Большую часть левой страницы занимала крупная фотография существа, встречи с каковым Альберт желал бы не больше, чем с грызущим древесину зверем, однако, заметив метрическую шкалу, быстро изменил свое мнение, ибо размер на первый взгляд грозного монстра, как оказалось, не превышал и одного сантиметра. «Eciton burchellii» – гласила подпись под фотографией. «Продолжая тему муравьев, было бы вопиющей бестактностью не отметить отдельно многочисленные семейства кочевых муравьев, постоянных гнезд не имеющих и чередующих временные остановки с марш-бросками, в которых принимают участие сотни тысяч крошечных трудяг, сметающих всех, кому не посчастливилось оказаться у них на пути. Тем не менее, колонии избегают конфликтов с представителями своего вида, не используя маршруты, где прежде уже фуражировалась колония», – прочитал Альберт и, перелистнув страницу назад, посвятил некоторое время изучению хитросплетений каст мирмиков, сложной архитектуре гнезд, шпионским операциям с проникновением и последующим захватом муравейника, а также их взаимоотношений с тлей, используемой муравьями в качестве скота.

Пораженный сложностью таких, казалось бы, примитивнейших созданий Альберт не заметил, как его план обернулся против него самого: подложив под голову рюкзак, человек повернулся набок и задремал.

* * *

Мелкие капли теплого осеннего дождя тихо барабанили по стеклу, рассыпаясь тысячами незримых осколков, сверкавших в лучах поднимавшегося над горизонтом голубого солнца. Стоящая у окна молодая девушка тонкими пальцами перебирала белые лепестки цветка, совсем недавно украшавшего ее голову, отрешенно вглядываясь вдаль. Лидия, возможно, одна из первых поняла: истории человечества, какой она была прежде, пришел конец.

Но то была не история угасающей Римской Империи, веками раздираемой погрязшими в пороках правителями, не трагедия истощенной затяжными войнами Европы. Всё разрешилось в одночасье, одномоментно. Быстрее павшей на Хиросиму доисторической бомбы. Она осознала это задолго до первого выстрела.

Трудно описать словами, что почувствовала девушка, никогда прежде столь отчетливо не слышавшая звучания голоса, едва в ее сознании раздались слова, произнесенные назвавшимся Блэк\эн`Уæй’ом.

То была лишь прихоть эксцентричной могущественной сущности, находящейся далеко за рамками понимания ее сородичей, мотыльками устремившихся в объятия смертельного пламени. То была не битва Давида с Голиафом, но избиение свернувшегося клубочком агонизирующего Давида десятком обезумевших от ярости кровожадных Голиафов.

Высокомерная «Прима» дорого заплатила за свою непокорность, понеся сокрушительное поражение в единственном сражении конфликта, уже успевшего получить название «Двенадцатичасовой войны».

Несмотря на слухи о нескольких выходящих за рамки разумного проделках представителей «Сэконды», второй организации удалось добиться прекращения огня, и теперь в воздухе повисло тягостное ожидание новостей от немногочисленных смельчаков, отправленных пером и словом решить судьбу выживших, некогда смотрящих в будущее полными надежд глазами.

Но мысли Лидии были далеки от этого; единственное, что было сейчас в ее силах, это молиться и верить в чудо, чтобы Альберту, угодившему в самый эпицентр кровавого безумия, посчастливилось уцелеть. Пусть шансы и представлялись ничтожными.

Протяжно скрипнула тяжелая дверь, и кряхтя, не без помощи сопровождающих его бойцов, через порог перевалился Барнаби Коврич.

– Хорошие новости, есть они нас не собираются! – с вымученной улыбкой громко объявил он, привлекая к себе внимание немногочисленной публики. Следом за стариком в здание на носилках внесли раненую девушку-сэкондара, глаза ее закатились, и, обильно потея, она раз за разом в бреду повторяла слово «Безнадежно…», а в груди ее зияла небольшая, но пугающая дыра, расходящаяся в стороны темными линиями омертвевших сосудов.

