Я, конечно, ушёл с колонной в гостиницу, ведь все очень устали и мало ли что. Без всяких происшествий колонна исчезла в недрах своего корпуса, и всё тревожно успокоилось. Поняв, что пена у меня в голове требует немедленного долива хоть какого топлива на мембраны митохондрий, я стал его доливать. Герман смотрел на это дело очень неодобрительно, но, вероятно, полагал, что я знаю, что делаю.
Перед тем, как всё окончательно затихло, я озвучил ему в плане безумия одну посетившую меня идею: если у нас сложились сегодня такие хорошие отношения с теми, с кем раньше были плохие, то вообще-то говоря, поскольку всем после столь радостного мероприятия хочется подраться, точно так же, как после футбольного матча или концерта, то можно договориться с ребятами и для придания устойчивости возникшей приязни сойтись по старой русской традиции стенка на стенку на стадионе, до которого было рукой подать. Просто для развлечения и закрепления отношений.
Конечно, такая перспектива не могла не вызвать на лице Германа мечтательного выражения, но как человек абсолютно ответственный, он понимал, что никаких физиологических организационных ресурсов на это уже нет, остались только неприкосновенные резервы. Поэтому моё предложение, как я думаю, с сожалением, он отклонил, в чём и был совершенно прав.
Но непережжённый адреналин всё равно требует жертв. Инна, которая была комендантом внутреннего размещения нацболов в гостинице, потом отчитывала их:
– Я понимаю оторванные номера комнат, я понимаю выброшенный из окна телевизор, но кто насрал в ванну!??
Вы скажете «фи!», но вспомните, кому вы насрали в душу? – а они помнят. За исключением того, что кто-то насрал в ванну, а так и не было выяснено, кто именно, и эта часть съезда завершилась благополучно, но она не была последней.
С городскими властями пытались согласовать марш на следующий день после съезда. Власти решили поиздеваться и нам определили время в полвосьмого утра, то есть в полной темноте, и какой-то коротенький боковой переулок, длинной от силы километра два. Решили не отказываться, а пройтись хотя бы для самих себя.
Неправым всё всегда выходит боком. Мы построились в полной темноте в количестве, которое в десятичных дробях должно бы быть округлено до тысячи, подняли все свои знамёна, а их было много, потому что надеялись на хороший, приличный марш, в том числе и очень больших – на удочках, и двинулись по переулку. Переулок был ночной, тёмный, узенький и коротенький, НО! По нему шёл городской транспорт, и люди в это время как раз ехали на работу очень плотным потоком – троллейбусы стояли практически впритирку.
Представьте себе, как это выглядело для их пассажиров! Вся улица заполнена сосредоточенной толпой, которая куда-то целенаправленно движется, иногда бегом, ранним утром, в темноте, под развевающейся стеной ужасных красных знамён с серпом и молотом в белом круге, которыми их так старательно пугал телевизор последние несколько лет. Я видел их лица… Ни одному человеку в здравом уме и твёрдой памяти никогда не придёт в голову, что всё это происходит только в течение этого получаса и только в этом коротеньком переулке.
# …развевающейся стеной ужасных красных знамён с серпом и молотом в белом круге
Фильм «Ленин в Октябре» в детстве смотрели все, и я думаю, что, по крайней мере, в то время, что троллейбусы и наша колонна осуществляли встречное движение, все были абсолютно уверены в том, что вот это самое сейчас происходит во всём городе, на всех его улицах, во всей стране, и когда они доедут до работы, если, конечно, вредители не взорвут электростанцию, то им объявят, что всё низвергнуто. Я себе представляю, насколько тяжело им было возвращаться из этой реальности в скучный вымысел обычных будней.
Конечно, в нашей нацбольской компании было очень много девушек. Среда была вполне естественная, поэтому то, какими средствами воздействия на мир человек решил обзавестись, идя на текущее воплощение – это его личное дело. Кого-либо из окружающих может интересовать только то, для чего он их использует. Всё точно так же, как и с национальностью, длительностью данного воплощения и всем прочим.
