– Еще никому не удавалось приблизиться к Наргиз ближе, чем на полет ее стрелы, – сказал Налгар, отирая полотенцем свое мускулистое, вымазанное бараньим жиром тело. – Но сегодня у тебя есть шанс. Я советую поспешить ей вслед; возможно, Наргиз откроет тебе одну из своих тайн – у нее их много. Она, например, может даже рассказать, что с тобой произойдет в будущем. Порой Наргиз видит удивительные вещи. Кстати, она предсказала, что сегодня именно ты одержишь победу в соревновании багатуров. Так что не медли, брат!

– Пожалуй, попытаюсь еще раз догнать ветер, – согласился победитель кэшиктенов, лучший из лучших и не сумевший справиться с прыткой девицей.

Ван Юань вскочил на коня, и сотник Налгар хлопнул того по крупу всей своей жирной пятерней.

Только тот может почувствовать степь всей душой, кто мчался по ней, весенней, сплошь покрытой цветами, за юной мечтой – красавицей, девушкой из снов. Если у вас этого не случилось в жизни, откуда вам знать, что там, куда умчалась мечта, у самого края степи, Небо достигает земли. Вероятно, вам никогда не понять, как в погоне за счастьем с души одна за другой слетают одежды и, вдыхая новую жизнь, она обновляется вместе со степью, а цветочные луга под ногами становятся Райской землей. И как такому объяснишь, что, попирая всю логику десяти тысяч вещей, Любовь все прощает и уже не требует объяснений, а чистота сердечного порыва легко проносится над бездной и на всем скаку влетает в содружество Ангельских сил? Ведь во всем, что стремится к Любви, есть одна великая тайна, и каждое создание под Небесами, по мере возможностей, открывает заветную дверь… Но что объяснять остывшему сердцу? Что тогда говорить, если вы ни разу не скакали сломя голову по весенней степи, отринув логику тьмы вещей, не доверились ветру и не пронеслись над бездной на крыльях Любви.

А мир поражен… Мир недоумевает, как два нежных цветка выдерживают натиск железа, как крошится сталь, ударяясь о зеленые стебли, как аргументы логики – горы, рассыпаются в прах, и сама природа вещей становится бессильной… И миру ничего не остается, как только согласиться и пойти на компромисс, констатируя чудо как факт.

– Ты смелый, однако… В степи за связь с чьей-либо дочерью сразу отрубают голову, – Наргиз остановила коня у скал.

– Какую связь? Вот эту?

Ван Юань развел руками, показывая вокруг себя на цветущую степь, горы и небо над ними – дыхание и жизнь.

– Ты ничего не докажешь, голову отрубят раньше, – беззаботно махнула рукой Наргиз.

– Мне нельзя рубить голову, я сын нойона, – отшутился Ван Юань. – Извини, кажется, это не время для торга?

– Ты прав… – Она отпустила поводья своего коня. – Мы поднимемся на скалу, и там нас никто не достанет.

– Но разве можно избежать пересудов, выставляя себя на всеобщее обозрение? К тому же, текущие с гор ручьи слишком болтливы.

– Небо нас защитит, в том числе и от злых языков.

Наргиз, как и подобает гордой принцессе, не оставляла выбора: взбираясь на кручи, шла по краю сразу и до конца, без предварительных объяснений. Ван Юань взглянул вниз, и у него закружилась голова, сердце учащенно забилось в груди, он сжал в руке монету с крестом.

– Не беспокойся, я не нарушу законов степи, – сказала Наргиз, видя, как побледнел ее спутник. – Мы уже настолько близки, что достаточно только дыхания, ты дышишь мной, а я тобой… С первого момента нашей встречи, и не существует никаких преград. А телам воинов, приученных к дисциплине, приятней любить на расстоянии.

Ван Юань застыл в изумлении: Наргиз смотрела прямо в сердце, обнажая его до беззащитности. У него еще не было женщины, но даже если бы он переспал со всем гаремом Чингисхана, вряд ли был бы столь уязвим – до самого дна, до тех потаенных мест, где трутся друг о друга несчастные черви, целуются голуби и срываются со скал орлы! Кто дал ей такое право? Не может быть, чтобы он.

Наргиз заглянула еще глубже и прошла сквозь него в степь, ее взгляд ушел в Небеса

– Мы что, уже муж и жена? – спросил Ван Юань, вспомнив, что девушка со странностями и способна прозирать в будущее.

