Там, где игла пробила стенку брюшины, вырвался целый фонтан красной, густой и невероятно вонючей жидкости, забрызгав Колину все лицо. Он заставил себя не реагировать ни на вонь, ни на тревожный ропот толпы, сосредоточив все свое внимание на крови, интенсивно изливавшейся через дренажную иглу. Вместе с ней, свистя, выходили скопившиеся газы.

Его помощник крепко держал собаку, но явно не потому, что имел способности к ветеринарии. Скорее, он был так потрясен, что потерял способность двигаться. Челюсть у него отвисла, глаза вылезли из орбит, взгляд был прикован к брюху собаки.

Теперь только оставалось положиться на удачу. При завороте кишок животное ожидал перитонит и мучительная смерть.

Секунды ползли одна за другой с ужасной медлительностью.

После пережитого шока толпа снова притихла в ожидании. Немного погодя Колин нащупал бедренную артерию собаки и сосчитал пульс. Помощник вопросительно воззрился на него, но ветеринар промолчал, не желая делать скоропостижных выводов.

«Ты уж постарайся, здоровяк, – мысленно обратился он к мастифу. – Не подведи меня в последний момент, идет? Сейчас ты можешь сделать своего маленького хозяина очень счастливым».

Газы продолжали с шипением вырываться через узкую дренажную иглу, и казалось, что это никогда не кончится. В решающий момент, забывшись, мать мальчика опустила руку на плечо ветеринара, и теперь, сама того не сознавая, впивалась в него пальцами до боли. Без труда можно было предположить, что и она не сводит полных ужаса глаз с иглы и залитого красной жижей брюха. Собака дышала, но так слабо, словно могла в любой момент прекратить дышать вовсе.

Тишина продолжала царствовать на улице, только лошади переступали с ноги на ногу и встревоженно пофыркивали.

Перед глазами у Колина все подернулось туманом. Он перевел взгляд на мостовую, на ноги в такой разной обуви – от туфелек на каблучке до грубых разбитых башмаков – и вдруг отчетливо увидел муравья, деловито пробиравшегося между двумя булыжниками. Вот он преодолел соломинку, вот перевалил через кучку песка, вот обогнул камешек. Все это казалось ему, должно быть, гигантским…

Ветеринар с трудом подавил желание потрясти головой.

Колени начали болеть от долгой неподвижности, и солнце припекало не на шутку.

И вдруг свистящий звук ослабел! Он все стихал и стихал, пока не смолк совсем. Колин сделал глубокий, жадный вдох и осторожно вынул иглу. Сердце его, оказывается, билось в бешеном ритме, пот заливал глаза.

Только теперь, когда все могло кончиться благополучно, Колин поднял взгляд и обвел им толпу. Он уже приготовился высказать свое мнение, как вдруг одно лицо привлекло его внимание. Оно принадлежало женщине – вернее, девушке, – сидевшей верхом на жеребце темно-гнедой масти. Животное стояло совершенно неподвижно – должно быть, потому, что морду его прикрывали парусиновый колпак и самые массивные шоры, какие только доводилось видеть Колину. Девушка сидела в седле по-мужски и смотрела на него. Ее даже можно было принять за невысокого хрупкого паренька благодаря жокейской шапочке и бриджам, если бы не оттопыривавшийся на груди жакет.

Хотя девушка приложила немало усилий, чтобы как можно тщательнее спрятать волосы под шапочку, их цвет угадывался без труда. Только у обладательниц медно-рыжих волос кожа бывает такой безукоризненно чистой и белой, как сливки. Изящные дуги темно-рыжих бровей были слегка приподняты, голова высоко вскинута, темные глаза торжествующе смотрели на Колина, как если бы на ее глазах он спас от неминуемой смерти какую-нибудь важную персону.

Когда взгляды их встретились, девушка слегка склонила голову. Это было не то чтобы приветствие, скорее дань уважения. На ее лице не было и тени сомнения, что все кончится благополучно.

