Глава 4

Вскоре после Кесвика он свернул с Баттермир-роуд и покатил по наезженной проселочной дороге, которая петляла вдоль подножий самых высоких местных гор.

Они высились над головой, невидимые под снежными шапками – мрачные тени, чье присутствие Ратлидж все время остро ощущал. Горы давили на него.

Он вздрогнул, борясь с неожиданно возникшим страхом. Сначала он решил, что все дело в приговоре, вынесенном молодому убийце в Престоне. Потом понял: дело в другом. Обступившие его холмы и горы, когда-то знакомые и красивые, теперь казались настороженными и злобными. Они словно смыкались под ним, вызывая удушье и тошноту.

Впервые после войны он очутился в знакомых местах. Тревога за пропавшего мальчика гнала его вперед, глаза неотрывно следили за дорогой. Не сразу он понял: характерные черты Озерного края – высокие вершины и неприступные горные долины – таят сейчас для него неизъяснимую угрозу. Высокие горы походили на тяжелые тюремные ворота, которые захлопнулись у него за спиной.

На рассвете в тот жуткий день, когда был застрелен Хэмиш, его завалило землей. Сначала послышался взрыв, и земля вдруг вздулась и заходила ходуном. Потом он полетел куда-то вниз, свалился в глубокую воронку от снаряда. Сверху его накрыло землей, трупами и обломками. Он не задохнулся благодаря окровавленной одежде убитого солдата, упавшего сверху. В ней оставался воздушный карман. Оглохший, ослепший, засыпанный землей, он чувствовал, как дыхание замирает. Во рту появился привкус крови. И вдруг перед ним возникло лицо умирающего Хэмиша Маклауда. Глаза молили нанести смертельный удар, чтобы остановить боль. Хэмиш что-то безостановочно шептал, и его лихорадочный шепот впечатался в память Ратлиджа. Хэмиш повторял имя – Фиона Макдоналд…

Когда его извлекли из-под земли – на место взрыва отправили спасательный отряд, – он был уже другим человеком и с тех пор не мог находиться в замкнутом пространстве. Не выносил запертых дверей, тесных комнат, переполненных вагонов, толпы… И вот теперь он оказался не готов к тому, что и в Озерном краю ощутит стены, давящие на него со всех сторон. Метель, мрак и почти незримые горы отрезали пути к отступлению.

«Да, туда ведет только одна дорога, – безжалостно напомнил Хэмиш. – Ты ведь сам видел карту».

Им овладело желание немедленно развернуться и, пока еще не поздно, уехать отсюда.

Ратлидж выругался вслух. Хэмишу не нужно напоминать, что он на службе. Что он обязан выполнять свой долг. Бог свидетель, во Франции он свой долг выполнил. Но какой ценой для себя и других…

– Я ничего не могу изменить, – произнес он вслух. – Я не могу проложить новые дороги. – Проглотив подступивший к горлу ком, он взмолился: «Завтра, когда взойдет солнце, все будет по-другому. Господи, прошу Тебя, дай мне продержаться до утра…»

А потом плохая дорога потребовала всего внимания и стерла ненужные мысли. Напряженный, встревоженный, он ехал вперед. Дорожный указатель облепило снегом; он изогнулся под странным углом, и стрелка показывала вверх, на небо. Но чутье подсказало: он на правильном пути. Дорога шла то в гору, то под гору. Несколько столетий ее утаптывали ноги, обутые в тяжелые ботинки, овечьи копыта, тележные колеса. Вспомнив об овцах, Ратлидж встревожился еще сильнее. Удалось ли местным жителям загнать овец в овчарни до метели? Может, их успели хотя бы согнать в долины между скалами, где можно укрыться от пронизывающего ветра. В этих краях овцы обычно паслись где придется. Иногда они выходили на дорогу. В такую метель отара овец практически невидима – пока не врежешься в самую гущу. А на скользкой дороге столкновение с овцой сулит неминуемую катастрофу.