– Я бы хотела… – медленно отвечала Наргиз. – Я умру за тебя… Но буду любить вечно. Я твой земной Ангел-хранитель.

В лицо дохнуло настоящим Откровением! Его мужественное лицо вдруг исказила гримаса, из глаз брызнули слезы, нет, не из глаз, а сразу из всего тела потекли целые реки слез – Ван Юань зарыдал навзрыд. На это невозможно было смотреть, это невозможно было снести просто так – камень, и тот бы заплакал: такой жертвы не смог бы понести никто!

Но Наргиз не стала земной… Слегка дрожащие губы, сложенные, словно для поцелуя, и прекрасные глаза, чуть прикрытые от яркого света, и нежность улыбки, слетающая с лица, словно лепестки роз, и бесконечная даль – он дышал с ней одним дыханием! Задыхаясь от слез, втягивал в ноздри цветущую степь и улетал к горизонту, за которым уже звенели золотом колокола Небесных церквей.

А кто сказал, что, уносясь в степь за мечтой, ты не достигнешь Любви? Кто сомневался? Вероятно, только тот, кто ни разу за всю свою длинную жизнь, не мчался за ней сломя голову по весенней цветущей степи.

Глава 4

На второй день, прямо с утра, Ван Юаня вызвали в юрту темника кэшиктенов Боорчу-батура. «Прощай моя голова», – подумал нарушитель дисциплины, хотя он и чувствовал себя героем, взявшим вражескую крепость. Но как объяснишь строгим командирам, не имеющим жалости к себе и не попускающим слабинки остальным, что он только держал Наргиз за руку, да и то чтобы не упасть и не сорваться со скал. Слезать по отвесной стене оказалось гораздо сложнее, чем взбираться на нее. Но оно таки того стоило… И хотя он посмел лишь заглянуть красавице в глаза, все же, чувствовал себя теперь настоящим мужчиной, и недвузначные улыбки на лицах товарищей после их возвращения в лагерь только придавали вес его авторитету. Да и кто из них смог бы покорить такую неприступную вершину?

– Хорош герой, ничего не скажешь, – пробурчал темник Боорчу-батур, когда Ван Юань явился по вызову.

– Очень хорош, – послышалось из темных глубин, и Ван Юань в ужасе узнал голос отца Наргиз Мэргэн-багатура.

Как же он забыл? У него совсем вылетело из головы обещание, данное Боржгон Мэргэну, сохранить себя в чистоте и принести из Рая заветные плоды. Но самое обидное, что ведь ничего и не было… Хотя он и ощущал себя теперь полноценным, настоящим мужчиной. И это невозможно было скрыть на сияющем от удовольствия лице.

– Смотри, какой красавец, – продолжал темник, ходя вокруг Ван Юаня и разглядывая его со всех сторон. – Победитель! Смелость города берет.

– Да… Этот славного отца своего Ван Бея не опозорит, – поддакивал ему Боржгон Мэргэн. – Ему впору самому командовать туменом…

После этих слов Ван Юань готов был провалиться на месте; краска залила лицо. «Скорей бы отрубили эту голову с лицом, так предательски покрасневшим, – ведь ничего же не было!»

– Вот я и говорю, – вел далее темник. – Соберем всех баб… А самых вредных и ворчливых сделаем его нукерами. Думаю, согласятся, моя старая ведьма первой прибежит. И во всей степи нельзя будет сыскать страшнее армии: за такого красавца каждая готова будет жизнь отдать.

– Это точно! – согласился Боржгон Мэргэн. – Родного отца не пощадят.

И тут они оба громко рассмеялись, хотя Ван Юаню было совсем не до смеха. Что говорить, лицом и осанкой он вышел на славу, мать у него – писаная красавица, имела тонкие черты лица, а отец… Род Ванов всегда отличался аристократичной внешностью, этого не скроешь.

– Но как не уважишь твою Наргиз, когда она наперед знает, чем все закончится, – развел руками темник, вытирая мокрые от слез глаза.

– Мдя… – протянул Боржгон Мэргэн. – «Ворона» каркнет – конь споткнется. – Она так и сказала, что если хоть волос упадет с его головы, вырежет полстолицы. Эта девка похлеще чумы, вся в мать.

– Да ничего такого не было, – произнес темник. – Если Наргиз не верить, то кому тогда? – Он снова развел руками. – Так-то, брат. Тут до тебя приходила одна девица и просила… Да не просила вовсе, приказывала, чтобы тебя повысили в должности. Ну не может такой герой оставаться в тени.