Ничего из этого Лидия не слышала, но, отвлеченная множественными бликами, заигравшими на поверхности стекла, прервала процесс созерцания и повернулась к источнику переполоха. По отражавшим облегчение выражениям лиц она поняла: перемирие заключено. «Перемирие»! Какое громкое слово…

Разве может хозяин собаки заключить «перемирие» с блохами, досаждающими его питомцу? Проявление нелепого, наигранного великодушия… Потомки обезьян не представляли никакого интереса для могущественной цивилизации, по праву сильного затребовавшей живой мир, что некогда столь дерзко объявили своим первые колонисты. Они оказались просто не в то время и не в том месте… Вновь человечество постигли несчастья, божественная ирония всемогущей Вселенной, словно продолжающей наказывать непослушное дитя за некогда разрушенный ими собственный мир – Землю, не выдержавшую столь безжалостной эксплуатации.

«Как здорово было бы сейчас вернуться на Землю», – подумала Лидия, и по щеке ее скользнула крошечная слезинка. Пусть девушку и окружали заботливые доброжелательные лица, она всегда представлялась для них чужой. А теперь и вовсе осталась в одиночестве.

Лидия подошла к ворочающейся раненой девушке и положила ей ладонь на лоб. Блондинку била крупная дрожь, мучал сильный жар, изо рта вытекала пенящаяся кровь. Совсем молодая, моложе самой Лидии, но на ее долю уже выпало столько страданий… «Безнадежно», – по губам прочитала она и крепко сжала холодную ладонь несчастной.

Лидия взяла листок бумаги и, утерев кровь с уголка губ блондинки, нарисовала красный крест в круге. Поймав взгляд одного из крутившихся неподалеку сэкондаров, сначала указала пальцем на свой рисунок, потом на себя и затем на пострадавшую.

Спустя время, достаточное для решения столь сложного ребуса, она получила утвердительный кивок и тут же отправилась на поиски медикаментов. Раз бедняжку доставили сюда, а не к другим раненым бойцам, никто уже не рассчитывает на ее выздоровление, и своим долгом Лидия считала хотя бы облегчить мучения девушки, если не сможет сохранить ей жизнь.

Не в последнюю очередь она хотела отвлечься от тяжких дум, ибо наблюдать за согнанным в резервации, подобно скоту на бойне, человечеством было выше ее сил. В какую игру угораздило вляпаться скромным фермерам Колыбели? Даже проницательная Лидия была далека от понимания ее истинных масштабов, где объединенная мощь «Сэконды» и «Примы» не годились на роль и захудалой пешки, ибо то был другой уровень. То был Иной уровень.

Сохраняя на лице натянутую улыбку, Барнаби как мог пытался успокоить собравшихся вокруг него людей. В основном – раз за разом повторяя дежурные фразы. Едва собравшаяся толпа поредела, старик взглядом указал на дверь, и тут же возле нее материализовались двое солдат в полном обмундировании, остальные носители черной формы поспешили пройти внутрь. Последним, бесшумно щелкнув замком, вошел и сам Барнаби.

С трудом доковыляв до широкого стола, на глазах у безмолвных сэкондаров пожилой Коврич взял золоченую табличку и повертел в руках. «Теодор Резерфорд» – гласила надпись, оканчивающаяся пронзенным копьем символом «Сэконды», отличительной чертой ланснита. Нежно погладив шершавыми старческими пальцами буквы, Барнаби неожиданно швырнул ее в мусорное ведро у края стола, и, если некоторые из присутствовавших сэкондаров и хотели что-то сказать, то следующим жестом Барнаби вовсе лишил их дара речи: резко сорвав с себя китель с погонами обер-ланснита, старик отправил его вдогонку к табличке.

В абсолютной тишине он подошел к стулу, грузно рухнув на него.

– Бланки военного положения, первый приоритет, живо! – скрипучим голосом скомандовал он опешившим офицерам. От добродушного старика, улыбавшегося по ту сторону стены, не осталось и следа.

– Но «Прима»… – робко попытался возразить молодой офицер.

– До захода солнца «Прима» прекратит свое существование. А сейчас мне нужны бланки первого приоритета, – холодно отрезал Коврич, нахмурив поседевшие брови.