***
Поскольку обывателей этой стороны настолько ясные вопросы сильно волнуют – вплоть до придания им мистического характера, наверное, совершенно очевидное надо прокомментировать чуть подробнее.
Пролетарские понятия соотносятся с буржуазными в симметрии бесконечности перпендикулярных зеркал. Буржуазное понятие «лучше» в отношении чего-нибудь означает, что другое хуже. Если сказать про вариант какого-то качества, что он самый лучший, то получается, что другие хуже. Если о ком-то сказать что-то хорошее, то это оскорбляет всех остальных, поэтому они всех охаивают, думая, что это их как-то возвысит. Понимание основ полиморфизма одноклеточным уже недоступно. Всё это с методологической точки зрения вопросы о том, что лучше – винт или гайка, делающие понятие болта недоступным даже для формулирования.
# Понимание основ полиморфизма одноклеточным уже недоступно
Пролетарская методология мышления совсем другая и, как вы можете убедиться, уходит в глубины структуры мироздания гораздо дальше уровня болта. Моя национальность самая лучшая, Мой пол самый лучший, Моя профессия самая заковыристая, Мой возраст самый удобный, и вообще Я самый умный. Самый умный Я просто по техническим причинам – за все решения, и мои, и чужие, руки будет обрубать Мне. Из того, что Я самый умный в рамках несводимых логик, следует, что либо вокруг находятся перекрывающиеся зоны самых умных, либо все глупее меня – тут уж какую судьбу себе определил. У пролетариата в отношении остальных это означает простейшую вещь – у них всё тоже самое лучшее и поэтому другое. Ну не решает пролетариат задачи установления превосходства правого над левым, и поэтому его сознание имеет надмирный характер. Отсюда и название – «пролетариат» – пролетающие высоко (над реальностью).
Это очевидно, поскольку именно стремление к труду ставит человека над материальной реальностью. Понятие диктатуры к нему тавтологически прибавляется для тех, кто не понял смысла первого слова. «Пролет-» – всем и так слышно, «-ар» – «жар», «пар» – то, что стремится вверх. К «-ар» по смыслу и звучанию примыкают «-яр» и «-ор». В 90-е это прямо сообщалось в соответствующей говорилке – «пролетарий? – пролетай!». Тот, кто не понимает устройства механизмов, не понимает и строения слов. Есть, конечно, которые рассказывают, что латинское слово «пролетариат» происходит от слова «проле» – «потомство», то есть те, кто могли на время продавать своих детей в рабство, и этим жили. Ну-ну – пусть сначала решат, что у них лучше – винт или гайка.
***
В основном наши девочки были старше 16-ти. Они быстро остепенялись, переставали огорчать усталых тётенек из отделов по борьбе с несовершеннолетними и продолжали радовать приветливых из деканатов престижных вузов, и их тихие, приличествующие девушкам занятия, в общем, никого, кроме госбезопасности, не беспокоили.
# …их тихие, приличествующие девушкам занятия никого, кроме госбезопасности, не беспокоили
У тех из них, кто учился в гуманитарных вузах, излюбленной темой рефератов, курсовых и дипломов была гордая и недоступная История Национал-Большевистской Партии. Преподаватели были в ужасе: «Мы только что избавились от истории КПСС, а вы немедленно выдумали опять себе какую-то Партию и тут же приступили к изучению её истории! Разве это может быть интересно?!».
Ну да, когда ты пишешь реферат по своей дискуссии с оппортунистами в перерывах между написанием статей в партийную газету, её распространением, организацией передач товарищам в тюрьму и не знаешь, успеешь ли ты его защитить или раньше окажешься там сам – это очень интересно! А облизываться на чью-то развлекуху столетней давности, конечно, не очень. Девочки вполне сочувствовали своим преподавателям.
