– Да. И Антоний, и Цезарь, и Красс – все будут на нашей стороне, так и передайте нашим сторонникам, – заявил Катилина, – но сейчас главное – выборы. Идите во все трибы и комиции, по всем кварталам Рима, призывайте ваших друзей и родственников отдать свои голоса в мою поддержку. Убедите их, насколько выгодно я отличаюсь от Мурены и Силана. Я думаю, выборы будут назначены на очередном заседании сената – откладывать дальше они уже не смогут. Мы сумеем победить лишь в том случае, если убедим римлян, что действительно готовы отменить постыдные долги наших свободных граждан, наделить их землей, принадлежащей их отцам, дать согражданам почувствовать себя хозяевами в нашем государстве.

В атрий вошел вольноотпущенник Корнелия Лентула и, подойдя к Катилине, что-то тихо сказал ему. Тот вспыхнул от радости, глаза заблестели, на лбу начала прорисовываться набухающая вена.

– Пусть идут, – негромко сказал он и, посмотрев на сидевших вокруг него молодых людей, вдруг улыбнулся: – Сейчас мы увидим, кто из вас собирается действительно сражаться до конца.

Вошедшие рабы начали раздавать сидевшим в атрии короткие ножи. Лентул, очевидно, знавший, в чем дело, принимая нож, лишь усмехнулся, а сидевший рядом Цетег нахмурился. Некоторые патриции, решив, что предстоит необычная форма клятвы, спокойно взяли ножи, другие, наоборот, словно предчувствуя нечто ужасное, бросали по сторонам мрачные взгляды.

Катилина распорядился, чтобы унесли светильники, и атрий погрузился в темноту и безмолвие, лишь изредка нарушаемые чьим-то сдавленным кашлем.

Послышались быстрые шаги, и все замерли, ожидая появления новых действующих лиц. Дверь отворилась почти бесшумно, и на пороге появились две изящные женские фигуры, красоту линий которых только подчеркивали надетые на платья столлы из тончайшей шерсти. Более узкие паллы были перекинуты через плечо и скреплены фибулой.^[33] Раб, шедший за женщинами, нес один слабый светильник, освещавший лишь середину атрия. Женщины сделали несколько шагов в центр, оглядываясь по сторонам. Лица сидевших были почти скрыты во мраке комнаты.

– Здесь сидят немые. – насмешливо сказала одна из женщин, указывая на сидевших вокруг мужчин. – И для чего нужны такие тайны, Семпрония? Я давно не скрываю своей свободы, и меня трудно удивить.

– Ты удивишься, Фульвия, – раздался в тишине негромкий голос Катилины, – ты удивишься, узнав, куда ты попала. – Женщина вздрогнула, оглядываясь по сторонам, словно не доверяя своему слуху. – Катилина, – пробормотала она в ужасе.

– Ты узнала меня? – так же тихо спросил патриций, вставая и подходя к ней.

Фульвия не произнесла ни слова, не сводя расширенных от ужаса глаз с этой мощной фигуры. Из груди ее вырвался какой-то всхлип, она отшатнулась, словно ища защиты у своей спутницы. Катилина правильно понял этот жест.

– Спасибо тебе, Семпрония, за то, что привела к нам сегодня эту фурию, – произнес он страшным голосом. Набухшая вена стала пульсировать в такт спокойным ударам его сердца.

Несчастная женщина, уже понявшая, что попала в страшную ловушку, испуганно молчала, даже не пытаясь пошевельнуться.

– Вот эта женщина, – поднял руку патриций, – помогала Цицерону в прошлом году стать консулом. Это она рассказала ему о наших планах. Правда, Фульвия? – спросил он своим звенящим от напряжения голосом.

Женщина попыталась кивнуть головой, но не смогла, чувствуя, что не может пошевельнуться, даже наклонить голову.

– Какого наказания заслуживает эта женщина? – внезапно громко спросил Катилина и закричал: – Отвечайте все!

– Смерти, – громко произнес первым Лентул.

– Смерти, – как эхо повторил Цепарий.

– Смерти, – выкрикнул Цетег.

