Глава 5

Ночь в отведенной Клодеттой комнате прошла беспокойно. Флоранс ворочалась с боку на бок. Причин хватало. С одной стороны, ей было жаль мать, с другой – ее одолевали тревоги по поводу завтрашнего разговора о прошлом, а кроме того, позиция, занятая Клодеттой, вызывала раздражение. Элен и Элиза всегда обвиняли мать в бесчувствии, но Флоранс только сейчас поняла правоту упреков сестер.

Конечно же, она думала и о Розали, и о настойчивой просьбе Клодетты. В исчезновении сестры матери, несомненно, была какая-то интрига. Но неужели мать не понимает, что, пока продолжается война, ни о какой поездке на Мальту не может быть и речи? Эх, поговорить бы сейчас с Джеком!

Флоранс уже скучала по Девону. Ей отчаянно хотелось снова оказаться в уютном доме Джека, а при мысли о нем самом в груди появлялась тяжесть. Но потом она отругала себя за неподобающие мысли, встала и оделась в то же, в чем приехала вчера, пообещав себе, что удобства на улице навестит позже. Теперь у нее другая жизнь, и чем раньше она забудет про Джека, тем лучше.

Когда Флоранс спустилась, Клодетты не было ни в гостиной, ни на кухне. Выглянув из кухонного окна, она увидела мать в саду. Наверное, та почувствовала взгляд дочери и обернулась. Лицо Клодетты ничего не выражало. Флоранс помахала ей, открыла заднюю дверь и вышла. Они должны поговорить, причем немедленно. Дальше откладывать этот разговор было невозможно.

– Дорогая, иди сюда, – позвала Клодетта. – Не хотела тебя будить. Думала, тебе надо поспать.

Флоранс подошла к матери, срезавшей кремовые розы с легким розовым оттенком:

– Какие красивые!

– Это сорт «Альфред де Дальма». Как мне говорили, очень старый и редкий. Но куст уже был, когда я сюда переехала.

– А где твой огород?

Мать указала в дальний конец сада:

– За живой изгородью. Фактически уже не в саду, а на чужом поле. Но фермер разрешил мне вскопать грядки. Война как-никак. Видишь калитку? – (Флоранс кивнула.) – Сходи взгляни.

Флоранс уже хотела пойти туда, но передумала. Разговор с матерью нужно начинать немедленно, чего бы ей этого ни стоило.

– Маман, я хотела поговорить с тобой о Франции.

– Дорогая, это так срочно?

– Да.

– Лучше полюбуйся на эту красоту. – Клодетта подошла к клумбе штокроз, окруженных садовыми васильками. – Конечно, активное цветение уже позади, но чувствуют они себя очень неплохо. А почва здесь плодородная.

– Во Франции я удобряла розы навозным компостом, – сказала Флоранс и тут же, не позволяя матери увести разговор в сторону, добавила: – Может, вернемся в дом и поговорим за чаем?

– Всему свое время. Идем, я хочу взглянуть на свой латук.

Флоранс вздохнула и вслед за матерью пошла к калитке.

– Вот и мой огородик, – весело произнесла Клодетта, полностью игнорируя слова дочери.

Отчаяние Флоранс нарастало, но она взяла себя в руки и решила подыграть матери.

– Ты хорошо потрудилась над огородом. Никогда бы не подумала, что ты займешься выращиванием овощей.

Клодетта нагнулась и сорвала несколько пучков латука.

– Как говорят, нужда заставит. Из латука получится отличный салат для ланча. Согласна? И еще добавить помидоров из теплицы.

– Во Франции у меня были помидоры. Маман, а ты тоскуешь по Франции?

Клодетта нахмурилась и отбросила волосы, лезущие в лицо:

– Да не особенно.

– А когда ты была моложе? Когда мы были маленькими и ездили туда на лето? Ты не скучаешь по тем дням?

– Я вообще о них не думаю! – отрезала Клодетта, поворачиваясь к ней спиной. – Нет, ты только посмотри на эти сорняки!

Клодетта направилась к сараю. Флоранс вздохнула.

