С тех пор как Ван Яосинь начал что-то понимать, он стал сердиться на всякого человека, кто бы ни заговорил о его отце: образ отца, каким он его запомнил с детства, давно был им основательно переформатирован всеми возможными средствами.
Неужели и правда можно забыть родного человека, с которым связывают узы крови?
– Чего я хочу – так это забыть своего отца, это тип совершенно бесчувственный и непорядочный, – говорил Ван Яосинь.
В том же году, когда его отец, Ван Чжаньцзи, приехал с Фэнхошань, ему был диагностирован рак. Жить ему оставалось недолго, но Ван Яосиня это не тревожило, и он ни капли по этому поводу не горевал. После кончины отца, на заключительной гражданской панихиде, он оставался равнодушным и не проронил и слезы.
– Вот ведь волчье племя, – покачав головой, сказал коллега отца, качая головой, – никаких чувств к отцу не испытывает.
– Тьфу! Смеешь про меня говорить, что я без чувств, его спросил бы, – он показал на портрет умершего отца, и с осуждением бросил: – Ты точно отец? Достоин зваться мужем?
В начале своей карьеры Ван Чжаньцзи был секретарем партийной ячейки отдела мерзлых грунтов Северо-Западного института Научно-технического института железнодорожного транспорта. А впоследствии занял должность заместителя директора института. Но сыну запомнилось, что на сердце у отца было только два слова – «мерзлые грунты» – ни брака, ни семьи, ни жены, ни детей. Семейные отношения, связанные кровными узами, были заморожены студеным ветром, снегом и мерзлотой, которые он принес с собой с Фэнхошань. Он был подобен перелетной птице. Как только теплый весенний ветер растапливал лед на Хуанхэ, он, словно почуяв запах приближающейся весны, в одиночку отправлялся в холодные горы Куньлуня и оставался на Фэнхошань до тех пор, пока весной следующего года в Ланьчжоу не поднимался грохот петард в честь Праздника весны. Только тогда он возвращался в родные края в метельную ночь. Рассчитывать на него в семейных делах не приходилось, дом держался на матери Ван Яосиня, Чжан Ло, жительницы Пекина, которая вышла замуж за человека из далеких от столицы краев. Все это сказалось и на учебе детей, и на поиске ими работы.
Ван Яосинь не скрывал своей отчужденности от отца. Ему казалось, что поколение его отца просто смешно – поколение ревностных идеалистов, которые прожили на Фэнхошань по двадцать лет и еще считали, что этого недостаточно. В 1980 году его отец серьезно заболел. Раковые клетки метастазировали из поджелудочной железы по всему телу. Болезнь, как дьявол, сжирала его кости, причиняя ему сильные боли, – такие, что у него белело лицо и градом катился холодный пот. Когда его пришли навестить его институтские начальники, он не дал им указаний о посмертных делах, не поинтересовался, как дети будут жить и работать, если не поступят в университет. Его заботило только то, какие трудности возникали на Фэнхошань у Чжоу Хуайчжэня и его коллег. Он также оптимистично заметил, что отмена строительства Цинхай-Тибетской железной дороги в 1978 году носит временный характер и обязательно наступит день, когда начнется строительство, и как жаль, что он этого не увидит. В конце он попросил своего руководителя закопать его прах на Фэнхошань: если при жизни ему не суждено увидеть мчащиеся через Фэнхошань поезда, то хотя бы после смерти он должен слышать протяжное гудение проезжающего состава.
Просьба похоронить его в холодных горах стала последними словами отца, оставленными этому миру. Во время прощания с отцом, Ван Яосинь не проронил и слезы.
– Вот ты и правда бесчувственный и неблагодарный человек. Отец растил тебя, так почему у тебя вообще нет никаких чувств! – спросила глубоко опечаленная мать.
– Не могу я плакать, – ответил Ван Яосинь. Возможно, мои слова разобьют тебе сердце, но на самом деле отец был безответственный человек. Да, я признаю, что совесть его перед мерзлыми грунтами чиста и что он не посрамил своих фэнхошаньских братьев, но он не справлялся с ролью мужа и не был хорошим отцом. Я никогда не пойду по его стопам!
Слова сына для матери были все равно что горообразовательные разрушения на Тибетском нагорье.
