По вечерам они вдвоем обошли почти всю столицу пешком, беседуя обо всем, что приходит на ум. Демон откровенно признавался, что ему чертовски нравится Москва, ее дома и их архитектура, структура и движение, хмурые люди, которые несмотря на свою хмурость, готовы откликнуться и улыбнуться в любой момент. Наверное, больше всего ему нравилось движение. В Москве оно везде: на дорогах, под землей, в небе, в домах и подвалах, на крышах и рельсах. В этом городе ничего не стоит, ничто не стабильно. Безумная, российская хаотичность завораживала представителя тартара.

Никакие доводы Виктории о том, что в постоянной суматохе жить крайне сложно, она высасывает из тебя твою энергию…жизнь, в конце концов. Москва поглощает в себя все. Она скорее как черная дыра, затягивает и затягивает. Мало кто замечает, что находится в самом центре низменной городской пучины. Наверное, поэтому никто не хочет бежать оттуда.

Большую часть своего населения Москва заставляет существовать, не жить. Своей красотой и массивностью ей удается держать в себе столько миллионов людей. Может, она и устала от нас, но по привычке продолжает поглощать и засасывать окружающую материю.

Виктория рассказывала о чудесах подземной жизни в столице, об истинной архитектуре, которая скрыта под землей, под толщей почвы.

Демон же облазил каждую станцию в подземелье, пробыв на каждой из них, довольно долгое время разглядывая великие мозаики, статуи, узоры, плиты, фрески…. Сказать, что он был поражен – ничего не сказать. Он не ожидал от людей такого. Не ожидал, что у них есть понятие красоты и что они, в принципе, могут дать жизнь самой красоте.

Естественно, Харон не мог не заметить москвичек. Ему уже случалось быть среди людей, но то были совсем не большие сроки и как правило, то была Европа и ее чопорные дамы. У него были однодневные отношения и ни одна из женщин даже не пыталась просто погулять с Хароном. Никто не предоставил ему возможности насмотреться на не менее красивый средневековый Лондон, вычурный Париж и закладывающийся фундамент всем известной Эйфелевой башни. Он ничего не видел, кроме озабоченных своими желаниями почтенных дам, которые в тайне от мужей, придавались плотским утехам не только с людьми, но и с инкубами. Но раньше Харон не видел в этом ничего плохого. Демон был создан для удовлетворения прекрасного пола, на что ему жаловаться?

Харон читал женские разумы, неподвластные никому желания, словно неоновые вывески на дорогах. И ему нравились их разумы. Не всегда женщины думали о сексе: у них куча дел и переживаний, которыми была заполнена голова. Они старались обо всем помнить, думать. Они спешили.

Каждый раз Виктория безумно ревновала, замечая, как Харон смотрит на ту или иную девушку. Он мог обворожительно улыбнуться какой-нибудь даме, чем смущал и злил Вику. Девушка ничего ему не говорила. Она лишь тихо переваривала свое недовольство. А что она могла предъявить ему? Она даже не догадывалась, знает ли Харон что-нибудь о ревности, с чем едят это блюдо?

Демон, в свою очередь, понимал, что примерно значит ревность, но не очень понимал, что он такого делает, что Виктория злится. Но один лишь добрый взгляд на другую и тут же зубы скрипели от злости.

Виктория почти привыкла к своим видениям и призракам. Духов она видела ежедневно. С коллегами по работе она постоянно видела одни и те же души, сопровождающих их. Практически рядом с каждым человеком стоял усопший. Какую роль он выполнял, Вика не понимала. К счастью духи не разговаривали с ней. Иногда они беспородно погружали ее в свои воспоминания, показывали свою прошлую жизнь. Чаще всего это было то, как они умирали. Реже что-то хорошее или какие-то счастливые моменты.

Виктория изменила отношение к смерти. Отныне она была уверена, что смерти бояться не надо. После нее все-таки есть жизнь. Да, может, она не такая веселая и счастливая как раньше, но она есть. Есть душа, которая продолжает жить и она помнит, как все было. Стоит ей скинуть телесную оболочку, как к ней возвращаются воспоминания, о которых человек мечтал, но пока жил так и не получил.

