Глава II.
Глава прихода и клирики⁹

Если вы когда-нибудь наблюдали за птицами – например, за грачами, черным оперением своим так напоминающими служителей алтаря – то, должно быть, не раз замечали, как частенько две-три из них вдруг отделяются от стаи, усаживаются поодаль, словно заговорщики, и усиленно делают вид, будто не имеют с остальными сородичами ничего общего.

Так и сейчас, стоило только закончиться вечерней службе в старом нашем кафедральном соборе, как несколько грачей из клерикального сословия отделились от остальных прихожан и служителей церкви, спешащих по домам, и вернулись в пределы гулкого церковного двора.

День близится к концу, и год близится к концу. Низкое солнце ещё заливает ярким, но уже холодным светом монастырские руины позади собора, но оплетающий их дикий виноград уже осыпал половину тёмно-красных своих листьев на каменные тротуары подворья. Порывы зябкого ветра покрывают рябью воду в лужицах, оставшихся после недавнего дождя, и сбивают тяжёлые капли с листьев могучих вязов, заставляя их как бы плакать холодными слезами. Опавшая листва ковром укрывает мостовые. Из-под низкой арки соборных дверей выходят двое: один из них запирает тяжелую дверь большим ключом, очистив перед тем ногой порожек от занесённой в собор ветром листвы, второй же, с нотной папкой в руках, поспешно уходит.

– Это же мистер Джаспер был с тобою, Топ?¹⁰

– Да, отец-настоятель.

– Что-то он сегодня задержался.

– Да, отец-настоятель, и я тоже задержался из-за него. Ему вдруг немножечко поплохело.

– При Его Преподобии правильнее говорить «он почувствовал себя плохо», Топ, – с мягким упрёком вступает в разговор младший из трёх грачей, словно желая этим сказать, что просторечия уместны в разговоре с мирянами, но не с особой высокого духовного сана.¹¹

Мистер Топ, соборный пристав, смотритель и ключник, привыкший высоко задирать свой клюв перед посетителями собора, молча игнорирует поправку, будто это и не к нему обращаются.

– А в какой же момент и почему мистеру Джасперу стало плохо, Топ? Да-да, именно «стало плохо», как верно заметил тут мистер Криспаркл, именно «стало плохо», – настаивает старший из грачей.¹²

– «Стало плохо», сэр, – послушно соглашается мистер Топ.

– Так почему же ему вдруг стало плохо, Топ?

– Ну, потому, что он так упыхался, когда вбежал, что…

– Пожалуйста, Топ, не говорите Его Преподобию «упыхался», это не по-английски, – с тем же тоном упрёка снова вмешивается мистер Криспаркл. Настоятель реагирует на эту маленькую лесть лёгким кивком.

– Да, правильнее было бы говорить «запыхался», Топ.

– Мистер Джаспер едва мог перевести дыхание, когда входил в ризницу, – продолжает мистер Топ, мастерски применяя обходной грамматический манёвр, – и до того он тяжело дышал, что и петь-то уже почти не мог, в ноты не попадал. Может, из-за того с ним потом и приключилось что-то навроде приступа, сэр. В голове у него всё смутилось, – говоря это, пристав с ненавистью смотрит на мистера Криспаркла, словно вызывая того на грамматическую дуэль. – И до того он при этом с лица побледнел, мистер Джаспер-то, что я прямо испугался; хотя сам он, вроде, не сильно и обеспокоился. Посидел он чуть-чуть, глотнул воды, и я гляжу – прошло у него это помутнение.

Последнее слово мистер Топ произносит с особым нажимом, словно бы говоря: «Получил разок? Так я ж тебе ещё добавлю».

– Но когда мистер Джаспер отправился домой, чувствовал он себя уже хорошо?

– Да, Ваше Преподобие, тогда он чувствовал себя уже хорошо. И я гляжу, он жарко растопил камин у себя в комнате, и преотлично сделал, ведь после недавнего дождя и в соборе, и у него дома уж такая сырость и холод! Немудрено, что мистер Джаспер так весь дрожал.¹³

Трое грачей обращают взгляды в конец аллеи к небольшому каменному зданию с широкой аркой ворот посередине. Этот проход, соединяющий Главную улицу и церковное подворье, настолько высок и просторен, что кажется, будто домик стоит на двух широко расставленных ногах.¹⁴ В тёмных зарешеченных окнах над аркой видны отсветы огня, кажущиеся особенно яркими на фоне бурых листьев плюща и дикого винограда, затянувших стену дома. Ветер с реки колышет листья, но смотрящим кажется, будто те подрагивают не от его порывов, а от мощных звуков большого соборного колокола, отбивающего в этот момент час окончания вечерней службы. Громовой медный гул проносится над старыми стенами кладбища, над памятниками и могилами, над сваленными в кучи разбитыми плитами и безголовыми статуями.