О том, какой ужас добрые родители устроили своим детям во внешнем мире, до нас, конечно, слухи долетали, но нам, в общем-то, было всё равно, поскольку двери бункера всегда были открыты для всех желающих и прочно закрыты для нежелающих.
Однажды раздался звонок, и дежурный с удивлением сообщил, что он видит на мониторе камеры наблюдения богато одетую и ухоженную даму, которая уверенно звонит в нашу дверь. Мы подумали, что она ошиблась адресом, и вышли ей об этом сообщить. Когда дверь открылась, она спросила, здесь ли находится бункер НБП? Мы несколько растерянно, не зная, что думать, сказали, что здесь, и пригласили зайти. Она поинтересовалась, может ли она встретиться с нашим руководством? Наличное руководство её, конечно, приняло, и она перешла к изложению сути своего вопроса:
– А можно ли к вам дочку устроить?
Ей с некоторым удивлением отвечают, что сюда никого не устраивают – люди приходят сами, кто хочет и когда хочет, и делают, то, что хотят. Она спрашивает:
– Так вы не будете возражать, если я к вам приведу свою дочку?
Проглотив возражение про бесполезность привода кого-либо, руководитель сказал:
– Вы знаете, тут вообще-то периодически сажают…
Дама, обрадованная тем, что её хорошо поняли, воскликнула:
– Ну, конечно! Ведь она сядет за хорошее дело, а не за наркотики или бандитизм!
Даме сказали, что она может прийти с дочкой в любое время. Либо никто не пришёл, либо как пришёл, так и ушёл, потому что так в НБП не вступали. Но отголосок ужаса снаружи долетел очень явно. Мне рассказывали, что это был не единственный случай.
В нашей среде было две девочки сильно младше шестнадцати лет, за безобразия которых должны были отвечать родители или законный представитель, имеющий на них доверенность. Мама одной из них жила далеко, в городе, «которого нет», а у другой мама жила в Москве, но была всё время занята на работе и разными партийными делами. На обеих девочек доверенности выписали мне, поскольку я всё равно делал то же, что они, и таким образом они обзавелись постоянным законным представителем, а я – постоянными подопечными.
Девочки были абсолютно светленькие, всегда радостные, всегда аккуратные, даже когда им в потасовке приходилось изваляться в грязи и порвать одежду, и чистенькие – разумеется, за исключением этих случаев, – в общем, росли, как следовало расти нормальным детям – не в мрачных казематах музыкальных школ, не в неволе заграничных поездок, а в бункерах, на митингах, в схватках с ОМОНом и в отделениях милиции.
# …в мрачных казематах музыкальных школ
Одна из них даже уже начала собирать свою коллекцию уголовных дел, которую могла бы в будущем преподнести, выражаясь языком свергнутого мира, в качестве приданого тому, кто сумел бы своей честностью и стойкостью, быть может, когда-нибудь, заставить откликнутся её отважное сердце – ведь девочки очень рано начинают задумываться о таких вещах. Она этим очень гордилась, конечно, не нарушая правил скромности.
Девочки были абсолютно наивны и общительны. Наивны они были ровно до той черты, за которой начиналась холодная подозрительность, но и наличие самой этой черты являлось тайной, которую они никому не приоткрывали. О прочем они с удовольствием беседовали со взрослыми дядями и тётями, а те их с удовольствием слушали, поскольку они рассказывали о том, что интересно и детям, и взрослым – о том, что такое право, как его применять, как и к кому оно применяется само – как говорили девочки – «объективно», а также кое-что из философии и политэкономии – в основном то, что взрослые дяди и тёти раньше не слышали, особенно в контексте тех диалектических связей, в которых девочки любили освещать эти вопросы. Больше всего они, конечно, любили долго и подробно отвечать на вопрос: «Зачем же вы это сделали?!» – так, чтобы у спросившего кулаки зачесались сделать то же самое.
