Гай Юлий всегда с удовольствием вспоминал это высказывание великого диктатора, тем более приятное, что его тетка по отцу была женою прославленного полководца, лидера популяров Гая Мария, шесть раз избиравшегося консулом Римской республики. Пять лет назад, когда он уже был квестором в Испании, умерла Корнелия. По странной прихоти судьбы нынешняя супруга Цезаря – Помпея – была внучкой самого Суллы, дочерью Руфа Квинта Помпея, зятя диктатора, убитого марианцами. Конечно, Помпея очень любит его и, может быть, более страстна и темпераментна, но как иногда ему не хватает непосредственности Корнелии. А любимая дочь всегда чем-то напоминает ему так рано умершую жену.

– О чем ты задумался, – прервала его размышления дочь, – ты уже ищешь мне мужа?

– Да, думаю отдать тебя за Катилину, – насмешливо сказал отец.

– За этого развратника. Я совсем не против. Но неужели великий жрец захочет породниться с таким беспутным типом? Вот никогда не поверю.

– Это единственный человек, который сможет держать тебя в узде. Хотя, конечно, я шучу. Вы бы съели друг друга в первую же ночь. Но, откровенно говоря, тебе нужен сильный мужчина, Юлия. В наше время женщине бывает очень трудно одной. Даже если она моя дочь.

– Но на твое благосклонное покровительство я могу рассчитывать? – лукаво прищурилась дочь.

– Только если ты дашь обет целомудрия, – в тон дочери ответил Цезарь. – Кстати, если ты все-таки слезешь с меня, я позавтракаю.

Дочь, вскочив на ноги, засмеялась:

– Ешь, ешь. Я не буду мешать.

Но едва Цезарь принялся за трапезу, как в триклиний вошел вольноотпущенник Зимри.

– К тебе гость, – тихо сказал он и, выразительно посмотрев на Юлию, еще тише добавил: – Тот самый.

– Проводи его в таблин,^[25] там нас никто не услышит, – так же тихо сказал Цезарь, – и проследи, чтобы нам не мешали.

Едва Зимри вышел, как Юлий поднялся. Дочь с улыбкой смотрела на него.

– Твоя очередная поклонница или нежданный кредитор?

– Ты не угадала, – Цезарь ласково коснулся ее волос, – я все-таки должен буду отдать тебя замуж поскорее, чтобы ты упражнялась в остроумии со своим мужем.

Уже выходя, он обернулся.

– А что ты скажешь насчет Цицерона? Он, правда, женат, но его кандидатура как раз для тебя… – Отец подмигнул дочери.

Юлия оглушительно расхохоталась, представив себе вечно озабоченного консула и оратора своим мужем. «Его унылое лицо способно вызвать только отвращение, – подумала девушка. – А его ораторские качества хороши в суде, но не в конклаве».

И все-таки мать была права. В Риме нет более умного и красивого мужчины, чем ее отец. От этой мысли было радостно и чуточку грустно. Она была единственной женщиной Рима, не имеющей абсолютно никаких шансов. Юлия тихонько вздохнула.

А мысли Цезаря были уже далеко. Предстояла очень важная встреча, и он понимал, как много от нее зависит. У входа в таблин стоял Зимри и еще один вольноотпущенник. Цезарь, указав на него глазами иудею, вошел внутрь. Навстречу ему поднялся молодой высокий патриций, одетый в римскую тогу, окаймленную пурпурной каймой, что указывало на его принадлежность к высшему сословию римского народа.