– Тумен ему еще рановато, – степенно изрек Боржгон Мэргэн, подбоченясь при этом.

– Нет еще у парня боевого опыта, – согласился темник Боорчу-батур, качая головой. – Хотя это как посмотреть…

– Виноват, – выдавил, наконец, из себя Ван Юань.

– В чем именно? – улыбнулся темник. – Да подобными победами гордиться надобно. Если бы за меня просила такая девушка, я сам бы с радостью положил свою голову под меч. Не переживай, сынок. Вернешься из похода, женишься на Наргиз, и будут у вас еще дети. Будет тебе еще кого нянчить, старик, – обратился он к Боржгон Мэргэну, и они оба тяжко вздохнули.

– Дети выросли, стареем, – согласился отец Наргиз. – А помнишь, как такими, как он, мы заглядывались на дочь Бэлгутай нойона… Э-э-э, как ее…

Боржгон Мэргэн попытался вспомнить и не смог.

– Онулун, точно, – подсказал Боорчу-батур. – Имела такую тяжелую длинную косу, постоянно бившую ее по бедрам.

– Нет, Онулун – это дочь Элджидай нойона. Эту я помню…

– Да нет же! У той было рябое лицо и бедра не такие приметные.

И они еще долго спорили, отдаваясь юношеским воспоминаниям, о том, у кого были круче бедра и кого первого женили, совсем не на той, которую так желало молодое пылкое сердце.

– Ах да, – наконец спохватился сотник. – Ты чего тут стоишь и краснеешь, победитель? Гордись, Наргиз сказала, что ты достоин командовать тысячей. Похвалу от нее не часто услышишь, она, брат знает, что говорит.

– Как же ему доверить тысячу кэшиктенов, еще не показавшему себя в бою? – как-то хитро спросил Боржгон Мэргэн.

Наблюдательный Ван Юань заметил, как у того заблестели глаза.

– Но и не доверять твоей Наргиз нет причин, – вслух размышлял темник. – Когда меня укусила змея, она одна знала, что делать, – как видишь, остался жив. Мы вот что сделаем. Ван Юань станет тысячником, а помощником ему определим Наргиз, она будет командовать сотней его нукеров и подсказывать нашему герою, как правильно брать города.

На том и порешили.

Из юрты темника, где с него сошло семь потов, Ван Юань вышел шатающейся походкой, ярко светило солнце, в голове свистели жаворонки.

– Вот видишь, – говорил ему Боржгон Мэргэн, вышедший следом. – Теперь тебе не придется никого убивать, у Неба на каждый случай есть десять верных решений. Теперь ты тысячник, охраняющий ставку главного хана, и всегда должен находиться при нем. А моя Наргиз будет охранять тебя, и, поверь, ни один враг к тебе не приблизится. Так ты прямиком и войдешь в Рай, чистый, без крови на руках.

– Разве я просил об этом? – снова виновато покраснел Ван Юань.

– Не смущайся, я тут не причем. За тебя просила бесстрашная Наргиз… Она хоть и моя любимая дочь, ее стоило бы хорошенько выпороть: эта бестия посмела говорить сегодня с Великим Ханом. Самое удивительное, что он ее принял и выслушал. А уж темнику Боорчу-батуру ничего не оставалось, как исполнить ханское повеление. А могли и голову отрубить, – плутовато взглянул на юношу Боржгон Мэргэн. – Но никак нельзя отрицать очевидное: Любовь тебя хранит.

Это верно… Но Ван Юань уже не чувствовал себя героем, а так, будто на него вывернули казан помоев. При полноте и самодостаточности он уже не летал над степью, не испытывал той особой легкости духа, с которой привык встречать новый день, а надежды, рвущиеся в синеву, враз иссякли; разум еще вопил к Небесам, взывая о милосердии, но Те ничего не отвечали. В конечном счете, он решил окунуться в ледяную реку, чего ни один монгол не сделал бы, ведь воды в степи священны. Но Ван Юань не был настоящим монголом, его ханьская душа время от времени отзывалась на зов предков, и если он не ширял, подобно дракону, над горами, то его тут же тянуло в реку, в водную стихию, где обитали такие же священные существа, но уже по другую сторону реальности – сырой и кровоточащей, порой, вспоротой кривым монгольским мечем.

