Я сижу в такси, которое везет меня в центр Амстердама. Я уже несколько раз бывал в Голландии. Как давно это было, словно в прошлой жизни. События до девяносто первого года воспринимаются теперь как совсем другая жизнь, другая эпоха. В последние годы я стал верить в разного рода гороскопы. Ведь действительно Нострадамус предугадал множество событий, которые произошли и в прошлом, и в нынешнем веке. Я всегда относился с большой долей иронии ко всякого рода предсказаниям. В конце семидесятых мне показали один из катренов Нострадамуса, где было сказано, что в «северной стране» власть захватят безбожники, и их правление будет длиться семьдесят три года и восемь месяцев. Я тогда еще посмеялся над этим «гаданием». Получалось, что Советский Союз или власть в Советском Союзе рухнет летом девяносто первого. Всем это предположение тогда казалось бредом, дикостью. Вторая сверхдержава мира, тысячи боеголовок, самая сильная в мире сухопутная армия, десятки танковых дивизий, готовых в считаные сутки оказаться у берегов Ла-Манша, самые мощные спецслужбы в мире, огромная партия, власть которой казалась безграничной, – да разве кто-нибудь в мире мог предположить, что великая империя рухнет за несколько лет! Что колосс, выдержавший стальной натиск дивизий Гитлера, сумевший восстановить свое хозяйство после такой разрушительной войны, запустивший в космос первый спутник и первого человека, – что подобный колосс окажется даже не глиняным, а бумажным. Достаточно было разрешить говорить правду весной восемьдесят девятого во время Первого съезда Советов, как через два года вся система рухнула. Рухнула, оставив под обломками миллионы человеческих судеб от Камчатки до Калининграда.

Да, как ни крути, Нострадамус оказался прав… Но он сказал еще несколько неприятных вещей, например, что в августе девяносто девятого на Париж упадет огромный метеорит. Честно говоря, я верю астрономам, которые уверяют, что таких метеоритов пока что не просматривается. Но выяснилось, что впервые за две тысячи лет все планеты Солнечной системы именно в августе выстроятся в форме креста и в центре будет находиться наша Земля. Именно летом девяносто девятого. Неужели конец света все-таки состоится? Хотя я почему-то думаю, что Париж все-таки выстоит. И человечество не погибнет. Правда, три девятки – это перевернутые три шестерки, пресловутый знак дьявола. Впрочем, и до августа мне еще нужно дожить. Я думаю, что мой крест поближе. Но даже если меня и не будет, то останутся мои родные, мать, моя дочь, и мне хотелось бы, чтобы прекрасный месяц август не принес им новых неприятностей.

Я еду и смотрю в окно такси.

Голландцы умудрились отвоевать у природы узкую полоску земли и построить на ней свою страну – страну тюльпанов. А мы, граждане бывшего Советского Союза, умудрились потерять все, что имели, потерять самую большую страну в мире, разодрав ее на части и перессорившись друг с другом.

…Я поступил в политехнический, и мне нравилась моя будущая профессия. Меня назначили старостой группы. В деканате, видимо, считали, что я самый дисциплинированный студент, потому что я почти не прогуливал и хорошо учился все четыре года. А перед тем, как должен был получить диплом и назначение на работу, меня вдруг пригласили в КГБ. Разговор получился длинный. Сначала меня долго расспрашивали, потом говорили о геройских заслугах моего отца. К тому времени, когда я кончал институт, он уже серьезно болел. Сказывались его раны, да и вся нелегкая жизнь.

Но когда мне неожиданно предложили поехать на учебу в Москву, чтобы потом стать офицером КГБ, я сначала опешил. Мне казалось, что во мне нет ничего такого, что могло бы прельстить этих товарищей из нашего местного управления. Оказалось, что есть. Тут сыграла роль и судьба моего деда – латышского стрелка, и судьба отца – профессионального разведчика, который несколько лет провел за рубежом нелегалом. Я, конечно, обещал подумать, но твердо решил отказаться. Вернувшись домой, я узнал, что отца увезла «Скорая».

Домой он больше не вернулся. Операция уже не могла его спасти. В последний день я был у него в больнице. Он посмотрел на меня тем самым пронзительно-спокойным взглядом, каким иногда смотрел на людей, тихо прошептал:

– Жизнь, Эдгар, – это сложная штука. Живи так, как тебе подсказывает твоя совесть. И береги мать.

Больше он не сказал ничего. А через месяц я уже уезжал в Москву, на учебу в Высшую школу КГБ. Тогда мне казалось, что это правильное решение, что отец одобрил бы мой выбор. Уже закончив школу и вернувшись в Ригу, я начал понимать, что отец был прав. И далеко не все, что нам говорили про нашу историю, правда. Да, тысячи латышей были сосланы в Сибирь, погибли в сталинских застенках, когда маленькую Латвию «присоединили» в сороковом году. Для коммунистов это было освобождение, для националистов – оккупация. И у каждого была своя правда.

Конечно, я вступил в партию. В семидесятые годы офицер КГБ не мог не быть членом партии. Но я не просто носил при себе партбилет – исправно платил членские взносы и посещал партийные собрания, я приобретал определенный опыт, имея доступ к информации. В те годы я узнал о позорном прошлом наших националистов, запятнавших себя предательским сотрудничеством с фашистами. Для меня любой, кто работал на гитлеровскую Германию, однозначно являлся предателем своего народа. Но и коммунисты были далеко не ангелами и не всегда действовали в интересах латышей. Но нам приходилось жить и служить режиму, зная несколько больше, чем остальные советские граждане.