– Приехал ли уже племянник мистера Джаспера?

– Нет ещё, сэр, – отвечает пристав. – Но его с нетерпением ждут. Видите тень мистера Джаспера у того окна, которое смотрит на Главную улицу? Вот он как раз задёрнул занавеску…

– Ну хорошо-хорошо, – прерывает его настоятель, желая поскорее завершить этот разговор и отправиться домой, где его уже, наверное, заждались к обеду. – Хочется лишь надеяться, что сердце мистера Джаспера переполняется любовью не к одному лишь его племяннику. Никакие привязанности этого преходящего мира, пусть даже самые похвальные, не должны владеть нами чрезмерно – наоборот, это мы должны властвовать над ними. Мистер Криспаркл, может быть, Вы по дороге домой заглянете к Джасперу и напомните ему эту простую истину?

– Непременно, Ваше Преподобие. Я сообщу ему также, что Вы были так любезны, что осведомлялись о его самочувствии.

– Ну конечно-конечно, и это тоже. Любезно осведомлялся, да. Именно это я и имел в виду. Осведомлялся о его здоровье.

И отец-настоятель, приподняв в изящном поклоне свой элегантный цилиндр ровно настолько, насколько это и подобает особе столь высокого духовного сана, в хорошем настроении направляет свои затянутые в гетры ноги в сторону уютного домика из красного кирпича, своей «резиденции», где в обитой шёлком столовой его давно уже ждут дочь и супруга.

А мистер Криспаркл, хотя и он тоже охотнее отправился бы домой выпить чаю, всё же находит пять минут, чтобы зайти в дом над воротами.

Хороший он человек, этот мистер Криспаркл, недавно ещё репетитор в школе для мальчиков, а теперь младший каноник в церковном клире. Эту должность он получил года два назад стараниями некоего покровителя, благодарного ему за успешное обучение сына, которому кроме познаний в музыке и античной словесности удалось привить и любовь к спорту, закаливанию и холодным обливаниям. Да и сам мистер Криспаркл, юный душой в свои тридцать пять лет, твёрдо верит в целительную силу речных купаний и любит, встав на заре, окунуться с головой в одну из окрестных речушек, причём делает он это в любую погоду, даже и зимой. Видимо, от этих-то процедур мистер Криспаркл так свеж и румян лицом, приветлив, общителен и полон доброжелательности.

– Мистер Топ сообщил нам, Джаспер, что Вы были сегодня, к сожалению, не совсем здоровы.

– Нет-нет, пустяки, благодарю Вас.

– Вы выглядите слегка усталым.

– В самом деле? Нет, я себя усталым не чувствую. Этот наш Топ всегда рад раздуть из пустяка целое событие. Всему происходящему в соборе придаёт слишком большое значение. Должность у него такая.

– Так я скажу тогда отцу-настоятелю, что Вы пребываете в добром самочувствии? Он особо желал это услышать.

– Конечно-конечно. И передайте ещё отцу-настоятелю мой поклон и сердечную благодарность, – отвечает мистер Джаспер с лёгкой усмешкой.

– Ещё я был рад услышать о приезде молодого Друда.

– Милый юноша! Да, я ожидаю его с минуты на минуту.

– Вот как! Думаю, его приезд поставит Вас на ноги лучше любого доктора, Джаспер.

– Лучше дюжины докторов! Потому что его-то я обожаю, а вот докторов и их микстуры не люблю вовсе.

Глядя на несколько мрачноватое лицо мистера Джаспера, трудно поверить, что он может кого-то обожать или считать милым. Лет мистеру Джасперу примерно двадцать шесть, хотя выглядит он старше, как это часто случается с брюнетами. Волосы и бакенбарды его черны как смоль и тщательно уложены, голос его низок и звучен, осанка безукоризненна, но в облике его чувствуется некоторая угрюмость. Возможно, это влияние обстановки, поскольку и комната его темна и угрюма: с глубокими тенями по углам, чёрным лаковым пианино у стены, книжной полкой над ним и нотными тетрадями на пюпитре рядом. Луч заходящего солнца едва достигает женского портрета, скорее – карандашного наброска, приколотого над камином. Изображенная на нём особа весьма молода и красива, её волнистые светлые волосы забраны голубой лентой, а юное лицо её – без сомнения, стараниями художника-любителя переданное весьма верно – носит несколько своевольное и даже по-ребячески упрямое выражение.