Боль, ими причиненная, мучила ее двадцать лет. Летом 2001 года, когда официально началось строительство Цинхай-Тибетской железной дороги, вся наша группа во главе с Чжу Хайян из «Чжунго тедао цзяньчжу бао» стучала в дверь дома Ван Чжаньцзи. Изнутри мы услышали только старческий голос:
– Кто?
– Это мы – группа писателей и репортеров из Пекина, хотим взять у вас интервью.
– Вот как! Старые земляки из Пекина приехали. Подождите, пожалуйста, минутку, – сказали изнутри со звучным пекинским акцентом, но прождать нам пришлось четверть часа.
Пока длилось это долгое ожидание, Чжу Хайянь услышала, сколь тяжелыми были нетвердые шаги внутри. Наконец дверь со скрипом открылась, и перед нами предстала бледная и худощавая, как былинка, пожилая женщина.
– Вы супруга Ван Чжаньцзи?
– Да, что-то не так?
– Нет, просто подумали, что ошиблись.
– Не ошиблись, супруга моего уж двадцать лет нет – оставил меня, одинокую старуху, влачить пустое существование.
– Тогда хорошо, мы специально приехали из Пекина ради Ван Чжаньцзи, можно с вами поговорить?
– Конечно, заходите!
Вслед за пожилой женщиной мы вошли внутрь, глядя на ее тонкую, как бумага, фигуру – казалось, что ее может опрокинуть порыв ветра.
Вскоре после того, как мы сели, внезапно раздался звук поворачивающегося ключа. Ван Яосинь поспешно вошел домой, увидеть, что здесь прибавилось мужчин, стало для него несколько неожиданным.
– Это писатели и репортеры из Пекина, приехали специально, чтобы взять интервью про твоего отца, – сказала мать.
– Отцу не нужны ни писатели, ни репортеры, и рассказывать про него не нужно. Человека уже двадцать лет как нет, про что рассказывать? При таких-то нравах какой толк от рассказов в СМИ? Мне давно уже все равно, – Ван Яосинь всем своим видом выражал презрение.
– Яосинь, вы должны гордиться – у вас выдающийся отец, – сказал один из приехавших.
– Даже слышать больше ничего про отца не хочу, я его ненавижу, – хладнокровно сказал Ван Яосинь.
Мы все растерялись и недоумевали.
– Почему вы ненавидите отца?
– Он вообще не выполнил своего долга перед нами как отец, – Ван Яосинь затянулся сигаретой. – На самом деле самый примечательный человек – это моя мать.
– Вот как! – все удивились. – Почему ваша мать примечательна?
– Моя мать не только отправила на нагорье своего мужа, – ответил Ван Яосинь, – она и меня туда собирается отправить. Вы знаете – я вскоре отправляюсь в 20-е бюро Китайских железных дорог на Фэнхошань в должности инспектора по качеству.
– И вы хотите туда поехать?
– Ну как сказать, если с точки зрения заработка, то хочу, – Ван Яосинь немного помедлил и продолжил: – С точки зрения качества жизни, я не хочу ехать, не хочу повторять трагедию безвременной смерти своего отца.
Каждый из нас вздрогнул в душе: в такой семье столь кардинально разные отец и сын.
– Я приехала сюда только ради героического духа этого человека, похороненного на Фэнхошань, – сказала Чжу Хайянь с улыбкой.—Потому что он на протяжении сорока лет был знаменем СевероЗападного исследовательского института Китайских железных дорог, и его преданная душа и сейчас все еще реет над Фэнхошань.
– Тогда разговаривайте с моей матерью, меня история отца и тема Фэнхошань не интересует,—Ван Яосинь поднялся и вышел.
Так, мы оказались перед вдовой Ван Чжаньцзи, ожидая услышать, как У Вэньин, которая девушкой переехала из Пекина к мужу, в далекий Ланьчжоу, расценивает своего мужа.
– Ненавижу его больше всего на свете! – от первых слов У Вэньин мы все потеряли дар речи.
– Тут нечему удивляться, – спокойно сказала У Вэньин, – Мы поженились, у нас родились дети. Он никогда обо мне не заботился. В то время у меня за душой только пять юаней и было. Позже, когда у семьи появились деньги, он помогал районам, пострадавшим от бедствий, и рабочим Фэнхошань. Когда он умер в 1980 году, мне было всего сорок четыре, а он взял и бросил меня. Ненавижу его до глубины души. Если бы тогда на Фэнхошань его загрызли волки, я бы туда не пошла. Если бы не он, я бы не заболела этой болезнью. Я сейчас почему так долго вам не открывала? У меня тяжелый артрит, и чтобы открыть дверь, я просто напросто ползла к ней на коленях, вы уж только не смейтесь, пожалуйста.