Здешние овцы хердвикской породы – крепкие, выносливые, привычные к горам. Они умеют всю зиму обходиться без фуража, самостоятельно добывая себе пропитание. Со времен Эдуарда I север Англии славился именно овцами шерстных пород. Из их руна с давних пор выделывают самые разные ткани.

Лучи фар высвечивали лишь пустынную, занесенную снегом дорогу. Время от времени за поворотом мелькал одноэтажный каменный фермерский дом; иногда дома, похожие на обувные коробки, стояли на склонах невысоких холмов. А здешние деревья как будто преисполнились решимости выжить во что бы то ни стало, несмотря на холод и ветер.

Обычно Ратлидж любил темноту, уединение и тишину. Но сейчас он с трудом преодолевал усталость. Заснуть ему не давал образ мальчика, заблудившегося в метель. Он живо представлял испуганную, одинокую детскую фигурку, которая съежилась в выступе стены или свернулась калачиком в расщелине.

Наверное, Эрскдейл уже близко…

Дорога снова сузилась, а сильный порыв встречного ветра принес новый снежный вихрь. Подавив усталость и раздражение, Ратлидж гнал машину вперед, хотя и понимал, что метель одерживает над ним верх. Он почти ничего не видел вокруг, лишь заметил справа темный провал. Стоит зазеваться, и он полетит в черную пустоту.

Перед поворотом он притормозил, не сводя взгляда с отрезка дороги, высвеченного лучами фар. На скользком участке машину занесло, и он поспешно выкрутил руль. Тяжелый автомобиль с трудом удалось выровнять. Хэмиш, сидящий позади, осудил его за спешку: «Парнишке не поможет, если ты свалишься в пропасть и убьешься. Сейчас не время валять дурака! Впереди ни одного дома не видно».

И впрямь он уже давно не замечал вокруг признаков жилья. От напряжения плечи у него совсем онемели. Пронизывающий ветер обжигал лицо. Соображал он все хуже, да и реакция значительно ослабла. Тепло, идущее от мотора, походило на остывающее дыхание. Мотор проигрывал схватку с морозом – нога на педали акселератора уже онемела. Клаустрофобия усиливалась – страшно давили невидимые во мраке горы.

Когда холод проник даже под теплое пальто, Ратлидж остановился и выпил горячего чаю.

«Берегись!» – зловеще прошептал Хэмиш, когда он потянулся к термосу.

Чуть дальше того места, куда достигал свет фар, Ратлидж с трудом разглядел уходящий с дороги след колес. Судя по всему, ехавшая впереди коляска сорвалась в обрыв. Снег почти завалил колею; Ратлидж не мог сказать, давно ли произошла авария и в какую сторону ехала коляска. И что случилось с тем несчастным, кто сидел в ней? Удалось ли ему вернуть лошадь на дорогу и поехать дальше? Он ни за что не заметил бы следы на снегу, если бы не остановился.

«Мы никого не встретили с тех пор, как выехали из Кесвика», – напомнил Хэмиш.

– А может, он едет впереди… если, конечно, справился с управлением.

Ратлидж отпустил сцепление, медленно проехав еще несколько футов, и наконец увидел впереди, в кювете, неясные очертания, похожие на груду камней. Нет, не камни! Чуть поодаль и ниже тихо лежала лошадь. Коляска свалилась в обрыв и, пропахав снег, врезалась в каменистую насыпь, присыпанную грязным снегом.

«Раз есть колея, значит, повозка недалеко…» – подсказал Хэмиш.

Ратлидж притормозил, не заглушая мотор. Не чувствуя под собой ног, осторожно выбрался из машины. Ступать приходилось осторожно, вначале прощупывая почву. Дорогу покрывала тонкая, скользкая корка, которая легко проламывалась под его тяжестью. Под ледяной коркой чувствовалось более твердое основание. Он с трудом различил внизу спутанный клубок поводьев, сбруи и сломанные оглобли и достал из кармана пальто фонарь, чтобы осветить заваленный снегом склон.

