Когда столь безукоризненно выполненное домашнее задание попало на глаза Анфисе Евсеевне, она побагровела так, как будто бы через весь разворот в тетрадке было написано слово «ХУЙ», да и ещё и приклеена его фотография. «А это место кому нужно!!?? А это место нужно мне, чтобы вот так всё перечеркнуть и поставить два!!» – изрекла она со всей лелеемой ею торжествующей злобой и что-то ещё про нехватку в стране бумаги. В аутентичной фразе я не стал расставлять соответствующие шрифты и восклицательные знаки, отдав это на откуп воображению читателя.

Я думаю, что, когда девочка выросла, она сделала хорошую карьеру и позаботилась о пенсиях и зарплатах своих любимых учителей, а заодно и о стране, которая их руками ведёт войну против маленьких детей. Если её ругали дома за эту двойку и объясняли, насколько её дражайшая учительница добра и права, то позаботилась она, вероятно, и о родителях.

Для меня происходящее было небывалым чудом природы, которое я поначалу наблюдал из засады хорошего поведения – фильмы про разведчиков я всегда смотрел очень внимательно. Поэтому до меня очередь дошла не сразу. Докопаться до моего формального незнания чего-либо у неё не получалось – бока в этом смысле у меня были вполне круглые, бронированные, её пасть не раскрывалась настолько широко, чтобы их охватить, и зубы каждый раз соскальзывали по броне. Шипов я пока не показывал, но, в конце концов, если я не уничтожаю кого-то, хотя он только этого и заслуживает, это не значит, что я приглашаю уничтожать себя.

Претензии приняли какой-то совершенно иррациональный характер, имея вполне понятную цель – спровоцировать ребёнка назвать учительницу дурой и уже потом всласть уничтожать его вместе с родителями. Это было любимым развлечением Анфисы Евсеевны, которое мне много раз с отвращением приходилось наблюдать. С отвращением не столько к ней, сколько к родителям, позволявшим издеваться над собой и своими детьми. Со мной такие штуки не проходили, и я выслушивал весь её алогичный оскорбительный бред внимательно и спокойно, а на завершающий вопрос «ты понял меня?!!» всегда бодро отвечал «нет!». У неё хватало ума не спрашивать «почему?», поскольку было ясно, что мой анализ достоинств её выступления будет сильно длиннее его самого.

# … на завершающий вопрос «ты понял меня?!!» всегда бодро отвечал «нет!»

Когда отец в очередной раз забирал меня из школы, она по своей дурости выскочила из кабинета и с лестничной площадки второго этажа истерично проорала нам вслед: «Ваш сын слишком много знает!!». Других претензий ей пока сформулировать не удалось. Понятно, что такое положение не могло быть терпимым – я как гвоздь торчал посреди среды её обитания из детских слёз и подобострастия. Кстати – чем больше было подобострастия, тем меньше слёз, и наоборот – повод задуматься…

Любимой её кричалкой было «Я!! Я свинья!!!», если кто-либо из учеников начинал что-либо говорить со слова «Я». Конечно, на какой-то вопрос, кстати далеко выходивший за пределы её юрисдикции, я тоже начал отвечать со слова «я». Тут, конечно: «Я!! Я свинья!!!». Оскорблений спускать не учили, поэтому я парировал: «Ну что вы, Анфиса Евсеевна!». Всё! Свершилось! Она решила, что я подставился: «Чтобы мать завтра была в школе!!!».

Дура, конечно, и есть дура – с отцом ей встретиться в этой ситуации было бы тоже жутко, но не настолько – его детство прошло в эвакуации, а не под бомбёжками. И, представляете – мне назавтра очень хотелось идти в школу. Даже уроки я приготовил особенно тщательно, истратив на это почти все перемены. Интересно, что она завтра станет моей маме рассказывать? То, что она назвала себя свиньёй – и правда похожа, басивости только не хватало сильно – а я ей возразил? Или то, что она хотела назвать свиньёй меня?

# Даже уроки я приготовил особенно тщательно, истратив на это почти все перемены

Дома я родителям эту историю как причину вызова в школу и пересказал. Отец, решив, что я расстроен, сильно меня ругать не стал – просто сказал, что когда такое безобразие происходит, то надо немедленно говорить старшим, а не развлекаться неравными боями без правил. Мама только покраснела. Краснела она в тех же ситуациях, что и воины, которых признавали годными для службы в войске Александра Македонского.

***

Вообще по работе она водила отряды на отстрел и отлов крупных млекопитающих, в том числе моржей, медведей и зубров. В юности она была очень стройной, но после того, как родила меня и отдала мне весомую часть своего и без того небогатого здоровья, мама догнала по комплекции объекты своего научного интереса. Когда на северных золотых приисках был найден первый в мире сохранившийся в вечной мерзлоте мамонтёнок, то грамотно законсервировать и забрать его был направлен как раз её отряд. Мамонтёнка назвали задорным мальчишечьим именем. Как-то попадалась в руки статья, автор которой недоумевал, почему мамонтёнок назван по очень маленькому ручью Дима, находящемуся на большом расстоянии от самой находки, а не по тому крупному ручью, на берегу которого он был обнаружен. И сам не знаю. Следующего найденного мамонтёнка назвали Маша, говорят, что в честь маленькой дочки начальника отряда.

***

Наша школа, где сейчас учились младшие классы, была очень старой. Открылась она в 1929 году и называлась тогда «Школа имени Диктатуры Пролетариата», о чём никто из пламенных коммунистов педсостава нам так и не сообщил. Это потом, совсем недавно, случайно обнаружила Дружина, но школа-то сама про себя всё знала. Рядом давно было построено новое, просторное сталинское школьное здание, приспособленное под развёртывание госпиталя в военное время. Папа мне рассказывал, что под паркетом там везде кафельная плитка, потому что это нужно в санитарных целях, когда в классах будут палаты для раненых бойцов.