Настоящие монголы могли до бесконечности смотреть в степь, не падая и не взлетая: Небо священно, реки тоже священны, а степь между ними – как раз то место, где и положено быть человеку; здесь даже зверства имели свои оправдания – волки охотились, их убивали… А Ван Юаня постоянно тянуло уйти за флажки. Рассуждая о природе вещей, он приходил к выводу что страдания и жертвы не напрасны. Отдать кровь и получить Дух – обязанность каждого, но, поднявшись в Небо, упасть и разбиться о скалы проще простого. В общем – замкнутый круг, выход из которого возможен только при соблюдении всех правил, и то в ясную погоду: сиди и смотри в степь. Единственная проблема – долгое пребывание в бездействии, особенно в его возрасте, чревато внутренним бунтом. И вот он еще не узнал женщину, но уже понял, как это опасно: одно неверное движение – и ты срываешься в пропасть вместе с той бочкой меда, в которую по наивности и глупой доверчивости решил запустить поглубже руку. Иначе отчего над степью висит пелена; вероятней всего – она в глазах, и перед ними уже не чистое, свободное и бесконечное пространство, а те самые крутые бедра… Оказывается, он отчетливо их запомнил, когда взбирался по круче вслед за Наргиз. Вчера все было не так, все было иначе, но наступило утро… И вот, только единственная надежда, что Любовь действительно хранит – помнит и всепрощает, – а священная холодная река омоет от всякой скверны и вернет потерянные Небеса.

– Все непросто, брат, – снова услышал он за спиной, когда сидел у реки и смотрел, как вода медленно уносит никому не нужные мысли. – Наргиз – это глубокая река, в которой, возможно, вообще не существует дна. Такую не перейдешь вброд.

Рядом возник ее самодовольный брат Налгар, он стоял, не решаясь присесть. Странная метаморфоза, еще вчера он был его командиром, а сегодня уже стоял навытяжку и ждал приказаний.

– В наших отношениях ничего не изменилось, – обратился к нему Ван Юань. – Садись рядом, если того желаешь. Ты-то хоть веришь, что между мной и Наргиз ничего не было?

– А ты? – в свою очередь спросил Налгар. – Как брат Наргиз я по опыту знаю, что ее откровения достаются дорогой ценой. Ты тут новый человек, но у нас все побаиваются Наргиз.

– Так чего же ты мне посоветовал?

Ван Юань сорвался на ноги, но вдруг поскользнулся, не удержался и плюхнулся в реку. Холодная вода вмиг вернула ясность рассудка. Налгар помог ему выбраться, и они вместе развели огонь – пришлось сушить одежду.

– А разве ты бы отказался? – продолжил разговор Налгар. – Наргиз не монголка, с которой все просто… Да и ты не монгол. У вас с ней есть что-то общее, это уже предопределено. Видишь, тебе таки пришлось окунуться с головой; возможно, именно благодаря этому ты постигаешь, что происходит за зеркалом реки, кто обитает в глубинах и какие у вас боги.

– Ты тоже рассуждаешь многосложно, не как монгол, – заметил Ван Юань.

– С такой поживешь, научишься всему. У меня в детстве утро начиналось с того, что мать обкуривала юрту смолой кедра и кропила везде Святой водой из христианской церкви, после того, как отец заходил к нам из юрты своей второй жены Хатум. А на улице меня уже ждала сестра и требовала мзду, иначе расскажет отцу, куда я запрятал бурдюк недопитой архи. Мы выросли, она перестала меня шантажировать, даже наоборот, помогала во всем, Наргиз выучилась драться, как кошка, и даже летать по воздуху… – Налгар оглянулся и перешел на шепот. – Настоящая ведьма! И я, конечно, стал гордиться такой сестрой. Увы, брат, теперь в твоих глазах я вижу тот же омут, хотя еще вчера ты летал в облаках. Так как ты считаешь, было что-то у вас с Наргиз?

– Я оказался не готовым понести всю эту ее глубину, – сделал вывод Ван Юань. – Я растерялся… Когда тебе предлагают сразу все, не знаешь, чего от себя ожидать.

– В следующий раз будешь осторожней, – посоветовал Налгар. – Порой, брат, мы сами не ведаем, какие чудовища обитают в глубинах нашей собственной души. Возможно, Наргиз здесь ни при чем…

И он рассуждал совсем не как монгольский багатур, хотя и был таковым с головы до пят, а как прибывший к ним из Мерва священник христианской церкви на исповеди.