Ощутив неловкость, Колин быстро отвел взгляд и вернулся к «пациенту». Очередное прослушивание пульса обнадеживало. Собака задышала ровнее, и хотя была еще очень слаба, жизнь понемногу возвращалась к ней. Ветеринар сразу же забыл о девушке на лошади.

– Вот так-то лучше! – вырвалось у него, и толпа, словно только и ждала поощрения, придвинулась ближе. – Так как, ты говоришь, твое имя? Гомер? Хорошее имя, славное. А теперь давай понемногу приходить в себя, старина! – Он потрепал по мощной шее и выжидательно уставился на полузакрытые глаза животного.

Мастиф заскулил и поскреб лапами по мостовой. Жалобное поскуливание сменялось глухим завыванием, по мере того как возвращалось сознание и с ним боль. Широкая лапа снова заскребла по булыжнику, и собака перекатилась на живот. Невнятный ропот толпы постепенно распадался для нее на отдельные выкрики, возгласы, восклицания, пока детский плач не выделился из общей какофонии и не завладел вниманием. Карие глаза открылись и замигали, массивная голова мастифа приподнялась, и с минуту он смотрел прямо в синие глаза своего спасителя. Колин мог бы поклясться, что собака понимает, что именно произошло, и что взгляд ее преисполнен благодарности. Ему не единожды приходилось наблюдать такое в своей практике, и каждый раз это было как впервые.

Он улыбнулся. Хвост мастифа застучал по мостовой.

Толпа, уже радостно возбужденная, пришла в полное неистовство.

– Гомер, собака моя хорошая! – восторженно взвизгнул Томми и вырвался из рук матери, чтобы обнять своего любимца.

У Колина заложило уши от его вопля, да и от приветственных криков заодно. К тому же ноги отказались держать его, и, приподнявшись, он едва не упал. Его хлопали по спине и награждали одобрительными тычками, какой-то бродяга совал ему в лицо бутылку с подозрительного вида жидкостью, но он только развел руками, улыбаясь всем и никому в отдельности. Мать мальчика застыла, не спуская глаз с сына, рыдавшего – теперь от радости – возле мастифа.

– Гомер, мой маленький песик! – повторял Томми, обнимая громадную собаку, шею которой не мог целиком обхватить.

Колин удовлетворенно вздохнул, сунул очки в карман и старательно вытер лицо носовым платком. Мать мальчика смотрела на него взглядом, полным обожания.

– Сэр!

– Этот «маленький песик», – сказал ей Колин с усмешкой, – сможет съесть еще немало тушеного мяса с картофелем, но, если вас интересует мое мнение, лучше от этого воздержаться.

– Сэр, как я могу вас отблагодарить?

Женщина была бедно одета, и Колин отмахнулся. Непроизвольно взгляд его вернулся к тому месту, где недавно красовалась девушка на гнедом жеребце – такая ухоженная, хорошо воспитанная и, несомненно, богатая леди, почему-то заинтересовавшаяся уличным происшествием.

Разумеется, ее уже не было.

– Я хочу заполучить этого человека!

Грумы Дэниел и Саймон, со всеми предосторожностями выводившие Шареба из возбужденной толпы, замерли на месте с такой поразительной синхронностью, словно их разом выключили.

– В каком смысле? – спросили они разом, таращась на хозяйку.

Леди Ариадна Сент-Обин только поглубже надвинула жокейскую шапочку на лоб и слегка ударила пятками в бока жеребца, понукая его двигаться вперед. Перед ее мысленным взором снова возникла картина, представшая на дороге через город: громадный черный мастиф с оскаленной в агонии пастью и ветеринар на коленях перед ним – русая голова низко склоняется к темной шерсти животного. Леди Ариадна нарочно объехала толпу, чтобы видеть лицо этого человека. Ее поразило выражение решимости, не покинувшее его и тогда, когда больная, смешанная с гноем кровь ударила прямо в стекла очков. Он и не подумал отшатнуться, этот незнакомец, в то время как сама она ощутила дурноту и сильнейшее отвращение. Закатанные по локоть рукава открывали сильные руки, и пальцы его не дрожали…

– Миледи!