Из сарая мать принесла полольную вилку и взялась за пятачок, который совсем не нуждался в прополке.

– А отец когда-нибудь приезжал во Францию? – не отступала от своего Флоранс. – Он ведь был наполовину француз. Я не помню его там. – (Молчание.) – Маман, ну давай пойдем в дом. Ну пожалуйста! – упрашивала Флоранс, надеясь уломать Клодетту.

– Мне нужно выполоть сорняки.

– Я же прекрасно вижу: ты выдумываешь занятия, чтобы не говорить со мной, – не выдержала Флоранс, чувствуя надвигающуюся бурю.

Клодетта выпрямилась. Глаза яростно сверкали.

– Не смей говорить со мной в таком тоне! Мне нужно сделать прополку.

Внутри Флоранс что-то надломилось.

– А мне нужно тебе сказать, что я встретила своего настоящего отца и теперь знаю правду.

Флоранс зажала рот, тут же пожалев о вырвавшихся словах. Ей хотелось рассказать об этом постепенно и последовательно, но теперь пришлось выдавать правду в сжатом виде.

– Мама, я встретила Фридриха. Моего настоящего отца. Я знаю, что он немец и что у тебя с ним были близкие отношения. Я познакомилась и с Антоном, его сыном и моим единокровным братом.

У Флоранс бешено колотилось сердце, хотя она и старалась говорить спокойно.

Клодетта не желала смотреть ей в глаза.

– Маман, из-за своего немецкого отца мне пришлось бежать из Франции. Элен опасалась, что после освобождения мне это могут припомнить. Местные жители уже расправлялись с коллаборационистами. Мне было очень тяжело уезжать. А само путешествие… – Хлынувшие слезы заставили Флоранс замолчать.

На лице матери не дрогнул ни один мускул. Клодетта лишь поднесла руку ко лбу, загораживаясь от солнца.

– Я не хотела шокировать тебя. Прости. Я… Но почему ты скрывала от меня правду?

Клодетта молча повернулась и пошла в дом. Войдя, она так же молча закрыла заднюю дверь. Флоранс пальцами вытерла глаза и пошла следом.

Мать стояла, упершись взглядом в пол. Лицо ее было бледным. Затем она подняла голову и сердито посмотрела на Флоранс:

– Как ты посмела приехать сюда и говорить о подобных вещах?! Да еще в саду, где тебя могли услышать?

– Прости, у меня это выплеснулось. Потому я и просила тебя пойти в дом.

– Пора бы кое-что соображать! – прошипела Клодетта. – В нынешней Англии говорить о немецком отце! Вот уж не ожидала от тебя.

– Мама, прости. Понимаю, я повела себя неосмотрительно. Но мне необходимо знать о том, что произошло между вами. Ты любила Фридриха? – осторожно спросила Флоранс, не совсем понимая, какой ответ хочет услышать. – (Клодетта отвернулась.) – Ну почему ты так себя ведешь? Я всего лишь хочу узнать, любила ли ты его?

Флоранс услышала звук, похожий на сдавленное рыдание. Ей захотелось обнять и успокоить мать, но Клодетта ее оттолкнула. Задетая таким отношением, Флоранс попятилась.

– А отца Элен и Элизы ты когда-нибудь любила? Ты была несчастна в Ричмонде? Мы тебе мешали?

Мать напоминала неприступную скалу.

– Довольно задавать мне вопросы!

– Я не понимаю, почему ты так холодна. Тебя ошеломило, что мы узнали правду? Причина в этом?

Флоранс показалось, что кухонные часы тикают слишком громко. Клодетта не отвечала. Ее пальцы угрожающе скрючились.

– Я что, не имею права знать?

Мать подняла дрожащую руку, словно желая заткнуть ей рот:

– Прошлое в прошлом и осталось. И права у тебя нет.

– Но, маман, ты нам лгала! Столько лет ты нам лгала. Что при этом испытывал мой английский отец? И как ты могла так поступить с ним, если любила Фридриха?

– Довольно! Хватит об этом. И больше чтобы я не слышала от тебя подобных речей!

