Глава 6. Разговор по душам

Площадь была абсолютно кругла и походила на солнце: с центра ее вился, словно раковина улитки, желтый прибрежный камень, плоский, сточенный умелыми каменщиками и временем. Улицы бежали к площади, словно лучи – их насчитывалось ровно пять. Громовая, Шести устриц, Дубовых стен, Лабиринт Ночи и Васильковая – все они стекались в центр города, где в будние дни размещались базарные лавки, а в праздничные собирался народ для зрелищ.

Внизу строился широкий деревянный помост с высокой увесистой перекладиной. Усердный палач проверял на крепость толстую веревку, дергая ее мускулистыми, сплошь покрытыми густым волосяным покровом руками. Город притих, предчувствуя неладное.

– Знаете, что самое отвратное? За несколько лун, что мы пребываем в этом городе, я уже три раза затачивал меч.

– Если ковыряться сталью в мраморе, это можно делать хоть каждый день, – улыбнулся Вердан Торелли, поравнявшись с Реборном, – Но в тот момент и я был готов засунуть клинок даже в драконий зад, – он похлопал себя по плотному животу, – Что-то не припоминаю я на своем веку, чтоб люд был настолько непослушным. Тут бы посмеяться, но эти головешки смотрят на меня с пик. Когда в прошлый раз я вспорол брюхо какому-то красильщику, на его лице сияла улыбка, клянусь. Его штаны были в коричневых пятнах, то ли наложил в них, то ли работает усердно… и морда красная, тоже в пятнах. Скалится и тычет в меня каким-то багром, ну, я его и того… Мне все мерещится, каждый из них скалится с пик этих… Хотя, может, и кожа просто слезает… Жара здесь быстро дает поплыть, да и вороны усердней кормятся. Вон та, например, очень уж смахивает на моего беглого кузена. Не он ли?

– Боюсь, он слишком мертв, чтобы ответить.

Лорд Вердан Торелли был главой знатного дома Глаэкора и большую часть своей жизни высиживал пузо у себя в феоде, занимаясь хозяйством и преумножением скота. Однако, после почина его любимой жены, Беатрис Торелли, наконец-то почувствовал свободу и отплыл к Отвесным Скалам искать славы. Воодушевленный престарелой бравурностью, он проник на корабль китобоев простым наемником, ничуть не стесняясь красного от возлияний лица и плотного внушительного живота. В отвесных скалах снова завелись транталы – длинные, толстые, склизкие ящеры, норовившие по плечи откусить голову, впрочем, как и все остальное. Транталы кошмарили местный люд и поедали овец, а лорд Торелли питал слабость к большому поголовью скота и испытывал несчастье, когда его становилось меньше положенного. Он посчитал своим долгом истребить парочку транталов собственноручно.

Славу лорд Торелли добыл, а вместе с ней обзавелся абсолютно лысой головой, длинной синей бородой, окольцованной толстой золотистой пластиной – знаком почета наемников – и правой рукой без четырех пальцев. К счастью, указательный все же сохранился, но рука уже не могла держать меч, а тот палец, что остался, годился разве что «ковыряться в носу», как любил говаривать сам Вердан. Когда пришла весть о начале войны, лорд Торелли чудесным образом обнаружил у себя способность держать меч левой рукой, ничуть не хуже, чем правой. Посему причитания дочерей он пропустил мимо ушей и отправился на войну вместе с сыновьями. Вскоре на его бороде появилась еще одна золотая пластина.

Реборн знал Вердана с самого отрочества: тот очень долго все взвешивал и трудно принимал собственные решения. Но Реборну не было нужно, чтобы он принимал решения, он прекрасно справлялся с этим и сам – ему нужны были зоркие глаза, пытливый ум и умение рассмотреть невидимое. Транталы были скрытны и быстры, только очень внимательный человек мог выжить после встречи с ними. Учитывая внушительную комплекцию лорда Торелли – внимательный вдвойне. В последнее время Реборн стал замечать, что все чаще прислушивается к его наблюдениям.

– С Теллостосом что-то не так, принц Реборн. Я заметил это еще как только мы подплывали. И воздух тут какой-то другой. Слишком сладкий. Так пахнет обман, наглость ума и речи бабы, когда ей от тебя что-то нужно, – солнце еще не взошло и Вердан наслаждался последними минутами прохлады.