Услышав это, мы прослезились.
На Фэнхошань иссякшие слезы близких могут застыть в ледяную гору, но в осенний день после начала строительства Цинхай-Тибетской железной дороги эта ледяная глыба начала постепенно таять, превращаясь в горячую гору родственной привязанности и супружеской любви.
Тем летом Ван Яосинь прибыл на Фэнхошань из Ланьчжоу в качестве инспектора по качеству. Это целиком и полностью было идеей его матери. Если уж в молодые годы она смогла отправить сюда мужа, то почему на склоне лет ей было не отпустить сюда сына. Супружеская любовь и обида – все из-за одной горы. Возможно, это были происки злых духов, но в день отправки на гору, он купил бинокль в магазине канцелярских товаров. Когда кто-то спросил его, зачем он ему на горе бинокль, он ответил, что собирался наблюдать за тибетскими антилопами и волками на Чумарской равнине.
Из того места, где находился пункт контроля качества, можно было увидеть Фэнхошань, стражниками которой некогда были сотрудники Северо-Западного института Китайских железных дорог. Каждый вечер, закончив работу, и каждое утро, перед ее началом, он всегда включал объектив бинокля и наводил его на главную вершину Фэнхошань, будто надеясь найти что-то на склоне, но неизменно оставался разочарован. За два, три месяца наблюдений в линзе, которую он подносил к глазам, так и не появился возвышающийся из земли холм. Он каждый день вглядывался вдаль, но не мог найти то, что хотел, – привязанность к семье, кровную привязанность отца к сыну. Но он все равно не сдавался. Однажды на закате он изменил угол зрения, и в свете заходящего солнца, падающего на ледяную гору, внезапно появилась радуга. В конце радуги была заброшенная могила. В это мгновение сердце Ван Яосиня почти выскочило из груди. Без сомнений, это была могила его отца.
Но глядя издали на скромное пристанище отца в промерзлой земле, Ван Яосинь был в нерешительности.
И все же он решил приблизиться к Фэнхошань и отцу, двадцать лет пролежавшему в мерзлом грунте горы, чтобы выяснить наконец, какой харизмой и какими качествами он так запомнился людям.
Самым запоминающимся для тех, кто был на Фэнхошань, были четыре месяца в 1967 году, когда прекратилась доставка снабжения: китайская земля погрязла в тяготах и невзгодах десять лет продолжавшейся внутренней смуты. Из-за межфракционной борьбы про Чжоу Хуайчжэня и его коллег на Фэнхошань, похоже, было забыто. Овощи давно закончились, оставалось лишь небольшое количество лапши. Вода, привезенная из Найдж-Тала, давно была израсходована, и в пищу приходилось использовать воду из растопленного снега, здоровью людей был нанесен огромный урон. Узнав об этом, Ван Чжаньцзи был возмущен, он решительно, невзирая на протесты цзаофаней, взял машины и отвез на Фэнхошань продовольствие, овощи и питьевую воду, чем спас жизни четырех людей, находившихся на грани смерти. Он проработал на горе пять месяцев, пока в октябре не выпал снег, тогда он собрал все материалы и привез их на хранение в Ланьчжоу, благодаря чему были сохранены ценные данные сделанных на Фэнхошань исследований мерзлых грунтов.
Пришла следующая весна. Ван Чжаньцзи так устал от внутренней борьбы эпохи «культурной революции», что подъем на Тибетское нагорье был для него единственным способом обрести душевный покой, и только мерзлая земля Фэнхошань могла рассеять беспокойство этих лихорадочных лет. Когда бурили скважины и взрывали ямы в мерзлом грунте, он лично вставлял детонаторы и запускал взрывы в горах, делая все возможное, чтобы спасти и защитить данные, которые на Фэнхошань собирались в течение семи лет.
Возможно, он слишком долго прожил на Фэнхошань – как поселился, так и прожил здесь двадцать лет, год за годом проводя здесь восемь–девять месяцев без спусков, и многолетние снег и холод заставили его организм израсходовать последние жизненные силы, которые у него были. В 1980 году, когда к нему приближалась новая эра реформ и открытости, он уже был серьезно болен, и время его было на исходе. Умирая, он сказал в больнице начальнику, который пришел проведать его:
О проекте
О подписке