Клодетта говорила сквозь зубы и вдруг обрушила на Флоранс бурный поток гневных французских слов, вызвав у дочери ответный поток слез.

– Мама, прекрати! Не говори со мной так!

Клодетта вскинула руку, словно намеревалась ее ударить. Флоранс вздрогнула, попятилась и споткнулась. Материнское лицо было перекошено гневом. Рука по-прежнему сжимала полольную вилку. И вдруг, размахнувшись, Клодетта с силой швырнула вилку в стену. Удар пришелся по кухонным часам. Стеклянный корпус разлетелся вдребезги, усеяв осколками пол. Мать ушла, хлопнув задней дверью.

– Мама! Нам нужно поговорить! – крикнула ей вслед Флоранс.

Убедившись, что Клодетта не вернется, Флоранс взбежала наверх, схватила одежду и побросала в чемодан. Вспышка материнской ярости потрясла ее до глубины души. По щекам текли слезы. Флоранс сердито смахивала их. Как могла Клодетта так обойтись с ней? Почему раньше она никогда в полной мере не осознавала, что мать способна на подобные вспышки? И чем кончилось это ее неведение? Флоранс вспомнились перепалки Элизы с Клодеттой. Однажды сестра накричала на мать, обозвав ту гарпией, отвратительным чудовищем из греческой мифологии. А Клодетта встала с дивана, взмахнула руками, словно крыльями, и бросилась на Элизу, горько посмеиваясь. Но Флоранс всегда обвиняла Элизу в недобром отношении к маман. Сейчас Флоранс впервые поняла, насколько права была ее сестра, и ей стало стыдно. Она не имела права осуждать Элизу. «А любила ли мать кого-нибудь из вас?» – тихо спрашивал ее внутренний голос.

Одно было ясно: если Клодетта не позволит ей говорить обо всем, что она узнала и с чем столкнулась во Франции, оставаться здесь нет смысла. Флоранс чувствовала себя глубоко задетой и оскорбленной. Бросив щетку для волос поверх вещей, она защелкнула замки чемодана, сбежала вниз и заглянула в гостиную проверить, не оставила ли там чего. В гостиной было тихо. Из открытого фасадного окна тянул ветерок, шевеля край последней записки Розали, которая до сих пор лежала на кофейном столике.

Глава 6

РОЗАЛИ

Париж, 1925 год

Розали Делакруа торопливо вышла из юго-западной части Люксембургского сада и углубилась в грязноватые улочки Монпарнаса. Ее путь лежал мимо «Кафе-дю-Дом». Не так давно знаменитое кафе преобразилось и стало по-настоящему шикарным. Там появились зеркальные стены, а из цветов доминировали малиново-красный и золотистый. Сюда приходили, чтобы на других посмотреть и себя показать. Ноздри Розали улавливали дым сигарет «Житан» вперемешку с вонью сточной канавы и газом из немногих уцелевших газовых фонарей. А из кафе тянуло невероятно чувственным ароматом духов «Шалимар».

Она любила богемный Монпарнас, где из полутемных залов кафе и баров струились звуки джаза. Это называлось le jazz-hot^[6]. Страстные, необузданные, откровенно плотские. В них слышалась свобода, которой так жаждала Розали.

Подойдя к нужному месту, она толкнула дверь из дымчатого стекла и увидела владельца заведения Джонни Купера.

– О’кей, – с отвратительным американским акцентом произнес он и улыбнулся.

Жуткие зубы Джонни заставляли усомниться, американец ли он. Розали была уверена, что имя он себе придумал, чтобы привлекать побольше американских туристов в сказочный «Город света». В клубе даже подавали столь любимые американцами гамбургеры. Гостей обслуживал приехавший из Лондона официант по имени Норман, с которым Розали намеревалась совершенствовать свой английский.

– Отлично, – ответила она Джонни, и тут ее окликнули.

– А ты не очень-то спешила, – сказала ей девушка и, затянувшись в последний раз сигаретой «Голуаз», раздавила окурок на плитках пола. – Пошли.