У него было решительное смелое лицо, могучая, выступающая вперед нижняя челюсть, большие темно-серые глаза, густые брови и упрямо сжатые тонкие губы, постоянно кроящиеся в недоброй усмешке. Впечатление портили бледность лица и внезапно загоравшиеся в безумном блеске глаза. Эту мощную фигуру, тяжелое массивное лицо, гордые безумные глаза знал весь город. Это был Луций Сергий Катилина, успевший прославиться своими вызывающими кутежами и дружбой с отъявленным сбродом «Вечного города». Ему шел сорок пятый год. Двадцать пять лет назад он был одним из самых ярых сторонников Суллы и нажил немалое состояние на проскрипциях сулланцев. По существующему положению, имущество осужденного подвергалось конфискации, а часть его шла доносчику или обвинителю. Награда назначалась за убийство или выдачу даже рабу. За укрывательство полагалась смертная казнь. В списки проскрибированных включались личные враги сулланцев, и Катилина умудрился включить туда даже своего брата, чье имущество он затем наследовал. Уже после смерти Суллы, в год консульства Марка Терренция Варрона Лукулла и Гая Кассия Лонгина, Катилина был обвинен в кощунственных связях с весталкой Фабией, причем против него тогда выступал молодой Цицерон, жена которого была сестрой Фабии. Но Катилину поддержали оптиматы. Его адвокатом выступил Квинт Лутаций Катул,^[26] и он был оправдан. Но когда через несколько лет, уже при консулах Цецилии Метелле и Квинте Марции, его избрали претором, свирепый нрав Катилины сыграл с ним дурную шутку. Ему дали управление провинцией Африка, и бешеный патриций устроил там настоящий разгул террора и беззакония. Римский суд вынужден был рассматривать дело Катилины по жалобе африканской делегации. Но тот же римский суд оправдал своего наместника. Однако сам процесс подорвал шансы Катилины на избрание консулом. Спустя год он выставил свою кандидатуру и потерпел поражение. И вот теперь Катилина вновь выставил свою кандидатуру, намереваясь использовать свой последний шанс победить на выборах и пройти в консулы. Цезарь понимал, что в случае неудачи Катилина способен на все. Его люди уже не скрывали своих планов силой оружия привести Катилину к власти. В стране назревала гражданская война.

Увидев гостя, Цезарь постарался улыбнуться.

– Ты уже здесь?

– Да. – Катилина сделал несколько шагов вперед. – Я пришел в последний раз узнать, что ты намерен делать, Цезарь?

– Прежде всего доесть свой завтрак, – спокойно сказал Цезарь, стараясь не замечать вызывающего тона Катилины.

– Ты издеваешься над нами, – вспылил Катилина. – Уже который месяц ты не даешь ясного ответа, на чьей ты стороне. Может, ты намерен поддержать на выборах этих толстозадых сенаторов, обжирающихся на своих пирах, зарвавшихся в своей роскоши? Тебя устраивает такое твое жалкое положение верховного понтифика? И это представитель великого рода Юлиев. – Катилина возбужденно зашагал из стороны в сторону. – У тебя ведь не меньше долгов, чем у меня, Цезарь. На что ты надеешься?

– Даже больше, намного больше, – Цезарь спокойно опустился на стоящую рядом скамью. – Ты ведь знаешь, что я выставил свою кандидатуру в преторы, и сенат вместе с римским народом решил поддержать меня.

– Всего лишь претором, – Катилина поднял руки вверх, – великие боги да вразумят такого слепца, всего лишь претором! А мы готовы дать тебе все – звания, титулы, богатства, сделать тебя консулом, если хочешь. Лишь бы ты повел своих популяров за нами. Я достаточно откровенен с тобой, как видишь. Только с твоей помощью мы сможем разгромить этот презренный сенат, только твоя воинская мудрость поможет разбить армию Помпея, вновь сделать римлян римлянами, отменить долги, дать всем землю. Если меня изберут консулом, – продолжал Катилина, – я сам подниму армию в защиту прав римлян.

«Обычная демагогия, – подумал Цезарь, прекрасно знавший, что Катилина и его соратники больше думают о своих долгах, чем о чужих. – Интересно, с каких пор они стали защищать права римлян и так ненавидеть оптиматов. Не тот ли Катилина был ревностным сторонником оптиматов, когда ему было выгодно», – снова подумал Цезарь.

– Еще не время, – загадочно сказал он, – партия сената очень сильна. У оптиматов есть все – легионы, деньги, магистраты, огромная восточная армия Помпея. Нужно готовиться более тщательно, сеять вражду в их рядах, что совсем нетрудно сделать, привлекать на свою сторону их сторонников, суметь собрать собственные легионы и повести их за собой. Но сегодня успех борьбы решается в избирательных комициях, и надо быть готовым к этому спору.

– Мы должны решить наш спор силой оружия, а не болтовней, – гордо отозвался Катилина. – Манлий начал набирать войско в Этрурии. Глупец Цицерон считает, что можно победить одним лишь ораторским искусством. Я докажу ему, что он ошибается.

– Не нужно недооценивать его искусство. Это также необходимо, – возразил Цезарь. – Что касается Манлия, то скажи мне честно, сколько легионов он сможет собрать?

Катилина задумался:

– Два, может быть, три. Но если мы придем ему на помощь и я своей консульской властью разрешу ему набор легионов, то и все пять-шесть.