…В центр города мы попали только в девятом часу. Может быть, «Гранд-отель» действительно классная гостиница, но мне так не показалось. Мой номер, расположенный в новом корпусе, представлял собой маленькую комнатушку, где к столику невозможно было пробраться, а окно заслоняла стена какого-то здания. Фантастическими были только цены: триста-четыреста долларов за право жить в центре города, имея не такие уж роскошные условия.

Размышления о том о сем не сбивали меня с главной мысли – я собрался идти к вокзалу. Тот, кого убили в самолете, назначил встречу на девять часов вечера. От гостиницы до вокзала ходу минут десять – можно особенно не торопиться. У меня даже осталось время, чтобы купить по дороге сандвич с сыром, ужин мне, видимо, не светил.

Конечно, я рисковал. Я понимал, что могу глупо подставиться, скажем, вызвать подозрение у голландской полиции. Ведь я ничего не знал об убитом, о его связях. Но и сидеть в отеле я не мог. Моя «свита» обязательно появится завтра. Эти люди ни за что не оставят меня одного. Я могу оторваться от наблюдения сейчас или никогда. И я решился!

Улица, которая вела к вокзалу, как бы отсекала центральную часть города от знаменитого «розового» квартала. Вообще-то его нужно бы назвать «красным» из-за алых занавесок, которые задергивали проститутки, когда в их номер входили мужчины. Это было зрелище, бьющее по нервам новичков, впервые попадавших в подобные места. Представьте себе обилие полураздетых женщин за стеклами комнат-«аквариумов», похотливых лиц. Особенно откровенно вели себя негритянки – они вертели языком, подмигивали, извивались в свете неоновых ламп, как жирные змеи в ожидании жертвы.

До начала девяностых годов жрицами любви были в основном негритянки и женщины из Индонезии. Встречались и крашеные блондинки европейского типа, спрос на которых был всегда достаточно устойчив. После развала стран так называемого соцлагеря в Амстердам ринулись тысячи «ночных бабочек» из восточноевропейских стран, что привлекало сюда толпы молодых оболтусов, которые ходили глазеть на низкопробное зрелище. Меня всегда поражала цена унижения – какие-то жалкие пятьдесят гульденов (около тридцати долларов)! За эти деньги вы могли открыть дверь, войти в комнату любой из женщин и получить от нее купленное по дешевке подобие наслаждения. То ли из-за брезгливости, то ли потому, что нам нельзя было посещать такие места и я подсознательно внушил себе отвращение к представительницам второй древнейшей профессии и их дружкам-наркоманам, болтающимся в кварталах, но при одной мысли, что я могу воспользоваться их услугами, меня бросало в дрожь.

Я не был прописным ханжой. И даже дважды в своей жизни пользовался услугами проституток. Но это было в Риге и в Москве. Один раз, когда я еще учился в институте и мы поехали к кому-то на дачу, вызвав девочек «по договоренности». В другой раз в Москве, в гостинице «Россия», где девица деловито обходила все номера, ища «клиента». Позвонила и ко мне в номер, и наше недолгое общение закончилось моим грехопадением.

С трудом вспоминаю ее лицо, но помню лишь чуть расплывшееся тело и наглый взгляд. Кажется, ее звали Белла. Такие особы любят называть себя короткими именами – вроде кличек. Девица действовала с профессиональным напором. Протянула мне презерватив, а когда все закончилось, прошла в ванную и приняла душ. Да, она заранее взяла пятьдесят рублей – по советским меркам очень много – и удалилась, даже не спросив, как меня зовут. А зачем?..

Амстердамский «розовый» квартал вызывал стойкое ощущение гадливости – продажная любовь напоказ.

Вот отдернулась очередная занавеска, самец ушел, самка готова к новому совокуплению. Она похотливо потягивается.

У центрального входа в вокзал почти безлюдно. Несколько бродяжек толпятся бесцельно у дверей. Они никому не мешают, и им никто не мешает, редкие прохожие просто обходят экзотическую группу. Чуть подальше, прислонив к стене свои велосипеды, целуется молодая парочка. Наверное, студенты. Я перехожу трамвайную линию. Подхожу к стоянке такси, здесь пусто. Тоже обычная картина: машины такси ждут клиентов, не наоборот – как недавно еще в нашей стране. Впрочем, теперь их еще меньше, такси не пользуется спросом из-за дороговизны.

Гостиница «Виктория». Здесь тоже пусто. Заходи и селись. Без всякой брони или предварительной заявки от всяких могучих организаций… Ко мне так никто и не подходит. Может, и не подойдут… Снова ловлю себя на мысли, что продолжаю, как обычно за рубежом, сравнивать «их» и «наши» порядки. Теперь это неактуально, но почему-то охватывает ностальгия по старым временам. В них было все – и хорошее, и плохое. Крушение назревало давно. Но разве мы предполагали, что все рухнет так скоро и так страшно?..

Я принимаю решение подойти прямо к центральному входу. Если меня решили убрать, то уберут прямо здесь, у вокзала, и никто не сможет меня защитить. Ни тут, ни в другом месте. Что-то, во всяком случае, прояснится. Я не думал, что убийства начнутся в самолете. По моим расчетам, это могло быть только в Голландии. Но я ошибся. В чем еще я ошибся?

Я вхожу в здание вокзала. Сворачиваю налево, к туристическому офису. Он уже давно закрыт. Я смотрю на билетные кассы и поворачиваюсь, чтобы выйти из здания. И тут за своей спиной слышу голос:

– Хорошо, что вы пришли, господин Вейдеманис. Мы должны обсудить с вами некую общую проблему.