручке коробки передач. Это другое. Это гнев. В мою жизнь снова вмешивается отец. Сначала выбирал мне школу, потом университет, специальность, работу тоже уже выбрал. Все за меня, мое мнение ничего для него не значит.
В моих же планах, если и обзаводиться семьей, то намного-намного позже. После тридцати нормально? Да, пожалуй, после тридцати мне подходит. В первую очередь мне нужно найти дело своей жизни, чтобы сутками не пропадать на работе, как это делал отец всю свою жизнь. Я хочу видеть как растут мои дети, как они взрослеют, чего-то добиваются.
Именно поэтому от него и ушла мать. Как можно соревноваться с той, кто изначально на первом месте. Это не любовница, не жена. Она намного ближе к нему. Даже я, его сын, далеко не на первом месте. Второе? Тоже мимо. Возможно третье, и то не факт.
Без стука, впрочем, как и всегда, входит отец. Он так же зол, как и я. Раньше меня это пугало. Я не знал, что от него ожидать. Нет, меня никто и никогда не бил. Он всегда подавлял по-другому. Видел слабые места и давил на них. Низко и подло. Но это научило меня важному правилу – устранять слабые места. Их быть не должно.
– Надо стучаться, когда входишь. – Подбрасываю мяч и ловлю его.
– Я в своем доме, Глеб.
– Может, тогда еще и дверь с петель снимешь? А что? – на него не смотрю. Это лишнее, я и так знаю, что в них плещется: раздражение, гнев и разочарование.
– Надо будет – сниму.
Откидываюсь на спинку кресла и бросаю мяч в него. Реакция еще хорошая – он ловит мяч и возвращает его мне.
– Ну… давай. Я готов, – улыбаюсь. Играю с ним. Мы неравные соперники. Об этом знаю и я, и он. Но иногда играть стоит ради самой игры. – Учи! Только быстро. За*бался. Спать хочу.
– Через месяц ты женишься. Это не обсуждается.
– Опять двадцать пять. Ну проходили это уже, отец. Сейчас начнется шантаж. Отнимешь кредитку, тачку, да, отберешь квартиру, где иногда я зависаю. Что еще… Подскажи уж, че стоишь? А, вспомнил. Будешь угрожать, что лишишь наследства.
– Ты прав. Буду. – Сухо ответил он. Козырь в его рукаве. Знаю это.
– Тогда повтори это все и дай уже спать лечь, а?
– Вот смотрю я на тебя и думаю.
– Ты в мои годы, – пародирую я некогда сказанные им слова.
– Да. Именно это. – Он устало опустился на кровать, – это все мать.
– Не трогай ее! Это все ты. Тебя не было рядом. Никогда, – громко ответил я. Так выдают эмоции. И я их выдал. Потому что больно вспоминать, что в самые важные моменты его не было рядом.
– Ну вот и хорошо. Нашел я на тебя рычаг давления.
– Какой на хрен рычаг?
– Твоя мать. – И смотрит на меня. В упор. Делая контрольный выстрел, – я все время забывал, что она для тебя оказалась куда ближе и роднее, чем я. Она – идеал, я – дьявол, который все испортил в ваших жизнях.
– Видишь, ты сам все понимаешь.
– Ты забыл одну важную вещь: твоя мать все еще зависит от меня финансово. Она живет в моей квартире, ездит на моей машине. Да она ни дня не работала. Могу поспорить, ее даже в секретари не возьмут.
– Что ты хочешь этим сказать? – глупый вопрос. Он прекрасно это знает.
– Твое согласие на свадьбу. Вот и все. При таком раскладе я ее не трогаю, отказываешься – заберу все до последней шмотки, что купила на мои деньги. Пущу в одних трусах.
– Ублюдок! – процедил я.
Перед глазами пелена. Был бы младше, сказал бы, что пелена из слез. Так было, когда он не выполнил свое обещание отправить меня в лагерь с друзьями из класса, потому что четвертные оценки его не устроили. Я плох оказался в математике. Как и в геометрии, английском, химии, физики. Я просто плох. Бездарь.
Сейчас это черная пелена гнева. Невыносимо. Он рвется наружу. Хочется бить, крушить все вокруг. Только бы не оставлять его внутри. Потому что будет сжирать меня.
Сейчас бы сесть за руль и выжать педаль газа до упора на пустой трассе. Только так может стать легче. Ненадолго, только пока еду. Но хоть какое-то время я не буду думать о нем.
– Марат, – звоню ему. Нет, это не дружеский звонок. Просто надо с кем-то поговорить.
– Че надо, Нава?
– Могу приехать?
– Валяй. Только я это… дома.