Цезарь не подал виду, что уловил нотки сомнения в голосе патриция.

– Шесть легионов Манлий не соберет никогда, – уверенно решил он, – да и боеспособность этих войск будет куда ниже армии Помпея. Для консульской власти тебе нужна популярность у народа, а ты отталкиваешь многих своей дикой программой перерезать всех оптиматов, едва придешь к власти. А ведь на этих людях держится наше общество. Даже наш друг Красс, – при этих словах Цезарь улыбнулся, – сказал недавно, что ты часто бываешь неуправляемым. А ведь большую часть твоих денег на избирательную кампанию дал именно он. Нужно завоевывать популярность у народа, а не только у гладиаторов и безземельных должников. Их мечи не засчитываются как голоса избирателей. Успех у нищей толпы можно завоевать, швыряя ей деньги и различные подачки. И эти деньги тебе должны давать те же оптиматы. Необходимо постоянно расширять число своих соратников, а ты своими дикими действиями только сокращаешь их.

Катилина нетерпеливо махнул рукой.

– Ты отказываешься?

– Я не поддержу оптиматов, но и за тобой пока не пойду, – твердо сказал Цезарь. – Может быть, позже, когда буду уверен, что за мной пойдут все популяры.

– Хорошо, – ответил патриций, – я обдумаю все, что ты мне сказал. Но за кого ты будешь голосовать на предстоящих выборах? За меня, Лициния Мурену или Децима Силана?

– Я отдам свой голос за тебя и Мурену, – твердо пообещал Цезарь.

– Я верю тебе, – сказал Катилина, – но и ты решай поскорее, а то можешь опоздать, Цезарь. Прощай, – и он решительными шагами вышел из таблина.

«Кажется, наш государственный разговор закончился», – задумался Цезарь. Неужели он так никогда и не решится. Что это, трусость? Цезарь подумал. Или он излишне осторожен? Нужно спешить, ведь ему уже тридцать семь лет. А он пока одерживает победы только в конклавах знатных матрон Рима. Ему нужны когорты, легионы, армии – преданные и дисциплинированные. Ему нужны восторг и почитание этой, презираемой им римской толпы, ее обожание. Ему нужно поклонение сената. Ему нужна слава Ганнибала, Александра, Гая Мария. А пока…

Пока он должен притворяться и лгать, угождать оптиматам, выставлять себя защитником популяров и незаметно подчеркивать везде, что только он – Гай Юлий Цезарь – наиболее достойный преемник и Суллы, и Мария. А Катилина и его люди очень ненадежная ставка. Они кричат о своих планах на всех углах. Вот Клодий,^[27] тот ему может пригодиться на случай всякой неожиданности. Сколько денег он тратит на глупые забавы ребят Клодия. Но он верит, что все это еще окупится. «Великий Юпитер, если бы у меня была такая армия, как у Гнея Помпея». Он даже вспыхнул от этой мысли. Он нашел бы ей более достойное применение, чем сражаться в Азии, на краю цивилизованного мира. Огромные территории лежат здесь, совсем рядом. Вся Галлия, населенная варварами, германские земли, далекие острова бриттов. Вот куда нужно направлять главный удар, завоевывая эти земли. А потом, потом, если повезет, поворачивать свои легионы на Рим. Галлия ведь здесь, на границе, не так далеко, как Сирия. И сразу стать консулом, диктатором, триумфатором. Вот цель, достойная его жизни. На этих выборах он лишь кандидат в преторы. Но он уже сейчас не сомневается, что будет избран. Слишком памятна его недавняя победа, когда римляне единодушно отдали ему предпочтение, избрав его верховным понтификом. А ведь он победил двух сильнейших конкурентов, опиравшихся на всю мощь своей славы, величия, прошлых заслуг и сенатского большинства. Против него не устояли Публий Ваттий Иссаварик и Квинт Лутаций Катул. Даже в их собственных трибах он собрал голосов больше, чем они. Интересно, как будет через три года, когда, согласно римским законам, он сможет наконец выдвинуть свою кандидатуру в консулы. Согласно принятым законам, граждане могли выдвигать свои кандидатуры только по достижении сорокалетнего возраста, и Цезарь знал, как нелегко ему будет ждать эти долгие три года.

Непонятно почему он вдруг вспомнил Сервилию и ее молодого сына – Брута. Нужно будет иметь в виду этого мальчика. Кажется, его действительно ждут великие дела.