– Со всей этой мятежной, проклятой страной творится какая-то чертовщина, лорд Торелли. Жители Теллостоса не боятся смерти, и даже смерти собственных детей. Сумасшедшие, не иначе.

Рана на лице Реборна почти зажила, но остался шрам, лишивший его части брови.

– Да уж, каждую ночь какая-то заварушка. И откуда в городе столько вил? – хлюпнул Торелли, желая рассмеяться, но почему-то передумал и просто с любовью погладил синюю бороду.

– Простанародью всегда было плевать, кто сидит на троне, они заботились только об урожае, здоровье собственных детей и мягкой соломенной постели, – говорил Реборн, взирая на виселицу по центру площади, – Но здесь моя сталь только ворошит горящие угли. Иногда они затухают, но только для того, чтобы набрать силу для новой вспышки. В крови этого люда течет безумие. Каков король, таков и народ.

– Если бы они были безумны, то рыбаки бы не выходили в море, пекари не пекли булки, таверны перестали поить пенным, а сапожники бы шили дырявые сапоги, – Вердан сплюнул на камень. По Лабиринту Ночи прошли несколько десятков солдат, заполнив площадь по периметру. По одному человеку рядом с каждой из пик. Воздух этим утром уже не казался ему настолько сладким, он приобрёл легкую горечь надвигающейся угрозы, – Взгляните на улицы столицы – такой красоты я не видал нигде. Тут каждая стена тесана умелым каменщиком, с таких балконов только петь баллады да поднимать бокалы. И таков весь город! Даже в трущобах вони гораздо меньше чем у нас, в Олгране, в самом центре, а я там бывал. В Псовом переулке действительно много псов, понятия не имею, что их туда притягивает… но да и только. В храме Аоэстреда не один бог, а все двенадцать. Такого огромного и прекрасного храма я тоже нигде не видывал. Нет, принц Реборн, безумным не под силу создать такую красоту и не разрушить ее.

После жесткого подавления восстания город затих. Притаился, словно хитрый зверь, готовящийся к прыжку. На улицах не чувствовалось скорби – от каменных мостовых, обветренных соленым бризом стен домов, заброшенных кузниц и по-прежнему веселых таверн веяло двуликим ядом. Лик покорности и страха перед сталью сейчас предстал перед Реборном, но второй, настоящий, тот, что уже тек по жилам города – улицам и мостовым, даже бился приливами о теплые песчаные пляжи, начинал отравлять его победу.

Прошло всего семь лун после восстания, как появились первые диверсии. Малые группы воров и мятежников вырезали стражников, патрулирующих улицы по ночам. Некоторые из них были настолько ловки, что уходили по крышам, отпечатывая темный силуэт на фоне большого, ленивого месяца. В бочки с провизией подмешивали яд. Местная шпана пробиралась в конюшни и подрезала стремена, иной раз не щадя и животных. Но самая большая опасность исходила от шлюх.

Мужчины всегда были слабы перед женщиной, и это оканчивалось плачевно. Поначалу шлюхи исчезали так же внезапно, как и появлялись. Их лиц никто никогда не запоминал. Они просили за свои услуги до смешного малую цену, а то и вовсе соглашались обслужить бесплатно. Жаждущих любви с солдатами женщин было так много, что никого даже не приходилось брать силой. Да и кому какое дело, с кем стража развлекается по подворотням? Но незадачливых любовников находили с перерезанным горлом и опущенными до колен портками. Унизительная, ужасная смерть – быть заколотым в пылу потливой страсти.

На некоторых убитых бросали горсть спелой пшеницы. Их находили, когда птицы пробирались к своей добыче, порой, вместе с пшеницей выклевывая и глаза.

Строгий указ посещать только бордели не остановил жаждущих бесплатной любви мужчин, разве что они стали осторожней. Владельцы домов терпимости не рисковали устраивать диверсии в своих стенах, и Реборн думал, что ему удалось решить эту проблему. Но с утра вновь не досчитывался пару-тройку своих солдат.

А по городу были разбросаны колоски засохшей пшеницы. Реборн понимал, что хотели этим сказать жители Аоэстреда.