Каким чудом казалось воскрешение собаки из мертвых!

Как она смотрела в глаза своему спасителю, сколько благодарности и понимания – да-да, понимания! – читалось в ее взгляде! Леди Ариадна чувствовала, что впрямь оказалась свидетелем чуда, которое останется в памяти на всю жизнь.

– Повторяю, я хочу заполучить этого человека, – тоном, не терпящим возражения, произнесла она, намеренно глядя вдаль между ушами жеребца, а не на лица грумов.

– Однако что вы этим хотите сказать?

Теперь леди Ариадна снизошла до того, чтобы повернуться к своим спутникам.

– Я имею в виду, что мне нужен надежный эскорт в путешествии в Норфолк. Такой, которому я могла бы доверить жизнь и здоровье бесценной лошади. Шареб-эр-рех нуждается в постоянном присмотре, поэтому вы последуете за этим человеком до его кабинета и дождетесь наступления темноты.

– Зачем?

– Затем, что в темноте легче похитить человека.

Грумы смотрели на хозяйку с тревогой, явно подозревая, что рассудок ее помутился.

– Однако, миледи! – наконец воскликнул один из них. – С тем же успехом мы с Саймоном можем сопровождать вас до самого Норфолка! Мы будем заботиться о лошади и защищать вас от опасностей. Ей-богу, мы постараемся, чтобы брат не догнал вас…

– Да, но ни один из вас не смыслит в ветеринарии, в то время как этот человек – мастер своего дела. Итак, он мне нужен, и покончим с этим.

Леди Ариадна еще больше выпрямилась в седле, хотя это казалось невозможным, и еще выше вскинула подбородок, всем своим видом демонстрируя, что больше не намерена слушать возражения слуг.

– Дэниел, пойди и узнай его имя! Саймон, зайди в лавку на другой стороне улицы, купи там по полдюжины каждого сорта пирожков, которые так аппетитно выглядят на витрине, и две… нет, три бутылки эля. Я буду ждать вас обоих в Гайд-парке после наступления сумерек – с ветеринаром.

Шареб-эр-рех спокойно стоял под деревьями, там, где его оставила леди Ариадна. Ночь выдалась свежая, почти холодная, и это ему не нравилось. Противно запищал комар, и пришлось несколько раз энергично пошевелить ушами, чтобы его отогнать. По тропе для верховой езды, проходившей неподалеку, спускались две кобылы, слышался низкий мужской голос и женский смех. Укрытый сумерками, жеребец насторожил уши, прислушиваясь. Белки его глаз блеснули, когда он проследил за движением лошадей.

При свете дня было бы заметно, что зрачки его отливают синевой.

Тело у Шареба было удлиненное, с крутыми боками и широкой грудью, с изящными, но крепкими ногами. Он был не особенно высок в холке, но оказался удивительно хорош и пропорционально сложен. В его взгляде было что-то удивительно лукавое, как если бы в душе он так и оставался жеребенком, а в жилах текла кровь настолько благородная, насколько это возможно для лошади, и само существование его было результатом многолетних опытов старого лорда Уэйбурна. Он был единственным оставшимся в живых производителем, потомком двух чистокровных генеалогических линий, и это делало его бесценным.

Однако в данный момент этот бриллиант чистой воды мало сознавал свое исключительное положение. Он был занят парой кобыл, чье присутствие вызывало его живой интерес. Они уже успели уловить его запах и поощрительно пританцовывали на месте. Негромкое приветственное ржание помимо воли вырвалось у жеребца. Шареб-эр-рех двинулся на открытое место… и замер, услышав шаги хозяйки.

– Назад, Шареб!

В следующее мгновение одна ладонь легла ему на морду, другая на грудь, и его начали подталкивать назад, в густой сумрак, в заросли.

– Ты что, хочешь, чтобы тебя заметили?

Даже упрек в голосе леди Ариадны не заставил его отвести взгляда от кобыл, пока те, понукаемые седоками, не скрылись из виду. Наконец и стук копыт затих в ночи, только запах