Духи очень часто показывали воспоминания из детства, вытирая слезы невозможности побывать снова там, обнять еще молодую маму, от которой тогда отбрыкивались и ногами, и руками. Душа помнит все.

Виктория все еще не понимала, что все это значит, но относилась довольно спокойно. Ну идет человек, ну следует за ним душа, никто ее не видит, кроме меня, и что в этом такого? Вот примерно как думала девушка, заверяя сама себя в собственной нормальности. Вика заставляла себя поверить в то, что все происходящее с ней – нормально.

Иногда девушка замечала одиноких духов. Они ни за кем не следовали, существовали сами по себе. Медленно ходили по улицам, просачивались сквозь стены, словно шли по своим делам, как будто им было куда идти.

Кто-то из них улыбался, но улыбка была все равно печальная и сковывающая. Встретив такую улыбку никогда не поймешь, от хорошего ли человек улыбается. А может, он вообще не улыбается, у него проблемы с тройничным нервом… Невозможно поверить в такую улыбку… в ней нет души. Она притворная. А когда идет сама душа с такой улыбкой, вовсе становится жутко: души ведь не умеют притворяться. Тогда, что могло заставить ее так улыбаться?

Поначалу Виктории было жутко, когда она встречала призраков, но когда они улыбались, идя на встречу, ей становилось еще хуже.

Порой девушку одолевала жалость к ним. Как-то бредя по улицам старой Москвы, Виктория увидела девчонку, куда-то спешащую, а сзади дух матери, который пытается заплести развивающиеся на ветру косы. Вот он мчится за девушкой и что-то кричит безмолвным ртом, явно пытаясь остановить беспощадное время.

От таких картин действительно становилось жутко. Виктория ни раз видела влюбленных, разлученных самой смертью. Они проливали горькие слезы, вороша память, вытаскивая боль на поверхность. А любимый рядом! Он всегда рядом, трогает руки, гладит по голове, улыбается. Но его уже никто не видит и не чувствует. И снова боль.

А еще хуже, когда влюбленная душа плелась за своим возлюбленным, а он уже нежно гладил руки идущего рядом с ним живого человека, заставляя себя любить снова. А дух страдает: он слишком хорошо помнит, как все было и лучше всех знает, как могло бы быть, и вовсе не понимает, как случилось то, что случилось. Почему никто не чувствует его прикосновений? Почему никто не отвечает на его поцелуи? А он так надрывается, крича в уши живому слова угасающей любви.

У Виктории разрывалось сердце от этих видений. Что ж за жестокая субстанция, может, материя, правит на самом деле миром, если некоторые люди обречены на страдания даже после смерти? Страдания вызванные тоской и непониманием. Ведь некоторые призраки просто не понимают, что они – призраки, что они мертвы. Они всячески пытаются привлечь к себе внимание нужного им человека. Но никто, никто их не замечает. А если и замечает, такие как Виктория, то стараются пройти мимо, с опущенным взглядом. А кому понравится клеймо сумасшедшего? Держи все свои видения при себе.

Тоска изничтожала всех тех, кто, наконец, понимал, что их разлучили. Навсегда. Тоска совсем не похожа на ту, которую испытывают люди к живым. Она намного сильнее, болезненнее и бедные души плененные насильственной тоской.

Виктория часто спрашивала себя – почему? Почему она это видит? Почему она должна смотреть на эти страдания и быть абсолютно неспособной помочь никому? От собственной неспособности становилось еще хуже. Приходится закрывать глаза или опускать голову, говорить себе, что ничего не видишь, не слышишь, и, в принципе, все пофиг. Надо сделать то же самое, что делают остальные миллиарды людей – просто пройти мимо. Оставить агонию в центре многочисленной толпы незамеченной. Виктория никому не говорила о духах и призраках. Даже Харону. Никто не должен был знать, что она сумасшедшая.

Прошло почти месяц с момента заключения сделки. Если бы не призраки, то счастью девушки не было бы предела.

