Глава третья

Убивали мы с улыбками, стрелять в людей для нас, славных парней, не было проблемой.

– Генри Хилл-младший^[10] –

Елена

Из старого радио у бассейна раздавалась негромкая песня Билли Холидей^[11]. По хрустальным бокалам стекали капли конденсата, а серебряные столовые приборы сверкали в солнечных лучах. Был жаркий июльский вечер, и легкий ветерок оказался идеальным антрактом.

Огоньки гирлянды соперничали с солнцем и вились по крыше деревянной террасы, розовые кусты, высаженные матерью, цвели буйным цветом, стулья были удобными, а еда вкусной, но обед, на который приглашена толпа незнакомых людей, по определению не мог быть по-настоящему комфортным.

«Реклама семидесятых», сидящая напротив меня, впрочем, это мнение явно не разделяла.

– Тогда коп меня отпустил и даже не конфисковал кокаин…

– Джианна, – прозвучало тихое предупреждение Николаса.

Она закатила глаза и сделала внушительный глоток вина из бокала, но замолчала.

Мне стало интересно, почему Николас ее одернул и в каких они вообще отношениях. Может, Джианна его сестра? Они явно друг друга раздражали, но я почти не сомневалась: я где-то слышала, что Николас был единственным ребенком. Пожилой дедушка, он же муж Джианны, не сказал ни слова, только хмыкал в самые неподходящие моменты. Я начинала подозревать, что у него проблемы со слухом.

Джианна и правда являлась моей полной противоположностью. Я тихая, а она болтала безо всякого стеснения и громко смеялась. Я сдержанная, а она… прилепила жвачку к льняной салфетке, прежде чем принялась за спагетти, которые поедала, не накручивая на вилку. Я даже позавидовала ее беззаботному отношению к жизни.

Тони сидел с другой стороны от Джианны. Он расстегнул пиджак и откинулся на спинку стула, выражая отчаянную скуку, но я знала его слишком хорошо. Я заметила, с каким самодовольным видом брат почесывал щетину на щеке, словно был одновременно взбешен и заинтересован происходящим. А эта смесь никогда не предвещала ничего хорошего. Он красив, но не будь я его сестрой – обходила бы парня за километр. Его безрассудность опасна для окружающих, а особенно – для него самого.

Тони заметил мой пристальный взгляд и подмигнул.

Сад наполнился разговорами и звоном столовых приборов о тарелки, но повисшее в воздухе напряжение не собиралось рассеиваться, оставляя ощущение дискомфорта, которое ветер никак не мог унести с собой. Впрочем, все вели друг с другом непринужденные беседы, поэтому, возможно, дискомфорт чувствовала только я одна. В итоге я постаралась не думать о плохом.

Долго молчание Джианны не продлилось, хотя она и не стала возвращаться к вопросу о запасах белого порошка. На сей раз она начала обсуждать лошадиные скачки: вполне приемлемая тема, к которой многие присоединились. Не то чтобы окружающие были против наркотиков – более того, здесь ежедневно появлялись люди, в чьих карманах они точно имелись, – но при публичном обсуждении этикет Коза ностра призывал делать вид, что мы являемся классическим примером типичной традиционной семьи, живущей в доме за белой дощатой оградой. Даже если в действительности наши особняки окружали железные заборы с охраной.

Адриана, к счастью, присоединилась к нам, а не отправилась в аэропорт, чтобы лететь, к примеру, на Кубу. Она сидела между отцом и женихом на другом конце стола.

Считайте меня трусихой, но я обрадовалась, что мне не надо находиться рядом с Николасом. Я была идеальной хозяйкой, у которой всегда найдется вежливый ответ даже на неприличные комментарии, (а они неизбежны в компании алкоголя), но в присутствии Николаса все слова меня покидали. Рядом с ним я теряла дар речи, у меня смещался центр гравитации, и, если честно, мне просто становилось жарко, как будто кожа решала покрыться румянцем навсегда.

Говорить с ним было неприятно, зато смотреть на жениха сестры оказалось гораздо легче. Если бы не размеры Николаса, он бы легко вписывался в типаж милого мальчика, который любила Адриана, по крайней мере, пока на его лице оставалось спокойное выражение. У него была смуглая кожа и иссиня-черные волосы, и я не могла не заметить, как сквозь рубашку проступали контуры бицепсов. Похоже, будущий муж Адрианы еще красивее при солнечном свете. Жаль, что характер его подвел.