Девочки, конечно, дружили. Та из них, которая жила в далёком городе, часто приезжала в Москву и, когда ей позволяли партийные дела, подолгу гостила у своей подружки. Чтобы не было скучно, они обычно занимали себя разными бытовыми шалостями, пока мама московской девочки – чтобы не перегружать дальнейший текст, буду называть её просто мама – была на работе.
Очень интересно было прибрать квартиру, чтобы она радовалась, когда придёт, но особенно забавно было приготовить обед прямо к её приходу со смены. Это требовало примерно такой же изобретательности, как и игра в кукольный домик, поскольку мама работала очень хорошо и то, что она делала, у всех было, а дяди в правительстве и банках, которые хотели сделать так, чтобы у всех были деньги, со своей работой явно не справлялись и деньги были не у всех.
Одной из весёлых шалостей была подготовка передач в тюрьму своим старшим товарищам, которым уже можно было сидеть в тюрьме. Вот только недавно друзья приходили в гости, а теперь их ждали, чтобы послушать те занимательные, но немного жутковатые истории, которые они оттуда привезут.
Конечно, детям лень всё время шалить, и во время этой лени девочки штудировали толстые тома из домашней библиотеки, содержание которых было понятно только им, и с удовольствием пересказывали прочитанное на любую, только что пришедшую в голову, тему. Нравоучения старших они слушали всегда со вниманием, особенно про то, как нужно аккуратно оборудовать блокпосты и про правила поведения на следствии.
В школу девочки иногда ходили, каждая в свою, конечно, и все были этому очень рады – тому, что иногда. Вели они себя очень хорошо, с той же уверенностью, с которой капитаны дальнего плавания ведут свои корабли. Их ставили всем в пример, по крайней мере, после задержаний, и их мам старались никогда не вызывать в школу, чтобы заставить краснеть за их поведение, потому что очень жить хотелось – не так, чтобы совсем жить, а так, чтобы не мучила совесть.
# Вели они себя очень хорошо, с той же уверенностью, с которой капитаны дальнего плавания ведут свои корабли
Я точно не могу сказать, как девочки учились, история это умалчивает, но, скорее всего, учиться им было некогда, потому что с 91-го года все учебники у нас испортились, почему-то всё нужное из них исчезло, а то, что было написано – было написано неправильно. Поэтому девочкам всё время приходилось исправлять эти досадные ошибки и предостерегать учителей от излишней доверчивости в отношении программ и учебников.
# …с 91-го года все учебники у нас испортились
Конечно, на уровне инстинктов каждая девочка уже готовится стать женщиной, думает о своём будущем доме, о семье. Наши девочки не были исключением и очень любили заниматься рукоделием. Понятно, что дом должен находиться в большой, прекрасной и свободной стране, поэтому из всего рукоделия девочки больше всего любили шить партийные флаги.
# …из всего рукоделия девочки больше всего любили шить партийные флаги
Сначала они помогали маме и строго следили за собой, чтобы всё было сшито правильно и аккуратно. Как-то мама подарила им специальным образом, заточенный паяльник – если им резать синтетическую материю, то её не надо было после этого подшивать, – и их восторгу не было предела! С флагами, сшитыми своими руками, им особенно приятно было участвовать в разных дневных подвижных играх. Поскольку ночью флага не видно, то для ночных подвижных игр им хватало баллончика с краской.
Флагов требовалось очень много, потому что они нужны были не только нацболам. Менты жили очень плохо, ведь когда они остались без своего государства, все могли их обидеть, и поэтому они считали, что алый парус надежды, каким и мог быть только партийный флаг, им нужен был ещё больше, чем нацболам. Во время разных подвижных игр на свежем воздухе менты старались отнять у нацболов их флаги, чтобы взять их себе. Нацболы старались не отдавать, но потеря флага в такой ситуации не считалось зазорной, поскольку есть такое понятие – переходящее красное знамя.
О проекте
О подписке