Харон учился быть человеком, учился жить человеком, пытался понять, что такое чувствовать и что именно он должен чувствовать.

Вопрос с ревностью оставался открытым: Виктория молчала, демон культурно выжидал время.

Пока Вика была на работе, Харон шел изучать людей. Он следовал за ними везде, слушая каждый вздох и каждое слово, кому-либо сказанное.

Он незаметно преследовал пары и все больше и больше дивился неоднородному разнообразию чувств, которые люди испытывали друг к другу. Они умели любить и то была важная информация для Харона. Его разум пытался понять, как люди любят. И одну вещь он для себя точно определил: не существует такой пары, чьи чувства были бы на одинаковом уровне. Кто-то слишком любит, так сильно, что голова бредит лишь об этом человеке, перед глазами постоянно стоит лишь его образ. Образ неизменчивый и недвижимый. Просто стоит, чтобы был маленький шанс, тощая надежда посмотреть на образ в собственном подсознании. Как сильно колотится сердце. Нет. Оно трепещет и заполняется жизнью, когда любимый человек появляется в жизни. Воздух начинает блуждать по организму, сбивая дыхание. Зрачки. Безумные, черные зрачки. Огромные. Они впиваются в лицо, словно оголодавшие пиявки. Они присасываются, вытягивая образ для памяти. Адреналин был впрыснут в кровь, дрожь по телу. Чувство страха? Но нет. Это она – любовь. Нежные прикосновения, едва ощутимые, но проникающие прямо в душу, ласкающие ее, жаждущие трогать именно ее. И возлюбленный позволяет дотронуться до его души.

Все то же самое Харон чувствовал от Виктории. Спустя почти месяц пребывания среди людей он, наконец, понял, почему Виктория совершила такой безумный поступок, зачем искала встречи с Люцифером, почему и ради чего, а точнее ради кого отдала свою душу. Она любила его. Ему это льстило. Еще как льстило. В его жизни это было впервые. Обычным делом было, что после ночи с ним женщины хотели еще. Но то была похоть, не любовь. А Виктория…

Почти каждую ночь, скандаля с матерью, Виктория оставалась у Харона. Каждую ночь его пальцы едва прикасались к ее коже, гладили ее тело, играли с волосами, расстегивали застежки и пуговицы… Его губы целовали ее руки и тело. Но ничего серьезного между ними не было.

Виктория засыпала в его объятиях, изнемогала от любви и страсти, но ничего не было. Харон уже и не думал, что когда-то что-то будет, но ему чертовски нравилось, что его любили просто так. И в то же время очень страшно от одной только мысли, что может случиться с рассудком бедной девчонки, когда они все-таки воспользуются кроватью не только как местом, где можно поспать.

Иногда он задумывался, как сильно может изменить любовь девушки его истинное обличие?

Харон встречал на улицах и других влюбленных. Пары, где он и она ненавидели друг друга. Они готовы убить, изничтожить, но жить друг без друга не могут. И, конечно, его удивляла возможность существования такого союза. Ни он, ни она, не были ни демонами, ни ангелами, но у них были такие сильные энергетики и непобедимый дух. Может, именно озорные духи и мешали быть вместе без скандалов.

Их отношения с Викторией, к счастью, были далеки от диких. Девушка была слишком податливая и готова исполнить любую просьбу демона. Она его обожествляла, идеализировала. Харону иногда даже казалось, что попроси он ее спрыгнуть с высотки ради него, она бы не задумываясь это сделала.

Виктория написала Харону смс, что хочет познакомить его с Ольгой Владимировной и они обе ждут его в восемь вечера у нее дома. Харон долго пытался выяснить, зачем это надо, но по телефону он не мог прочитать мысли, поэтому в назначенное время стоял около квартиры, созерцая дверной звонок. Ему не было страшно, скорее непривычно. Демон видел сквозь стены, как Виктория переодевает кофту, расчесывает волосы, как ее мать сидит за столом. Даже не заходя в квартиру, он уже знал, что Ольге Владимировне не нравилась затея дочери.