Но самой интересной деталью во внешности Руссо являлась чернильная линия, проступающая через белую ткань рубашки. Ее было едва заметно, но я не сомневалась, что она покрывала его руку от плеча и до браслета золотых часов на запястье. У Николаса Руссо была целиком и полностью татуированная рука. Я так и знала, что джентльменский образ оказался фальшью.

Николас взглянул на меня, и я оторопела, а он наверняка сразу просек, что я за ним наблюдаю. Даже за пять стульев от меня его псевдобезразличный взгляд словно обжег мою кожу. А тон Руссо, когда он произносил мое имя, низкий и непристойный, снова начал крутиться в моей голове, как заевшая пластинка.

Чтобы не выглядеть трусихой, я выдержала его взгляд несколько секунд, не дыша, а затем отвернулась. У меня внезапно появилось чувство, что мне не стоит больше пересекаться с этим мужчиной… ради собственного здоровья.

– Я слышал, у тебя скоро выступление, Елена? – спросил дядя Мануэль, сидящий за другим концом стола. Кстати, его голос с некоторых пор всегда напоминал мне о кровопролитии, в котором он принял участие полгода назад.

Я сделала глоток вина, но не ощутила ничего, кроме привкуса ненависти.

Все разом посмотрели на меня, все двадцать пар глаз, но чувствовала я только один-единственный взгляд, который вновь буравил меня.

– Да. – Я выдавила улыбку. – В субботу.

– Ты танцуешь? – встрепенулась Джианна и тут же понизила голос. – Как здорово. Я тоже прежде танцевала, но, пожалуй, мы говорим о разных вещах.

Я оживилась.

– Ты имеешь в виду чечетку?

У нее был легкий, воздушный смех.

– Да, точно! Ты давно танцуешь?

– С детства.

– И у тебя хорошо получается?

Прямота вопроса заставила меня рассмеяться.

– Увы, нет.

Мама пробормотала нечто протестующее со своего места. Ей полагалось не согласиться: так всегда поступают матери, но как танцовщица я и правда слыла посредственностью, и мне было совсем не сложно признать свою бесталанность. Это просто хобби. Что-то, чем можно заполнить размеренное течение времени.

В детстве я любила танцевать, а теперь это, образно говоря, стало помехой. Помните то пресловутое тесное платье, из которого я уже выросла?

Разговоры поутихли, а Джианна начала гонять брокколи по тарелке, как семилетний ребенок, который не любит овощи. Ее муж хмыкнул, хотя реагировать было не на что. Она привычно закатила глаза и отхлебнула вина.

Обед продолжился, сопровождаемый бессмысленной болтовней, превосходной едой и изысканными напитками, но, повторяю, напряжение никуда не исчезло. Оно витало в воздухе, совершенно непобедимое. Как эхо, которое звучит после того, как вы что-то сказали.

Брат откинулся на стуле и принялся водить пальцем по краю бокала, который при этом издавал тонкий звон. Адриана уплетала еду за обе щеки, словно незнакомый ей мужчина, за которого она должна выйти замуж через три недели, даже не сидел рядом с ней.

Папа́ упомянул, что купил стрельбище, и новый разговор прокатился по столу, как падающее домино. На десерт подали тирамису, и я уже приготовилась, что обед вот-вот закончится. К сожалению, внутренний дискомфорт нарастал, и вскоре я не представляла, как выкрутиться из неизбежного финала.

Все началось с невинного предложения поехать на стрельбище в сугубо мужской компании. А дальше события разворачивались как дурной сон. Руссо, сидящий со мной рядом (не Николас, а кто-то из семьи Руссо, разумеется), язвительно фыркнул. Я знала, что его зовут Стефан, хотя он почти все время помалкивал.

Звон со стороны бокала моего брата резко прекратился. Темные глаза Тони впились в парня.

– Что смешного, Руссо?

Стефан покачал головой.

– У меня есть дела поинтереснее, чем смотреть, как свора Абелли не может попасть в мишень.

– Вау, – промычала Джианна.

Я на пару секунд зажмурилась. Брат не будет игнорировать подобные заявления: он запросто ввяжется в драку, причем быстрее, чем гром грянет.

– Тони, не надо… – предостерегающе сказал Бенито. Он всегда был голосом разума среди них двоих.