Септимус Криспаркл, Его Преподобие младший каноник и просто хороший приветливый человек, тепло прощается с мистером Джаспером, выражает сожаление, что тот нынче по состоянию здоровья не сможет, наверное, присутствовать на еженедельной спевке местного «Музыкального Общества», и удаляется. Слышно как он, спускаясь по лестнице, распевает приятным баритоном что-то пасторальное, а потом внизу с кем-то здоровается и раскланивается. Мистер Джаспер, заслышав шаги поднимающегося к нему нового гостя, вскакивает с кресла и бросается к дверям, чтобы заключить того в объятия.

– Эдвин, дорогой мой!

– Джек, как я рад тебя видеть, старина!

– Снимай же своё шикарное пальто и проходи, мальчик мой, твоё кресло уже ждёт тебя! Надеюсь, ты не промочил ноги? Снимай скорей сапоги! Да-да, снимай их скорей!

– Слушай, Джек, старина, я тебя прошу, не начинай надо мной хлопотать, будто курица над яйцом! Терпеть этого не могу! Успокойся, я ничуть не вымок!

Остановленный столь бесцеремонно в своих проявлениях сердечной доброты и привязанности, мистер Джаспер отступает от своего молодого гостя и внимательно наблюдает, как тот раздевается, снимает пальто, шляпу, перчатки и прочее. Вообще говоря, особое выражение напряжённого внимания – выражение жадной, требовательной, но вместе с тем нежной и преданной любви и привязанности к юноше – появляется на лице Джаспера всякий раз, когда он смотрит в его сторону. А уж если мистер Джаспер смотрит в его сторону, то кажется, будто ничто в мире – ни теперь, ни впоследствии – не может отвлечь его от этого сосредоточенного созерцания.¹⁵

– Ну вот, Джек, теперь я могу и присесть отдохнуть. Найдётся у тебя что-нибудь поесть?

Вместо ответа мистер Джаспер распахивает дверь в соседнюю комнатку, которая, очевидно, служит ему столовой. За дверью обнаруживается обеденный стол и миловидная дама средних лет, споро расставляющая на столе тарелки и бокалы.

– Ну ты и фокусник! – весело хлопает в ладоши довольный юноша. – Слушай, Джек! А ты помнишь, чей сегодня день рождения?

– Только не твой, это-то я помню, – отвечает мистер Джаспер и ждёт продолжения.

– Конечно, не мой! Это-то я тоже не забыл. Кискин – вот чей!

Хотя мистер Джаспер ни на секунду не отводит взгляда от лица юноши, поле его напряжённого внимания вдруг странным образом включает в себя и портрет, висящий над камином.

– День рождения Киски – вспомнил, Джек? Мы должны сегодня выпить за её здоровье, и не раз выпить, а много-много! Ну, давай, дядюшка, веди своего почтительного и умирающего с голоду племянника к столу!

Молодой человек – и впрямь очень молодой человек! – кладёт Джасперу руку на плечо, тот в ответ дружески и нежно обнимает за шею и его тоже, и таким порядком они, похожие на двух пьяных матросов, отправляются ужинать.

– Боже мой, да это же миссис Топ! – веселится юноша. – Да при том такая красавица сегодня!

– Придержите руки, мастер Эдвин! – уворачивается жена церковного пристава. – Избавьте меня от ваших нежностей!

– Нет, не избавлю, больно уж вы сегодня симпатично выглядите! Ну, давайте, поцелуйте меня в честь дня рождения Киски!

– Да я бы вас лучше оцарапала, молодой господин, будь я на месте Киски, как вы бедную девочку называете! – парирует миссис Топ, зардевшись после непрошенного поцелуя. – Ваш дядюшка вам слишком многое позволяет – вот что я вам скажу! Он вас слишком сильно любит, потому вам и кажется, наверное, что стоит вам только свистнуть – так все киски со всей округи сбегутся к вам гурьбой!

Мистер Джаспер в это время с добродушной улыбкой занимает своё место за столом.