Едва Харон услышал слово затея в мыслях у женщины, тут же переключился на дочь, жадно расковыривая ее мысли, ища ту самую затею. Но ее там не было.

Мысленно мужчина снова вернулся в голову Ольги Владимировны и снова четко услышал слово «затея, Виктория, плохая затея». Харон нахмурился. Инстинктивно он оказался в голове у Виктории, погрузившись туда всецело. Он искал затею. У демонов есть удивительный порок – чрезмерное любопытство. Но его снова постигло разочарование. Никакой затеи у Вики в голове не было. Уже чувствуя раздраженность, Харон уперся руками в дверь, прожигая взглядом возведенные человеком препятствия, погрузился в голову Ольге Владимировне. «…что за идиотизм, Вика… со своими идеями. Бросить мать, уехать к какому-то мужику…не нравится мне это». Харон отошел от двери и усмехнулся. Вот она, идея, которую теплила Виктория. Демон остался собой доволен, узнав все, что хотел, он позвонил в звонок.

Ольга Владимировна неожиданно для себя подпрыгнула на месте. Вика выбежала из комнаты, застегивая молнию на штанах набегу. И вот Харон уже слышал, как бешено колотится сердечко, как радость перерождается в неописуемый восторг, как с трепетом душа хочет видеть его.

Дверь распахнулась, Виктория оказалась в объятиях любимого ею мужчины. Она закрыла глаза, нежись на его плече и ласково прошептала:

– Прошлая целая вечность с той минуты, когда мы виделись последний раз. Как же сильно я соскучилась.

– Вечность? – Харон улыбнулся, крепко обнимая девушку, разглядывая сквозь стены недовольное лицо Ольги Владимировны. – Ох, детка, что ты знаешь о вечности? Мы виделись с тобой вчера вечером, на этом самом месте прощались, также обнимались. Это было восемнадцать часов десять минут и тридцать пять секунд назад. Поверь мне восемнадцать часов – это не вечность.

Виктория слушала нежный шепот Харона и едва сдерживала свой восторг и счастье. Что она знала о вечности? Да это что он знал о вечности, не умея любить?

– Это – вечность. Даже одна секунда, проведенная без тебя – вечность. Проходи.

Харон зашел в квартиру, крепко держа девушку за руку. В коридоре стояла ее мама и пыталась улыбаться, притворяясь, что рада знакомству с мужчиной ее дочери. Демон посмотрел на женщину, улыбчиво поздоровался и ожидающе уставился на Вику. Она держала его за руку и ее радости не было предела.

– Добрый вечер, молодой человек. – Ответила Ольга Владимировна на приветствие Харона. Сухой, властный и строгий голос. В общем-то как и у большинства врачей. Женщина умело улыбалась, притворяясь, что рада сему торжеству. Но демон злорадствовал, отчетливо видя, как сильно он не нравится «свекрови». Ему уже нравилось начало вечера.

– Мам, это – Харон. – Виктория представила своего молодого человека.

Девушка, настолько сильно ослепленная неведанной любовью, даже не видела, что добродушие и улыбка матери ни имеют ничего общего с реальностью. Она не чувствовала ту самую настоящую неприязнь, исходящую от Ольги Владимировны.

– Харон? – менторским тоном переспросила она. – Необычное имя.

– Я был назван по-другому. Харон – это то, как я назвал себя сам.

– Как тебя назвали родители?

Мужчина окинул женщину игривым взглядом, опустил голову и лукаво, исподлобья посмотрел на стоящую рядом Викторию.

– Родители? – усмехнулся он. – Если бы я хотел, чтобы все знали, как меня назвали…родители, я бы не стал представляться другим именем.

Ольга Владимировна вздохнула, открыто демонстрируя свое недовольство. Виктория все еще ничего не замечала, кроме благолепного лица демона. Он гипнотизировал ее, по нейронам уничтожая разум.

– Пойдем? – Вика дернула его за руку.

На кухне был накрыт небольшой стол: легкие закуски, салаты и бутылочка вина.