Офицеры деловито приступили к прочесыванию содержимого многочисленных ящиков, пока одному из них не посчастливилось обнаружить искомое, и уже в следующее мгновение на стол перед стариком упала пухлая кипа важно выглядящих незаполненных бумаг. Поймав взгляд Коврича, офицер осторожно поинтересовался:

– Так… что они собираются с нами делать?

– «Если вы будете приносить пользу и не мешаться под ногами, так уж и быть, я готов смириться с вашим присутствием», – бесстрастно процитировал Барнаби последние слова Блэк\эн`Уæй’а и без дополнительных комментариев приступил к заполнению официальных бумаг.

Бланки первого приоритета позволяли законодательно менять течение жизни общества в обход мнения президиума, чья дееспособность сейчас оставалась под вопросом, но требовали подписи и печати обеих сторон – как «Примы», так и «Сэконды». Эту деталь старик Коврич собирался проигнорировать. Лишь единожды ранее он подписывал документ подобной важности, сейчас же из-под пера пожилого сэкондара они вылетали неудержимым потоком.

Приказом под цифрой один Барнаби объявил о наступлении комендантского часа. Вторым лишил всей неприкосновенности частной собственности. Третьим и четвертым запретил оказывать захватчикам сопротивление. Следующие бланки стали похоронными: столько имен, столько друзей. Коврич лишился половины собственной семьи за одну ночь. Получив заполненный бланк, офицеру полагалось оповестить о новом указе население, несмотря на сложившиеся обстоятельства. Эту задачу каждому из них предстояло решать самостоятельно. С новой готовой бумагой в кабинете оставалось на человека меньше, и вскоре оставшийся в одиночестве старик уронил голову на ладони и болезненно замычал.

Как он желал, чтобы внуки развеяли его прах в саду их фамильного поместья, теперь же он объявлял их похороны. Всю жизнь он мечтал увидеть, как изрядно надоевшая всем «Прима» лишится своей власти и потеряет контроль над народом, сейчас же безудержно жалел об ее потере и своими руками закручивал гайки, как никогда не сделали бы примары и в самых страшных кошмарах. Он так хотел переехать и встретить беззаботную старость в Нове – городе, где исполняются мечты. Сегодня же то было поле брани.

* * *

Поле брани…

Бесконечное, бескрайнее поле брани. Густой черный дым заволакивает небеса. Грохот артиллерийских орудий отбивает ритмы бога войны. Суетящиеся в окопе солдаты под крики раненых и умирающих ведут ожесточенное сражение. Альберт совсем не помнил, как и когда он здесь оказался. Оглушительный грохот двадцатифунтовой гаубицы прямо над головой изрядно напугал юношу; обхватив голову руками, он стремительно присел и тяжко выдохнул.

Мимо на полном ходу пробежал Митч в забавной зеленой каске, бросив ему через плечо: «Нет страха – нет сомнений, Альберт!» Юноша выпрямился и посмотрел ему вслед, но на глаза ему попалась лишь Алисия: вооруженная причудливым, архаичным деревянным ружьем девушка перестреливалась с кем-то по ту сторону поднимавшегося над воронками артиллерийских разрывов темного дыма.

Пронзительно просвистев в воздухе, тяжелая пуля угодила прямо в грудь девушки и, пробив ее насквозь, полетела дальше, оставляя позади себя тонкий кровавый след. Алисия рухнула в грязь и, задыхаясь, корчилась в агонии, но Альберт заметил, что, хотя ему и безумно жаль девушку, ее смерть почему-то не вызывает совсем никаких эмоций. Более того, он испытал сильное дежавю, будто только что видел лишь жалкую пародию, но никак не мог вспомнить, почему.