Понятно, значит бухарики с ним вместе. Он их никогда не бросит. Вот настоящий сын, который будет рядом и убирать блевотину своего отца после паленой водки, уложит в постель и уберет нищенские стены. А я просто лишний в системе координат моего отца, ненужный элемент, от которого уже не избавишься.
Подъезжаю к дому Марата. Уныло и серо все вокруг. Может, зря я к нему приехал. Еще подумает, что мне нужно дружеское плечо. Поздно. Он выходит из такого же серого и унылого подъезда и идет в мою сторону. Понурив голову, смотрит себе под ноги.
Мы с Маратом одногодки, даже родились в один месяц. Через пол года нам обоим исполнится двадцать четыре. Это единственное, что у нас общее. Наверное. А нет, еще страсть к скорости. Этого мало для дружбы.
– Ну чего стряслось?
– Есть че? – он понимает о чем я, улыбается.
– Есть.
– Давай тогда.
Протягивает самокрутку в одной руке. И зажигалку в другой.
– А ты?
– Ну и я.
Мы сидим на какой-то старой лавочке. Хотелось бы откинуться и взглянуть на небо. Но нет, не получится. Лавочка сломана. Ну и хрен с ней.
Делаю первую затяжку. Расслабляет. Может, все произошедшее чей-то дебильный розыгрыш? Или спор? Настолько это кажется абсурдным и бредовым. Ну какая свадьба? Я и, вдруг, муж? А эта девчонка, что еще вчера выпустилась из школы, – жена? Ну бросьте. Она за весь вечер даже не взглянула на меня, опустила свои глаза в тарелку и что-то перешептывалась со своей мамашей. Обсуждали меня? Нашу семью?
– Ты груженный.
– А то. Тебя же насильно не женят.
Марат заржал. И так искренне он это сделал. Громко. Нельзя не подхватить. Это теперь и правда кажется смешным. Кто-то смеется надо мной.
– Не ты че, серьезно? – он опешил, думал, я пошутил.
– Ага. – Сделал очередную затяжку. Вкусно втянув в себя дурманящие пары.
– Ну это… поздравляю, – и опять заржал.
Мы сидим в тишине. Кто-то ругается, слышно из окна. И детский плач, надрывный. Режет по ушам. Столько ненужных звуков вокруг, которые я не хочу слышать. Я избалованный мажор, что привык к тишине и красоте вокруг себя. Это единственное, за что стоит сказать Ему спасибо, что, бл*ть, не слышал всех этих людей.
– И кто она?
– Кто?
– Жена твоя будущая. Нава, забыл уже?
– Да х*р ее знает. Девчонка еще. Виделись раньше несколько раз. Приезжали они с семьей к нам. Я особо в этом участия не принимал.
– Симпатичная хоть?
– Хм, – я задумался, – странная.
– Да, смотрю я на тебя и все-таки не завидую. Я хоть и нищий, но у меня есть то, чего тебя лишили.
– И что же?
– Выбор, Нава. У меня есть выбор.
Он прав. То, отчего я бежал, все равно меня настигло. В который раз.
Возвращаюсь домой под утро. Дома тишина. Гостей, конечно же, нет. Тихо крадусь по лестнице, хотя знаю, что если отец и дома, ему по сути уже нет до меня никакого дела.
– Глеб? – слышу его голос из кабинета. Снова работа. Снова она.
Подхожу к двери и открываю. Он сидит за книгой, читает. Спустил на нос очки и оценивает меня.
– Сегодня вечером у нас ужин в ресторане. Будешь знакомиться с женой. Заново. – Вернулся к книге, больше не смотрит, – приведи себя в порядок.
Молчу. Он и правда не оставил мне выбора. Только кивнул, соглашаясь, и поднялся к себе в комнату.
Глава 3.
Воспоминания из дневника Милы.
Дом семьи Навицких остался прежним. Все такой же величественный, с колоннами возле главного входа. Великолепный сад на заднем дворе – гордость Натальи Матвеевны – жены Павла Навицкого, друга моего отца. Я знаю его с детства. Он всегда дарил мне какую-то безделушку: то куклу, которой еще ни у кого нет даже в столице, потому что он привез ее из Германии, для меня, то эксклюзивный шоколад из Швейцарии, где он был по делам бизнеса, то платье принцессы из мультика с Таймс Сквер в Нью-Йорке. Мне иногда казалось, что он всю жизнь мечтал о дочери, но по каким-то неизвестным причинам ее нет. Но есть я – дочь его друга.
Последний раз я была в этом доме больше четырех лет назад. Павел подарил мне набор косметики. Мне же было пятнадцать лет. Какая молодая девушка не мечтает об этом? Тогда тоже был ужин. Но Глеб опаздывал. Он вообще редко был за столом. Навицкий младший пришел намного позже. Я помню, что был одет в спортивный костюм, говорил, якобы задержался в спортзале. Глаза только его врали. Я это поняла по их блеску. Они неестественно отражали свет ламп. Горели очень ярко. А еще он ни на кого не смотрел, будто разговаривал сам с собой. Было обидно. Мне хотелось, чтобы он посмотрел на меня, потому что всегда нравились его глаза. Черные. Безумно черные. Хотя я понимаю, что такого не бывает, они просто карие.