Перевернутую коляску уже занесло снегом. Кузов, издали напоминавший неправильной формы валун, лежал на боку, и лишь острые углы свидетельствовали о том, что перед ним творение человеческих рук.

С огромной осторожностью Ратлидж спустился по склону и, не снимая перчатки, провел рукой по лошадиному крупу. Животное околело совсем недавно, труп был еще теплым, но быстро остывал. Подойдя к перевернутой коляске, он оступился и чуть не упал. В свете фонарика просматривались неясные очертания женской фигуры, свернувшейся калачиком на земле и прижавшейся спиной к стенке коляски.

Женщина сначала не реагировала на свет, и Ратлидж решил, что она тоже умирает. Потом она пошевелилась, и он понял, что она жива, хотя, скорее всего, тяжело ранена. Когда она с трудом повернула голову, чтобы взглянуть на него, он услышал слабый стон, похожий на мяуканье. Стараясь не задеть раненую, он обошел коляску и опустился перед ней на колени.

– Где у вас болит?

Женщина подняла на него бледное лицо, на котором темные глаза казались глубокими провалами. Ее всю трясло; когда она заговорила, зубы застучали от холода.

– Я… – Она замолчала, набираясь сил. – Ребра. П-по-моему… ребра сломаны. И ног совсем не чувствую…

Она сумела завернуться в плед, да и спинка коляски пусть и плохо, но защищала от ветра. И все же бедняжка сильно окоченела. Ратлидж дотронулся до ее руки, прижатой к боку, и даже через перчатку почувствовал холод. Женщина покачала головой, как будто боялась менять положение.

– Надо как-то вытащить вас отсюда. Вы меня понимаете? Если останетесь здесь, вы не доживете до утра!

– Прошу вас… не надо!

Ратлидж огляделся. Снег такой глубокий, а что под ним – неизвестно. Тащить ее на руках не получится.

– Здесь на много миль вокруг ничего нет – ни дома, ни сарая. И помощи ждать неоткуда, – с трудом сказал он. Ветер не давал дышать, высасывал из него силы, волю.

– Нет… я должна… должна… – Женщина безвольно опустила голову, как будто голова отказывалась работать как надо и подсказать ей, что же она должна сделать.

Ратлидж спросил:

– Вы ехали одна? В коляске, кроме вас, никого не было? А потом, когда вы перевернулись, никто не проезжал мимо?

– Да… я была одна.

– Сейчас я подниму вас. Постараюсь действовать как можно осторожнее, чтобы не причинить боли. Придется вам подняться на дорогу. Я вас поддержу. А потом посажу в машину…

Подумав, она кивнула и, скривившись от боли и напряжения, разогнула окоченевшие ноги. Потом положила руки Ратлиджу на плечи – он так и стоял на коленях, поддерживая ее. С огромным трудом им обоим удалось встать. Ратлидж боялся, что у женщины сломаны ребра, и потому не давил ей на плечи, а осторожно взял за руку. Ноги ее не слушались. Пришлось тянуть ее, тащить наверх. Хотя незнакомка сдерживалась, она несколько раз вскрикнула от боли.

Ратлидж оглянулся на свой автомобиль. Фары по-прежнему ярко светили, кругом было пусто и тихо. Как будто они на Луне! Здесь им никто и ничто не поможет.

Хэмиш, не умолкавший ни на миг, спорил с ним, понукал, торопил.

В конце концов ему пришлось обвить талию женщины рукой и толкать ее вперед – как девочку, с которой отец танцует, поставив ее ножки себе на туфли. Она напоминала куклу, лишенную собственной воли, но вместе с тем тяжелую и неуклюжую. Недолгий путь до машины вымотал их обоих. Женщина прикусила губу до крови, по подбородку ее потекла темная струйка. Она изо всех сил старалась не плакать.