Краем глаза он подсознательно заметил нечто, что могло бы помочь развеять сомнения. Взглядом скользнул он по линии фронта, пока не остановился на освещенном вспышками силуэте. Зловеще оскалившись, женщина в инстинктивно узнаваемой форме неистово палила из пулемета в пустоту, лицо ее выглядело знакомым. Но вот имя…

Альберт пытался вспомнить, прокручивая в голове варианты. Еще несколько снарядов разорвалось совсем рядом, и Альберт бросился в сторону пулеметчицы в поисках защиты и ответов. Расталкивая других солдат, он продвигался вперед, чувствуя важность ее имени, но никак не мог вспомнить. Кто она такая, и почему он должен ее знать? С кем она воюет? И что он вообще здесь делает? Под рев канонады в несколько прыжков он достиг своей цели и замер. Осторожно пригнувшись, он потянул ее за рукав, но та лишь грубо отмахнулась от него. Имя… Кто она такая? Откуда он ее знает? Что это за война?..

Слова застревали в пересохшем горле, мысли смешивались в хаотичном потоке, как вдруг из груди вырвалось хриплое:

– Катарина!

Женщина тут же прекратила палить и, словно отмахнувшись от наваждения, медленно повернулась к нему. Тепло улыбаясь, она тихо произнесла:

– Проснись.

Альберт подскочил, едва не вывалившись из своего «гнезда». Это был просто сон. Детали яркого, но уже распадающегося на смутные образы видения выветривались из его сознания, но он вспомнил всё! И он всё еще на дереве посреди кроваво-красной пустыни. Ах, лучше бы это тоже был сон…

Бросив быстрый взгляд вниз, он ожидаемо обнаружил тучного зверя, прогрызшего уже солидное дупло в спасительном дереве. Еще часов так семьдесят-восемьдесят, и древо наверняка завалится. Как неудачно он заснул! К тому же совсем не выспался. Голова гудела как гонг, в памяти стояли обрывочные картины увиденного во сне кошмара, содержание которого он уже почти не помнил.

– Доброе утро, гадина! – крикнул он безглазому монстру, который ворчливо прохрипел ему что-то в ответ. А утро ли? Багровое небо выглядело абсолютно таким же, разве что чуть более ясным, открывая хороший обзор на две алые скалы, с одной из которой Альберт всего вчера с трудом спускался.

В животе заурчало, и, бросив полный ненависти взгляд на зверя, он осмотрел свои припасы. Двумя маленькими глотками Альберт запил не слишком вкусную однородную массу и, еле уловив плеск оставшейся жидкости внутри бутыли, со вздохом убрал ее в рюкзак.

Определенно надо что-то делать, иначе голод и обезвоживание доберутся до него куда раньше зубастого монстра. Но что? Конечно, у него есть меч, но внутренний голос подсказывал, что он не помешает зверю поживиться Альбертом, по опасности сравнившись с зубочисткой. К тому же его переполняло необъяснимое чувство тревоги, которое он вынес из своего сна, именно оно заставило его пробудиться здесь и сейчас. Предчувствие опасности умоляло его затаиться и не принимать поспешных решений, о которых ему неминуемо придется пожалеть.

Гнетущее ощущение затишья перед бурей разразилось внезапным всплеском песка в какой-то сотне метров от границ владений могучего древа. Из бархана, как из воды, вынырнул огромный чудовищный зверь, весь покрытый острыми длинными шипами, с огромной плоской головой и короткими мощными ногами. Наведя изрядного шороху на теперь казавшегося не таким уж и страшным слепого монстрика, новый зверь бросился в погоню за визжащим от ужаса существом, поблескивая короткими острыми зубами. «Это же динозавр…» – подумал Альберт, осознавший, что до сего момента дела его были на самом деле не так уж и плохи. О динозаврах Альберт знал совсем немногое, но из своих скромных познаний он точно помнил: те из них, что с острыми зубами, – хищники, а с рогами и шипами – травоядные. Но этот обладал обеими чертами и в довесок весьма злобным нравом.

Поравнявшись с не имевшим ни единого шанса тучным слепышом, он ловко схватил его зубами за шею и, провернувшись через себя, ударил об землю. С хрустом тело причинявшего Альберту столько неудобств зверя обмякло, и, схватив добычу за шкирку, устрашающий кровожадный монстр потащил жертву в пустыню, но, сделав несколько шагов, остановился, медленно повернув один глаз прямо на Альберта. К ужасу последнего, монстр его заметил.