– Я не могла улизнуть, пока они не улягутся, – пояснила Розали.

Темноволосую и темноглазую девушку звали Ирен. Она жила в трущобном районе, куда во время войны хлынули беженцы.

– Если ты считаешь, что тебе тяжело, побывала бы в моей шкуре, – сказала на это Ирен.

Розали знала, в каких стесненных условиях ютятся парижские бедняки. Если она мечтала вырваться из рамок регламентированной буржуазной жизни, такие, как Ирен, стремились вынырнуть из нищеты. Ирен входила в небольшую группу молодых танцовщиц, с которыми Розали предстояло сегодня выступить в заднем помещении клуба. Ее сценическим костюмом будут перья розового фламинго, едва прикрывающие бедра и грудь.

– Ну как, готова танцевать? – спросила Ирен. – Все-таки первый раз выступаешь.

Розали кивнула, хотя вся была на нервах.

В тусклом свете крохотной раздевалки она сняла одежду, оставшись в золотистом костюме. Этот костюм она сшила сама, увидев в журнале «Вог», который выписывала мать. Наряд, скопированный ею, принадлежал американской кинозвезде Мэрион Дэвис.

– Недурненько, – заключила Ирен, осмотрев ее с головы до ног. – Но личико тебе надо сделать поярче. – Розали нахмурилась, однако Ирен была непреклонна. – Садись!

Розали послушно села. Ирен открыла стоявшую на столике коробку с набором косметики.

– Губки, дорогуша, сделаем тебе ярко-красными. Помады не пожалеем и нарисуем тебе идеальный контур. Великолепно сочетается с твоими рыжими волосами. И глазам добавим выразительности. Ты знаешь, что у тебя потрясающие глаза?

– В самом деле?

– Не прибедняйся, ты же знаешь. Такой чудный синий цвет. Ты похожа на Лейлу Хайамс, хотя глаза у нее и другого цвета.

– Кто это?

– Киноактриса. Невероятно хорошенькая. Лицо сердечком и потрясающий рот. Совсем как твой. Тебе не мешало бы волосы подстричь, сделать такой длины, как у нее. – Ирен нагнулась и взяла журнал из кипы, лежащей на полу. – Вот она. Пока еще не слишком известна, но за этим дело не станет.

Розали всмотрелась в фотографию женщины с впечатляющими глазами и вьющимися коротко подстриженными волосами.

– Рада, что ты брови выщипала, – продолжала Ирен. – Я их сделаю потемнее.

– Я не хочу походить на клоуна.

Ирен уперла руки в бока и сделала вид, что обиделась.

– Вот как!

Розали не терпелось примкнуть к женщинам постарше, танцевавшим и развлекавшимся с тех самых пор, как семь лет назад закончилась война. Тогда она была еще мала. Но сейчас, в свои девятнадцать, ей не терпелось наверстать упущенное. Париж упивался необузданной свободой. Теперь настал и ее черед вкусить фривольности, хотя это и придется делать тайно. Чтобы добраться сюда, она надела старое отцовское пальто, под которым спрятала свой откровенный сценический костюм.

Париж обожал чернокожих американских джазовых музыкантов. Сегодня для них будет играть обаятельный Сол, приехавший из Нью-Йорка, – немногословный красавец с меланхоличными глазами и обворожительной улыбкой. Из раздевалки было слышно, как он разогревается перед выступлением. Чувственные ноты, долетавшие сюда, будоражили Розали, успокаивали и поднимали настроение. Ирен закончила возиться с ее лицом. Обе вышли и встали в складках занавеса, закрывавшего небольшую сцену. Сол кивнул Розали и продолжил свое занятие.

Но в мире, куда она так стремилась попасть, существовали не только развлечения. Наряду с чувством свободы и безудержного оптимизма, когда кажется, что все возможно и достижимо, была и опасность. В Париже набирало силу новое правое движение.

– За этими следи в оба, – предупредила ее Ирен перед выходом на сцену. – Если что – сразу сматывайся.

– А как я их узнаю?

– Этих ублюдков ты сразу узнаешь.