– Смерти, смерти, смерти, – раздалось по всем углам атрия.

Фульвия даже не пыталась понять, откуда исходят эти голоса. Она не сводила глаз с Катилины.

Встав со скамьи, к ней подошел Лентул.

– А может, отрезать ей язык? – спросил Лентул. – И оставить ей жизнь. Она ведь красивая женщина. Правда, Новий? – патриций посмотрел на сидевшего перед ним женоподобного римлянина.

Тот отвел глаза.

– Я спрашиваю – правда, Новий? – жестко повторил вопрос Лентул.

– Да, – не выдержал его взгляда Новий.

– Тогда бери ее, она твоя. – Лентул сделал два шага вперед и, почти не напрягая рук, разорвал платье на женщине. Затем так же спокойно разорвал хитон,^[34] сорвав строфиом.^[35] Фульвия стояла теперь обнаженная, и при слабом свете светильника было хорошо видно, как мелкая дрожь сотрясает все тело женщины.

Под взглядами Катилины и Лентула Новий нерешительно встал, подходя к женщине.

– Раздевайся, – предложил ему, улыбаясь, хозяин виллы, – вспоминай иногда, что ты мужчина.

Некоторые, сидевшие в атрии, засмеялись. Другие молчали. Чуть поколебавшись, Новий начал сбрасывать с себя одежду. Сидевший недалеко от него Вибий внезапно вздрогнул, увидев, с каким болезненным любопытством смотрит на происходящее другая женщина. Он увидел ее профиль, тени, отбрасываемые на ее лицо слабым светом светильника. Женщина была подобна богине смерти, мрачная и величественная.

Лентул поднял руку, касаясь лица Фульвии:

– Ты ведь любишь римских мужчин, Фульвия. У тебя их было так много. Чтобы тебя успокоить, нужны настоящие мужчины.

– Одевайся, Новий, – внезапно резко сказал Катилина, – не нужно доставлять последнее удовольствие этой развратнице. Лентул прав. Мы используем ее лучше в качестве жертвы великим богам.

Присутствующие в зале снова рассмеялись, словно решив, что самое страшное уже позади.

– Я не шучу, – громко крикнул Катилина, и все сразу стихло. – Каждый из вас поклянется на ее крови. Так делали более ста лет назад почитатели великого Диониса, бога Вакха.^[36] Сегодня мы снова введем эту страшную клятву. И кто нарушит ее, умрет так же, как и эта женщина.

Фульвия, поняв, что этот страшный человек уже решил ее судьбу, внезапно дико вскрикнула, но безумный взгляд Катилины продолжал держать ее. Наконец он повернул голову к Лентулу.

– Дай твой нож, – сказал он неестественно спокойным голосом.

Взяв нож у хозяина виллы, Катилина посмотрел в глаза женщины и так же спокойно сказал:

– Начинай, Пакувий.

В глубине зала поднялся старый жрец, одетый в длинное, белое, ниспадающее до земли одеяние. Он начал медленно обходить всех сидящих в атрии людей. Когда очередь дошла до Вибия, юноша почувствовал, как жрец провел своей ладонью по его лбу, словно помазав его песком. Потерев пальцем лоб, Вибий лизнул его и едва не сплюнул. Это оказалась обыкновенная сажа. Катилина внимательно следил за неясным силуэтом жреца, едва различимым при свете одного светильника.

Женщина, не видя перед собой страшных глаз римского патриция, попыталась бежать, но, запутавшись в одежде, валявшейся на полу, упала. Катилина поднял нож Лентула, непохожий на другие. Это был длинный остроконечный нож с круглой, украшенной резьбой рукояткой с изображением кровавого бога Вакха.

– Кто нанесет первый удар? – спросил он глухим голосом.

– Я, – раздалось за его спиной. Это был Цепарий.

Катилина посмотрел на него, и страшная судорога прошла по лицу римского патриция. Набухшая вена, казалось, сейчас лопнет. Он кивнул головой:

– Бей.