– Я вот чего тебя искал, – вдруг вспомнил Налгар. – Возьми меня с моей сотней в твою тысячу; обещаю, мы не подведем.

– Вы уже в моей тысяче, – заверил его Ван Юань, натягивая на себя еще не успевшую как следует подсохнуть одежду.

От него стал исходить пар и прелый дух, словно от вспотевшего от груза осла.

– Ты мне сразу понравился! – вскричал обрадованный Налгар.

Он подошел к Ван Юаню, и они крепко обнялись.

– Раньше у меня была только сестра, теперь есть еще и брат. Может, ты, в конце концов, сумеешь оседлать эту гордую кобылицу, и у вас будут дети.

– Как знать… – задумчиво произнес Ван Юань. – Как знать.

Глава 5

В весенней степи время бежит быстро – в считанные дни сменяются травы и цветы. Каждая былинка в свой черед раскрывает Небу свою душу, вспыхивает, словно свеча, и сгорает, уступая место следующему откровению большой равнины.

Ван Юань ожидал продолжения их романа с Наргиз, по крайней мере, каких-то объяснений, но когда вначале сказано слишком много, последующие слова ничего не значат. К тому же военные сборы не оставляли времени и места для проявления каких-то чувств. Ответственности прибавилось, обязанностей навалилось, словно камней с гор, ведь к началу похода у каждого воина должно было быть по пять лошадей и налаженная интендантская служба, состоящая из родственников: монгольская армия создавалась на принципах самообеспечения. Все это знали, за нарушение положений военного времени грозила смертная казнь, но все равно, на поверку, возникала масса недочетов. Этими проверками в армии как раз и занималась гвардия, нукеры великого кагана, и с них, в конечном счете, спрашивал хан, почему у пятого коня какого-нибудь меркита, потомка Челиду, стертые плохие зубы или вообще нет таковых.

Были и другие причины беспокойства: хотя курултай в ответ на письма из иранского Казвина²⁵ о бесчинствах там низиритов и принял решение о Великом походе против иноверцев, в самой степи у этих иноверцев оказалось много союзников. И не столько из идейных соображений, как из-за преследования личных корыстных целей: между потомками Чингисхана шла негласная борьба за власть, и каждый искал себе союзников на стороне, желательно, жестоких и коварных. Низариты, они же ассасины, прославившиеся своей охотой на сельджукских вождей, отлично справлялись с этой задачей. С их помощью кое-кто из ханов надеялся устранить конкурентов и таким образом расчистить путь к власти в империи, вобравшей к тому времени в себя бесчисленное множество народов.

Итак, согласие о начале похода, достигнутое на курултае, не было достигнуто в некоторых сердцах. Ханы не видели смысла вступаться за христиан, хотя две трети монголов в степи исповедовали христианскую веру. Соглашаясь с волей верховного кагана, они, в свою очередь, заявляли, что тот принял это решение под влиянием жены-христианки своего брата. «С каких это пор монгол-борджигин слушает женщину, пускай это и Докуз-хатун, самая мудрая из них?» Некоторые улусы не поддержали выступление – решать эти проблемы, опять же, пришлось кэшиктенам, а появляться, даже начальству, во враждебно настроенном монгольском улусе всегда было делом опасным и непредсказуемым.

Ночная степь. Умиротворение, которое ты ощущал в своем сердце, глядя на красочный закат, в один миг уносит внезапно налетевшей ранней грозой; оттого и тревога, и степь, отвыкшая от грома, с ужасом внемлет поражению устоявшейся тишины. Ведь неясно, кто победитель, Небо или степь, и какой спрос с сердца, доверившегося этой тишине.

Ван Юань поежился; холодные брызги загнали боящихся воды монголов в палатки, но он продолжал стоять на взгорье, встречая грозу лицом к лицу. Молнии били вдали по горам, освещая огромную долину, лежащую перед ним, и она казалась ему большим кораблем; там, за горами, в темени ночи пропадал мир, возможно, до бесконечности неизведанный и чуждый, там вовсю бушевала гроза. И стоило ли ждать оттуда хороших вестей – чистого неба, дня грядущего – стоило ли покидать степь? Возможно, нойоны правы: отправляясь на запад, многие нашли там свою смерть; мир изменился, степь уже не та, но здесь только ветер и дождь, а там ночь без дна.