– В псовом переулке псы кидаются на чужаков, видимо, им не нравится наш запах. Горожанам мы тоже не нравимся, но виной тому не безумие, а гордость. Скоро я буду обращаться к вам король Реборн, клянусь, но это случится не прежде, чем вы научите их быть скромнее.

– Отец бы вырезал этот город, всех, от мала до велика. Еще перед отплытием он ясно дал мне понять, что это лучшее решение. Что вы об этом думаете, лорд Торелли?

Пристальный взгляд принца лорда Торелли не смутил. С тех пор, как он лишился пальцев, он редко страдал от всякого рода неловкостей. Плотная вареная кожа, в которую он был облачен, такая же плотная, как и он сам, вздыбилась от щедрого вздоха:

– С тех пор, как большая транталша откусила мне пальцы, уверен, это была сука, здоровая и злая как моя покойная супруга… так вот, с тех пор как она хотела меня сожрать, я все жалею, что не догнал эту чертову ящерицу и не вспорол ей брюхо, чтобы достать свое. Не знаю, что бы я делал с откусанными пальцами, но очень уж хотелось ее покарать. Но потом я вспоминаю эти горящие глаза и острые зубы и этот хвост, они же отбрасывают его и он лопается кислотной жижей… жижа эта может прожечь до костей, будь она неладна… и желание мое немного утихает, – Золотые кольца на бороде лорда Торелли звякнули, – Откусанные пальцы не вернуть, принц Реборн, а вот без головы остаться можно. Если бы я решал, то решение далось бы мне сложно. Право… хочется и того и другого. В смысле… чтоб и с головой на плечах. Но все зависит от того, нужен ли вам этот город.

– Вы задали правильный вопрос. Нежен ли мне этот город?

– Ох, принц Реборн, я вас очень долго знаю. И ответ этот, кажется, тоже.

Реборн кивнул:

– Я не могу уйти из Аоэстреда, значит, он мне нужен. Но война отняла у нас слишком много людей. В этом городе тысячи человек против моих четырех. Разница была бы несущественна, если бы здесь не брал вилы в руки даже ребенок. Вопрос в том, какую цену мне придется заплатить за власть в столице. Цена слишком велика, она может устроить разве что полоумного шута, а себя я шутом не считаю, лорд Торелли. Мы рискуем получить кровавую бойню, в которой сгинут и мои солдаты и весь город. Я останусь без армии, на куче трупов. Какой в этом смысл?

– Король Бернад рассудил бы проще.

– Его здесь нет. Не моему отцу оставаться в Аоэстреде и не ему его удерживать. Отнятые жизни не вернут ни ваши пальцы ни тех, кто лег на нашей земле. Это попросту не эффективно.

– Так эта виселица не для них? Хех, а я думаю, чего это она всего одна…

– Хотят свою королеву? Что ж, завтра они ее получат. Мятежи продолжаются, пока есть надежда. Уничтожь последнюю надежду, и все захлебнется, перебродит и исчезнет. Они даже не представляют, как им повезло. Я казню не тысячи, а всего одну принцессу, возомнившую себя королевой.

– Но у принцессы действительно есть право на престол…

– Дорвуду следовало набирать в свою армию шлюх и крестьян. Наверняка, пользы было бы больше, – с раздражением перебил его Реборн, по его спине уже текли струйки пота под черными воронеными латами. Толстые плотные доспехи с утеплителем явно не подходили для этих мест, – Лучше бы он и дальше оставался ушлым торговцем.

– Хочется верить, что это лучшее решение. Право… вам лучше знать. Но имейте ввиду, что мы взяли город практически без осады. Король Дорвуд плохо продумал оборону, в этом была большая удача… в столице не успели окончиться припасы. Но сейчас перекрыты дороги, торговцы боятся даже поворачивать обозы в сторону Аоэстреда. Корабли не заплывают в королевские гавани. Совсем скоро народ начнет голодать и станет еще злее. Так что было б хорошо, чтобы у вас получилось, мой принц.

– Вы недооцениваете силу показательных казней. Это весьма действенный способ поумерить пыл. Народ не видел, как убивают его короля, не видел, как режут горло его наследнику. Зато у них будет прекрасная возможность лицезреть веревку на шее пшеничной вдовы. Скоро закончится весь этот бред. Этот безумный город, от мала до велика – просто клубок шипящих змей. Нужно рубить до самых плеч.