Как только они очутились на дороге, Ратлидж ненадолго отпустил ее, чтобы проверить, может ли она стоять самостоятельно. Она зашаталась, и все же ей удалось не упасть. Ратлидж достал из автомобиля термос, отвинтил крышку и налил ей горячего чая. Крышку пришлось поднести к самым ее губам. Руки у нее так сильно дрожали, что она только расплескала бы драгоценную жидкость.

Первый глоток ее словно обжег, она дернулась, хотя чай был совсем не горячим. И все же ей удалось проглотить немного сладкого чая, который согрел ее и оживил. Правда, дрожь не прошла. К сожалению, усилилась и боль.

Ратлидж взял пустую крышку, закрыл термос и поставил его на прежнее место – себе в ноги. Стараясь не коситься в то место, где всегда восседал Хэмиш, он нащупал на заднем сиденье плед. Вернувшись к пострадавшей, спросил:

– Вы доберетесь до машины?

Но женщина оглядывалась назад, в темноту.

– Там мой конь… надо что-то сделать… я вижу его.

– К сожалению, конь околел.

– Ах… жалко… – Она послушно поплелась за ним и с его помощью поднялась на высокую подножку. Ратлидж видел, что плед, в который она закуталась, промок насквозь, но не стал ее раскрывать, лишь набросил сверху второй плед.

Хэмиш сказал: «Она потеряла больше тепла, чем способна воспроизвести».

Так оно и было. Ратлидж дал ей еще чаю, а потом с трудом взгромоздил ее на пассажирское сиденье. Она полулежала, прижавшись к его груди, и дрожала. По ее лицу катились слезы – наверное, от боли.

– Надо скорее доставить вас в тепло. Не знаю, сколько нам придется проехать. Потерпите, скоро согреетесь.

Прошло еще минут десять, прежде чем ее перестало трясти; потом она как будто заснула, прижавшись к нему. Он безжалостно разбудил ее. Если она заснет, то непременно замерзнет до смерти. Дал ей еще чаю, а потом тронулся с места.

– Больше ждать нельзя. Говорите со мной, – приказал он. – Не важно о чем. Если хотите, несите чушь. Читайте стихи. Пойте песни. Главное – говорите. Сосредоточьтесь на этом, а не на боли.

– Я и не знала, что дышать может быть так больно, – сказала она наконец. – Я могу только…

– Да, вполне вас понимаю. Все нормально. Говорите, не молчите! – повторил он, не сводя взгляда с дороги.

– Я не чувствую ног…

– Ноги отойдут, как только мы доберемся до тепла. Вы здешняя? Здесь поблизости есть ферма?

– Я… не помню…

Он оторвал одну руку от руля и нащупал под пледом ее замерзшие пальцы в промокших насквозь кожаных перчатках.

– Снимите перчатки и, если сумеете, засуньте ладони под мышки.

Она послушалась и ссутулила плечи.

– Так лучше. Если бы н-не ноги… – Она свернулась на сиденье калачиком лицом к нему, чтобы ребра не так болели. В темноте и на фоне темного пледа ее лицо казалось размытым пятном.

– Вы приехали сюда издалека? В такую мерзкую погоду не стоило выбираться из дому!

– Я… приехала из… Карлайла.

Впереди на дороге намело целый сугроб. Ратлиджу пришлось выйти из машины. От дороги отходила тропа, которая вела вверх по склону к дому. Ратлидж с трудом добрался до крыльца – ботинки сразу заиндевели. Он замолотил в дверь кулаками, но никто ему не открыл. Ни в одном окне не было света. Отступив на несколько шагов, Ратлидж задрал голову. Из трубы не шел дым.

«Пусто, как в кошельке у пропойцы», – проворчал Хэмиш, когда Ратлидж стал выбираться назад, на дорогу.

– Никого нет дома, – сообщил он своей пассажирке, садясь за руль. – Ничего, скоро найдем другое жилье. – Он надеялся, что прав.