Но Тони даже не посмотрел на кузена и улыбнулся Стефану Руссо крайне нехорошей улыбкой.

В груди все сжалось, и я посмотрела на другой конец стола, пытаясь привлечь внимание отца, но он был поглощен беседой с Николасом и моими дядями.

– Не понимаю, о чем ты, – протянул Тони. – Я же не промазал мимо этого, как его звали? Ах да, Пьеро… – Глаза его сверкнули мрачным удовольствием. – Попал точно в яблочко.

Веселье Тони резко сменилось мертвой тишиной: все, даже те, кто сидел во главе стола, замерли, как на журнальной фотографии.

Того, что случилось потом, я не ожидала.

Пульс застрял где-то в горле, когда вокруг моей талии сомкнулась чья-то рука и грубо поставила на ноги. Голова дернулась набок, когда к моему виску прижалось холодное дуло пистолета.

Раздались крики на итальянском. Стулья с грохотом попадали, когда все вскочили. Собравшиеся не медлили и тут же вытащили оружие.

Я слышала, как отец раздает команды, но его голос тонул в моем собственном сердцебиении. Ба-дум. Ба-дум. Гулко отдающийся ритм под тонким слоем пота.

Я прожила не особо живописную жизнь, что бы вам ни говорили про красную входную дверь и позолоченный молоток. Когда мне стукнуло семь, я видела, как папа́ отрезал кое-кому палец. А дядя при мне застрелил человека, и я не забыла, как смотрела на размозженное лицо, на тело, лежащее на залитом кровью ковре, и на чудом уцелевшие широко распахнутые глаза.

Я видела ножевые и огнестрельные ранения, я видела столько красного. Но за все время мне ни разу не приставляли пистолет к голове. Я ни разу не чувствовала дула у виска. Никогда не ощущала, что могу лишиться жизни вот так просто.

Холод в венах превратился в лед.

Голос Николаса прорвался сквозь грохот крови в ушах. Низкий и бархатистый. Я мысленно ухватилась за него, как за спасательный круг.

– Положи пистолет, Стефан.

– Он убил Пьеро! – Дуло у виска задрожало, легкие сдавило, но я не пошевелила ни единым мускулом, глядя на живую изгородь, вьющуюся вдоль металлического забора.

– Тони! – рявкнул папа́. – Нет!

Я покосилась на брата, только чтобы упереться взглядом в другое дуло пистолета. Тони хотел застрелить Руссо, стоящего за мной, но из-за моих каблуков тот был не сильно выше меня.

– Ты хреновый стрелок, Тони. Но сейчас ты запросто угробишь Милашку Абелли! – разгоряченный возглас Стефана вибрацией отдался в моей спине.

– Положи. Пистолет. – Николас был спокоен, однако в его тоне чувствовался легкий оттенок враждебности, подобный океану перед штормом.

Одна секунда, две секунды. Стефан медлил…

Бам!

Что-то теплое и мокрое шлепнулось на мое лицо. В ушах звенело, голоса стали приглушенными, словно их обладатели погрузились в воду. Мужская рука резко отпустила меня, Стефан рухнул на пол с глухим ударом.

В голове крутился голос телеведущей. Слово «убийство» срывалось с ее алых губ снова и снова. Я оцепенела. Звуки вернулись, буквально заливая мир вокруг, будто выдернутые из каких-то глубин и повисшие на толстых цепях.

– Все сели на место! Сейчас же! – прогремел отец. – Мы закончим гребаный обед, черт подери!

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы осознать и понять его приказ. И заметить, что собравшиеся неловко уселись на свои места: все, кроме отца и Николаса. Тяжелый взгляд будущего мужа Адрианы обжег мою кожу, пока я таращилась на пистолет в его руке.

– Елена! Сядь! – рыкнул папа́.

Я плюхнулась на стул.

Теплая кровь капала с моей щеки. Белая скатерть окрасилась красным. Ноги мертвого Руссо касались моих.

Я переводила взгляд с пялящейся Джианны на Тони, с наслаждением уплетающего десерт.

– Елена, – сказал папа́ с предупредительной интонацией.

Я все поняла: послушно захватила ложкой кусок тирамису и начала жевать.

Придержав рукой шляпу, я взглянула на чистое голубое небо над головой.

За исключением обстоятельств, это был действительно прекрасный вечер.