– Но у змей нет плеч, мой принц.

– Тогда представьте, что это транталы.

– Это я могу. Тут, главное, с хвоста не заходить.

– Знаете, я все размышлял, не совершил ли я ошибку, оставив тогда ее в живых, – Реборн резко остановился, повернувшись к лорду Торелли, – Ведь не было бы этих мятежей, не знай Аоэстред, что принцесса жива.

Реборн признавался себе, что поддался тогда сиюминутному порыву, продиктованному исключительно желанием мести. Какое-то время он убеждал себя, что не мог поступить иначе – легкая смерть, дарованная последней крови после оскорбительного выпада могла сойти за слабость, а репутацией своей он дорожил. Но со временем понял, что это лишь отговорки – он желал мести и это была единственная правда. Реборн не боялся правды, с ней у него была нелицеприятная, зато искренняя взаимность.

Он предпочёл бы, чтобы она сгнила в тюрьме. Никому еще не вредило перед смертью хорошенько подумать над своим поведением. Видимо, колоть кинжалом исподтишка у женщин Теллостоса было в ходу, как и размахивать своим не менее острым, но глупым языком.

Исбэль и без того была стройна, и не продержалась бы без еды и воды и семи лун, а для осознания своих ошибок требуется много больше времени – решил Реборн, поэтому приказал поить ее. Так Исбэль продержалась бы лун двадцать и умерла с полным чувством собственной неправоты. Но уже совсем скоро стало ясно, что ошибку совершил сам Реборн, глупую, непростительную ошибку, какую не совершил бы даже ребенок. В очередной раз он убедился, что месть – дурное чувство, никогда не доводящее до добра. Пришлось расщедриться еще и на похлебку – до тех пор, пока он не решит, что делать дальше. «Дальше» стало обретать форму, когда первые шлюхи достали свои кинжалы.

– Ошибка эта была или не ошибка, этого я не знаю. А, может, было бы хуже, может они озверели бы в конец и снесли замок, а может небо упало бы на землю! С этим городом невозможно быть в чем-то уверенным, – развел руками лорд Торелли, – Чую, в Аостреде полно таких как моя жена. А с этим шутки плохи.

– Все, что происходит с правителями – происходит с государством. Нужно уметь исправлять собственные промахи, – по тону принца Вердан понял, что он принял твердое решение и переубеждать его бесполезно. Впрочем, делать он это и не собирался. Визг простонародья не доставлял ему удовольствия. Не было в этом ни славы, ни доблести. Если бы в городе услышали свистящий вой чешуйчатых тварей, то сразу бы поняли разницу: Вердан любил терять пальцы в честном бою, а не отбирать багры у тощих красильщиков, еще до него потравленных парами ядовитых красок.

Разгромленные лотки с товарами лежали ломаными досками у стен высоких желтых домов, по периметру обнимающих площадь. Солдаты сгрудили их, лениво пиная древесину в предрассветном холодке. Город еще спал. Несколько пехотинцев гоняли шпану, пытавшуюся сковырнуть из обломков пару добротных гвоздей. Скоро звук молота разбудит местных, а за ними проснется и весь город. Целые сутки Реборн отвел Аоэстреду, чтобы страх его набрал нужную силу. Не больше, чтобы злые горожане не заполонили улицы, но и не меньше, дабы урок смог усвоиться.

На следующее утро, Реборн уже стоял на том же самом месте, в то же самое время. Виселицу закончили. На этот раз народ не спал, и уже уже высыпал на улицы. Кого-то согнала стража, кто-то набрался смелости и вышел сам. Люботыство и страх покинули свои дома, расставшись с теплом мягких постелей. Прозвучал трубный призыв. Люди выглядывали из окон, спешили в переулки, заполняли опустевшие торговые ряды главной улицы.

Поднялся ропот. Крик, оханье. А потом настала внезапная тишина. Значит, ее уже повели по улицам. Значит, люди почувствовали страх. Реборн не надел ни шлема, ни перчаток. На нем оставался только доспех из вороненой стали и меч на плече. Принц решительным шагом направился к Лабиринту Ночи.

Он должен был сделать это сам.