Мужчину посадили сбоку, Ольга Владимировна села в центр. Ее зеленые глаза изучали лицо напротив. Она неотрывно смотрела за парочкой. И мама уже быстро разобралась, что происходит на самом деле в этих отношениях.

– Как вы познакомились? – спросила она, подкладывая гостю салат, непрерывно наблюдая, с какой силой держит его руку ее дочь.

– Четыре месяца назад я ехал в метро. Увидел девушку, которая что-то неотрывно читала в тетради…

Демон слово-в-слово пересказал историю, которую когда-то рассказывал Василисе. Вика же с удовольствием послушала красивую для себя сказочку, чего нельзя было сказать об ее матери.

Молодой человек все меньше и меньше ей нравился. Неприязнь становилась все сильнее. Ей так и хотелось сказать дочери: «брось его, Вика, и беги. Не оглядывая назад, просто беги».

– У тебя серьезные намерения к моей дочери? – внезапно спросила Ольга Владимировна.

– Что значит «серьезные намерения»? – спросил Харон без задней мысли.

Лицо женщины вытянулось, глаза наполнились негодованием и подозрением. В тот момент она не могла скрыть разочарования. Зато Харон веселился вовсю, наслаждаясь зловещими мыслями женщины.

– Как ты видишь совместное будущее с моей дочерью? – досчитав до десяти и выдохнув, спросила Ольга Владимировна.

– Довольно красочно. Антруажно. Всепоглощающе. Эпохально. Нажористо. Эксцентрично. Экстравагантно. Местами сюрно. Экзотично. Немного паранормально.

– Мы любим друг друга, мам. – Выпалила Вика, наконец, заметив, что родитель напрягается и даже раздражается. – Мы хотим жить вместе, поэтому сегодня мы здесь.

– Вместе жить… – Ольга Владимировна опустила взгляд. – Хорошо, Харон, расскажи мне о себе: где работаешь, живешь, что делают твои родители. Расскажи мне о себе все.

– У меня нет родителей. Они умерли. Очень давно. Я рос сиротой. Живу в центре Москвы.

– Снимаешь? – удивленно спросила мама.

– Абсолютно верно.

– То есть своего дома у тебя нет!

– Мам!

– Подожди, Вика.

– Есть, но не в этой стране. Мой родной дом очень далеко отсюда. Дьявольское расстояние, Ольга Владимировна. И мне больно вспоминать о нем.

Женщина смотрела на инкуба, как на мерзкую личинку майского жука. Ей безумно хотелось раздавить ее, чтобы она не портила жизнь ее ребенку. Но она была бессильна поднять ногу, чтобы прикончить «опарыша», подползающего к ее девочке.

– Хорошо, Харон. Ты работаешь? Где? Виктория мне ничего не рассказывала о тебе.

– О, работаю я в одной известной компании, но мне не разрешено говорить о ней. Если Вы беспокоитесь о деньгах, – прищурившись уточнил Харон, прочитав тревожные мысли женщины, – то можете не переживать, у меня достаточно средств не дать Виктории прозябать в нищете.

– У нас все будет хорошо. – Убеждала Виктория.

– Хотелось бы верить…

Ольга Владимировна молчаливо разглядывала, как дочь смотрит на хамоватого мужчину, как высоко она его превозносит. Ни на кого раньше Вика так не смотрела. Никогда прежде ее глаза так не блестели. Как сильно из них пробивалась любовь к этому мужчине, который абсолютно не нравился Ольге Владимировне.

Женщина общалась сквозь с зубы с Хароном, окончательно разглядев в нем что-то неприятное, отталкивающее. Она вообще была уверена, что мужчина с таким лицом, с таким кошельком, с такой фигурой и речью просто не может быть хорошим человеком, который нужен ее дочери. Его излишняя и хамская самоуверенность, высмеивающее выражение лица, королевская осанка… «самовлюбленный говнюк!», вот что думала мама Вики. Весь вечер она не могла дождаться, когда, наконец, Харон уйдет.

Виктория стояла на лестничной клетке в обнимку с мужчиной своей мечты. Ей не хотелось отпускать его, не хотелось, чтобы он уходил.