Однако, то ли довольствуясь уже пойманной добычей и побрезговав тщедушной человеческой персоной, то ли просто не желая возиться с деревом, зверь пренебрежительно отвернул налитый кровью злобный глаз и продолжил поход в бескрайние пески, более не удостоив человека вниманием. Альберт испытал значительное облегчение, но, выходит, здесь водятся динозавры! Какое ужасное место! Ему нельзя здесь оставаться, ибо, не ровен час, и шипастый динозавр вернется и выкорчует дерево с корнем, и станет офицер «Сэконды» закуской не одной твари, так другой.

Спустившийся с дерева Альберт осмотрел окрестности. Бесконечная пустыня не оставляла особого выбора в направлении движения. Слева и справа путь преграждали исполинские скалы, а следовать за огромным динозавром представлялось идеей даже худшей, чем перелезть через, казалось, не имеющую вершины гору.

Оставалось только идти вперед, медленно и осторожно, ибо никто не знал, какие еще ужасы скрывал загадочный кровавый песок.

И Альберт пошел, шаг за шагом продвигаясь всё глубже в пустоту дюн, территорию безмолвных барханов. Время от времени ему попадались огромные черные деревья, иногда поменьше, иногда даже еще большие, но теперь он старался обходить их стороной. Много часов пути спустя он вновь наткнулся на слепых зверей, целую стаю. Укрывшись за высоким барханом, с почтительного расстояния он наблюдал их миграцию от одного дерева к другому. Неспешно переваливаясь, монстрики двигались тонкой ровной колонной, из стороны в сторону маятником покачивая хвостами и заметая позади себя следы. Бросив взгляд назад, Альберт оценивающе посмотрел на свой длинный след, контрастно выделяющийся на фоне однотонного песка и уходящий к самому горизонту.

Не на шутку переполошившись, он решил взять на вооружение прием местной фауны, но в отсутствии хвоста пришлось довольствоваться обрывками формы сэкондара, привязанной к рюкзаку, что отныне он волочил за собой. Запасы воды полностью иссякли, а пластилиновая масса, потребление которой он сократил вдвое, комом застревала в пересохшем горле. Борясь с нарастающей паникой, Альберт раз за разом повторял себе: «Не может быть, чтобы звери обходились без воды. Здесь должен быть источник!», но с каждым шагом надежда становилась всё эфемернее.

Под надзором неизменного, неподвижного, безразличного неба одинокий путник решительно шагал вперед, давно утратив счет времени. Часы прошли, дни или месяцы? Где-то в отголосках угасающего сознания Альберт понимал, что без воды он вряд ли продержится более пары суток, но в этом застывшем мире каждая минута казалась вечностью. Сами мысли его расплавлялись от всепроникающего жара, выжимающего последние капли живительной влаги наружу из стремительно покидающего жизнь тела.

И в этом он нашел свое спасение. Собирая майкой выступающие крупные капли пота, он утолял жажду, выжимая соленую влагу. Но было ли то спасением, или лишь продлением мучительной агонии?..

В очередной раз судорожно проверяя рюкзак, он наткнулся на отломившийся и затерявшийся в складках ткани крошечный кусочек пищевой пластинки.

Какая же она вкусная…

Прерываясь на короткий, беспокойный, не приносящий облегчения сон, Альберт закапывался в песок, но раз за разом ему являлись кошмары о войне. Разбитый, истощенный и измотанный, он продолжал ковылять дальше, толком сам не понимая, что им движет.

Всё сильнее хотелось просто лечь и испустить последний вздох. Со слабеющей волей к жизни из памяти его выветривались и драгоценнейшие лица друзей. Но, единожды столкнувшись с невообразимой мощью и могуществом Блэк\эн`Уæй’а, его бесконечно упрекающая себя в слабости и ничтожности душа просто отказывалась сдаваться. Хрупкий человечек готов был взвалить на себя все беды мира, а поражение в поединке с противником, где вышли бессильными танки и армии, видел исключительно личным промахом. Поставив себя на одну доску с сильнейшими, он не мог позволить себе проиграть. Опираясь на плотно вогнанный в ножны меч, как на трость, он продолжал брести в пустоту…