Глеб сел с краю, далеко от меня. Такой свободный. Ему не писаны правила, которые были вбиты в мою голову с раннего детства: как сидеть, что говорить, как смотреть, что и как есть. Их много, этих правил. По ним оценивают человека в высшем обществе. Рамки, за которые я, наверное, никогда не решусь выйти. А он мог. Что я чувствую? Чуть-чуть завидую его свободе. Но мы не можем быть полностью свободны, ведь живем не в том мире. У Глеба Навицкого тоже есть то, что ограничивает его. Любопытно было бы узнать, что именно.
В тот вечер он даже не притронулся к еде. Это странно, ведь повар Навицких – Жерар – очень вкусно готовит. Особенно ему удаются профитроли. Божественно. Он их может делать и с заварным кремом, и с творожным сыром и красной рыбой. А еще его буф бургиньен. Вкуснее я не пробовала даже во Франции, где проводила несколько летних сезонов.
Только все это неважно. Я смотрю на Глеба и вижу человека, который лишний в этом обществе. Или он делает вид. Тогда он хороший актер, потому что я ему верю.
Он сидит вальяжно, закинув ногу на ногу, его комментарии заставляют меня смеяться, но я не позволяю себе этого, так как это будет неправильно. Еще он смешно закатывает глаза, когда его критикуют.
– Глеб, прошу, сядь как подобает, – просит его мама.
– Прости, пропустил урок, как удобней сидеть за столом. Покажешь? – у него приятный голос.
– Будь добр, дорогой, прими правильное положение, – еще раз просит его мама, а он сидит и не двигается, рассматривает узор на салфетке, возможно, о чем-то задумался. Хотела бы я заглянуть в его мысли.
– Меня всегда поражали эти никому ненужные правила. Вот вы сидите с такой спиной, будто кол проглотили. Скажите, вам правда удобно? Ну серьезно. Кому станет плохо от того, что вы просто сядете, как нормальные люди? Да никому. Мила, вот тебе удобно так сидеть? Даже отсюда видно, что у тебя уже спина затекла, – он обращается ко мне. На моей памяти это первый раз за последние годы.
В этот момент все смотрят на меня. Я привыкла к вниманию, меня это никак не беспокоит, потому что уверена в себе и своих силах. Но сейчас Глеб Навицкий застал меня врасплох. Не люблю вопросы, на которые не знаю ответа. То есть ответ то я знаю, но не могу его озвучить, так нельзя делать.
– Мила с семи лет занимается балетом, Глеб. Для нее сидеть с такой спиной – норма. – Мама помогла мне выкрутиться из этой ситуации. Она часто приходит на помощь.
– У тебя странный голос, Мила. Ощущение, что он принадлежит женщине постарше, никак не пятнадцатилетней девушке, – он смотрит на меня, а не на маму. Провокатор. А мне хочется смеяться. Снова. Да потому что правда смешно. Мама бы не оценила это. Поэтому я и веду дневник. Только так я могу сказать то, что думаю, а не то, что надо говорить.
– Моя мама права, Глеб Навицкий, – легкая улыбка, – я всю свою жизнь увлечена балетом. Прямая спина – меньшее из того, что мне приходится терпеть.
Он больше не улыбается, резко стал серьезным. Это пугает.
– Красивый голос, – ответил мне.
– Да, Мила, как у тебя дела в Академии? – переводит тему его мама.
– Все замечательно, Наталья Матвеевна. Все, как и положено, сначала разогрев, балетный класс, прыжки, потом уроки сценической практики.
– Ты же будешь продолжать учиться там и после?
– Да, буду поступать через три года.
– Молодец, Мила. Мы все тобой гордимся.
На этом интерес к моей персоне закончился. А я могла еще долго рассказывать про балет.
– А ты, Глеб? – Отец обращается к нему. – Какие планы у тебя? Ты же первый курс закончил, если мне не изменяет память.
– Спросите у отца. Его план в отношении меня уже расписан на долгие, долгие годы. Да, отец? – выделил он последнее свое слово. Для меня такое обращение к родному человеку дико. Мне не понять его поведения. Впрочем, не мне судить.
– Глеб! – Наталья Матвеевна пытается сгладить углы. Они всегда очень острые, когда дело касается их сына, я так заметила.
– Ну а что хочешь ты? – мой отец от него не отстает.
Бесплатно
Установите приложение, чтобы читать эту книгу бесплатно
О проекте
О подписке