Я с замиранием сердца ждал, когда где-нибудь паркет отвалится и я увижу эту плитку – настоящую! – настоящую суть затаившегося на время смысла бытия. Мы с ним хорошо понимали друг друга. А в нашей маленькой школе, которая была уже никому не нужна, потому что диктатуры пролетариата давно не было, деревянные перекрытия прогнили настолько, что нам запрещали бегать на переменах, чтобы они не проломились. Это было правдой, а не современным идиотизмом – в некоторых местах под линолеумом хлюпали раскрошившиеся доски…

***

Итак, мама пришла в школу. Анфиса Евсеевна хотела ещё и заставить её ждать, но звериное чутьё ей подсказало, что лучше не стоит. Мы с мамой стояли в коридоре, учительница вышла из класса – издевательство требовало публичности. Суточного размышления ей, вероятно, хватило, чтобы оставить упражнения со свиньёй и, распаляя себя, она начала с претензий, выражаемых общими междометиями, а затем перешла к главному пункту своей программы: «Я ему говорю, что он дурак, что он идиот…» (лгала – не смела).

Многоточие, а не восклицательный знак – потому что в этот момент потух свет и пропал звук. Нет, не вообще – у меня персонально пропали зрение и слух. От сокрушительного удара по затылку. В темноте понеслись беспорядочные мысли – наша школа наконец начала разваливаться, и мне по затылку пришло бревно потолочного перекрытия. Но почему я не слышал треска, когда оно начало рушиться? Я скорее всего жив и не придавлен, потому что маленький, а как же я буду вытаскивать маму? – она гораздо больше и её наверняка придавило. Через доли секунды зрение вернулось, я увидел, что стою, как стоял, посреди совершенно целого коридора, и поднял взгляд на маму, чтобы убедиться, что с ней тоже всё в порядке.

Её щёки горели как два красных светофора. «Если ты ещё раз…» – прилетает следующая медвежья оплеуха, вполне разъясняя мне, что до этого было не мифическое бревно, а предыдущая затрещина. На этот раз я замах видел и в нокдаун не ушёл, потому что успел напрячься, – «… кому-нибудь позволишь называть себя дураком – бац! – идиотом – бац! – то я …». Что будет в качестве «то», мама недоговорила, потому что «то» уже произошло.

С отвращением она оторвала взгляд от меня и подняла его в поисках учительницы. Мы увидели только задницу, исчезающую в двери класса, и услышали щелчок закрывающегося замка. Мама сделала шаг в направлении преследования – от двери остались бы только щепки, педагогическая челюсть была бы сломана вместе с её больным нервом, а их обладательница вылетела бы со второго этажа вместе с оконной рамой и цветами. Школа имени Диктатуры Пролетариата, сами понимаете – дома и стены греют. Эта картина настолько живо представилась всем нам троим, что мама остановилась, повернулась ко мне и тычком взашей послала меня по направлению к выходу. «Пошли!!».

Мамин гнев к вечеру постепенно шёл на спад. Отцу она ни о чём рассказывать не стала, чтобы не расстраивать его тем, что я могу вести себя настолько гадко. Со мной она это не обсуждала, видимо потому, что считала, что сказанного и показанного достаточно. Я маме не стал говорить, что учительница лгала, чтобы она не решила, что зря меня побила, и не расстроилась, – какая разница: было, не было, – если бы я себя так вёл, то меня следовало бы побить. Вообще, родители не подвергали меня ни вербальной, ни тактильной депривации, поэтому мне удалось успешно сформировать членораздельную речь и в юности я был совершенно равнодушен к блатным компаниям, в которые подростки обычно сбиваются, чтобы речь всё-таки как-то доформировать.

Этими ударами мама передавала мне свою силу, так же как восемью годами раньше через пуповину она вливала в моё тело мощь своей биохимии – поэтому слова «питание» и «воспитание» являются однокоренными. Это чувствуется инстинктивно – даже не было попытки втянуть голову. В меня входила и сила фашистских бомб, которыми они целились в маму, в бабушку и в детский дом, который они уводили на восток, и сила танков, которыми фашистов раскатали, и сила добытых мамой огромных и грозных зверей, и сила зверей, спасённых благодаря научному изучению тех, что были добыты мамой. В общем, в меня по проторённой тропе входило – маршировало! – желание любить и понимать жизнь. Мамонты давно вымерли, но удары их хоботов, наверное, были какими-то такими. О бивнях и думать не хочу… А повод? Да не важно, какой повод.

Не могу сказать, что Анфису Евсеевну этот урок как-то вразумил, но в оставшиеся годы что-то сильно мешало ей получать полное удовольствие от своих садистских развлечений. Так и не сломанная челюсть, что ли? Одноклассники, наблюдавшие за этой «расправой» надо мной, потом только лишь укоризненно смотрели на своих родителей, когда те униженно выслушивали оскорбления, лебезили и обещали принять дома к своим детям «воспитательные» меры, то есть травить их дальше.

Маму Анфиса Евсеевна больше не вызывала, хотя я и предлагал, а в следующий раз настояла, чтобы пришёл отец – наверное, ожидала увидеть подкаблучника. Но это совсем другая весёлая история – могу только заверить, что в этот раз так никого и не побили.

Дорогие читатели, Алексей! Я написал здесь эту маленькую заметку, чтобы показать, что одно и то же, просто одинаковое, всегда происходит очень по-разному, часто противоположным образом. Спасибо тебе, Лёха за твою книгу! Ребята! Пишите! Это не должно уйти вместе с нами!