Цепарий поднял свой нож, почему-то попробовал лезвие и, внезапно наклонившись, ударил женщину чуть ниже живота. Фульвия дико закричала, попытавшись увернуться.

– Теперь все остальные, – громко скомандовал Катилина.

Ошеломленные происходящим, все замерли, боясь пошевельнуться. Женщина страшно кричала.

– Я сказал – все! – закричал еще громче Катилина, и римляне, словно сорвавшиеся псы, бросились к середине атрия. Некоторые наносили резаные удары, другие только имитировали их, а женщина продолжала кричать диким голосом.

В этот момент римские герои забыли о высоких мотивах своих поступков, не пытаясь разобраться и понять, что происходит. Животное чувство страха женщины передалось и им, подталкивало их, подстегивало, и они наносили удар за ударом по дергающемуся в нечеловеческих конвульсиях обнаженному телу. Забыты были римская честь, гордость, мужество. Остались только подонки и себялюбцы, убивающие несчастную женщину из-за стадного чувства трусости и подлости. Словно крик Катилины обнажил все то мерзкое, что есть в человеке и что каждый из нас старается подавлять в себе всю жизнь.

Почему-то мерзости, совершаемые в толпе или группе людей, кажутся менее мерзкими и подлыми, словно оправдывают того или иного конкретного человека. Сливаясь с толпой в единое целое, этот человек восторгается своей общностью с представителями данного рода и вида, не вникая в смысл происходящего. И даже когда представители его вида убивают других представителей этого вида, он счастлив и горд своей принадлежностью к этому стаду, словно в будущем это может оправдать его.

Может быть, вся история человечества – это борьба человека за выход из этой толпы, за осознание своего «я», целостности своего мироощущения, ценности своих поступков, за осмысление своего подлинного положения в этом беспокойном мире.

Ибо только осмыслив, кто он и какой он, человек может победить, выйти из стада, противостоять ему и в конечном итоге стать повелителем своих поступков, полностью сознавая их и отвечая за них.

После того как Лентул полоснул, наконец, несчастную по горлу, несколько мгновений все наблюдали, как дергаются конечности несчастной. Лужа крови растекалась по темному полу атрия. Некоторые римляне тяжело дышали, на других было страшно смотреть, третьи представляли собой жалкое зрелище. Почти все были забрызганы кровью убитой.

Только Вибий не принимал участия в этом постыдном зрелище, не сводя глаз с Семпронии. Женщина, почувствовав, что на нее смотрят, обернулась и вздрогнула, увидев в темноте горящие глаза Вибия. Очевидно, привыкшая к подобным взглядам, она хладнокровно пожала плечами и отвернулась.

Дождевой сток начал быстро заполняться еще дымящейся кровью. Жрец, снова возникший из давящей темноты атрия, подошел к убитой, наклонился, обмакнул руку в эту быстро застывающую жидкость и, повернувшись к жертвеннику, громко сказал:

– Тебе, великий Дионис, мы посвящаем эту жертву. Прими ее и помоги нам в нашем испытании.

Римляне наклонили головы, даже не понимая, насколько кощунственными выглядят их молитвы после подобного злодеяния.

– Вот так, – удовлетворенно сказал Катилина, от внимания которого не укрылась ни одна подробность этого страшного убийства. – Лентул, распорядись, чтобы нам дали новую одежду и принесли помыться.

Патриций кивнул головой, приглашая всех идти за ним. Уже в коридоре он остановил Новия:

– Ты, оказывается, можешь быть мужчиной.

Римлянин покраснел и быстро зашагал вслед за остальными. Последними из триклиния выходили Катилина и Семпрония. Внезапно мимо них в атрий вошел Цепарий.

– Я забыл там свой перстень, – громко сказал он.

Недоверчивый Катилина обернулся, чтобы посмотреть. При слабом свете светильника он все же рассмотрел, как Цепарий наклонился к телу женщины и быстро отсек большой палец левой руки, где красовался золотой перстень.

Катилина брезгливо поморщился. Стоявшая за его спиной Семпрония, увидев, что сделал Цепарий, только пожала плечами. Приходилось иметь дело даже с такими людьми.^[37]