Отзывы на книги автора «Чарльз Диккенс»

"Диккенс... изменил нас. Он заменил радостью нашу скуку, добротой - нашу жестокость, а главное, он нас освободил, и, оставив мелочные соревнования в невеселой, надменной силе, именуемой интеллектом, мы засмеялись простым, всечеловеческим смехом".
Г.К. Честертон, "Чарлз Диккенс"

На мой взгляд, точнее, чем Честертон, о Диккенсе сказать просто невозможно. Писателю можно поставить в заслугу многое - например, то, что у него замечательный язык. Не всегда стилистически безупречный, иной раз изобилующий многословием и длиннотами, - но удивительно теплый и уютный, как бы странно ни звучали эти прилагательные применительно к языку. Еще то, что Диккенс - замечательный мастер описания интерьеров, и во время чтения создается полное ощущение, что ты сам стоишь в комнате, зале или трактире, о которых в данный момент идет речь. Еще - редкий дар органично сочетать столь непохожие друг на друга литературно-художественные направления, как романтизм и реализм: почти всякого автора можно с большей или меньшей долей уверенности отнести к одному из этих направлений, но Диккенс был "два в одном".

И при всем этом самое главное отличительное свойство Диккенса, принесшее ему любовь миллионов читателей, - это юмор, ирония, смех. Это - и еще неиссякаемый оптимизм и, кажется, безграничная вера в человечество. Диккенс не искрится юмором (как это делал, например, Марк Твен), он просто пропитан им насквозь. Разница, да простит придирчивый читатель мне такое сравнение, - примерно как между сполохами северного сияния и ровным солнечным светом. Смех Диккенса - не горький, гневный и хлестко-разящий, как у Гоголя, Салтыкова-Щедрина или Зощенко, а полнозвучный, искренний и этой искренностью обезоруживающий.

Всё это в полной мере свойственно и "Дэвиду Копперфилду". Впрочем, лучше сформулировать несколько иначе - ДАЖЕ "Дэвиду Копперфилду".

Почему "даже"? Во-первых, потому, что этот роман знаменует собой начало нового периода в творчестве писателя - перед нами уже не ранний, а зрелый Диккенс. По сравнению с "Посмертными записками Пиквикского клуба" и другими ранними произведениями, здесь гораздо меньше комедии и карнавала, зато гораздо больше достоверности и тщательной проработки. Во-вторых, потому, что "Дэвид Копперфилд" в значительной степени автобиографичен - многие перипетии жизни юного Дэвида были изложены на основе реальных событий из жизни юного Чарлза Диккенса.

Как автор, так и его герой начали свою трудовую деятельность еще в детском возрасте, наклеивая этикетки: Чарлз - на баночки с ваксой на фабрике мистера Лемерта, Дэвид - на винные бутылки на фабрике "Мэрдстон и Гринби". Оба мальчика прошли суровую школу жизни раньше, чем закончили школу обычную. Оба регулярно наблюдали тюрьму: Чарлз навещал в тюрьме "Маршалси" своего отца, попавшего туда за долги, Дэвид посещал тюрьму Королевской Скамьи, куда за аналогичные прегрешения был отправлен мистер Микобер - собственно, под этим именем в романе был выведен не кто иной, как Джон Диккенс, отец писателя. И еще целый ряд деталей биографии Диккенса был воспроизведен им в "Дэвиде Копперфилде" очень близко к реальности - кропотливое изучение стенографии, работу репортером, начало литературной деятельности и т.п.

Детали эти до определенного момента были таковы, что радоваться вроде особо нечему. Но Диккенс - человек из тех, кто гнется, да не ломается, обладавший незаурядной энергией, оптимизмом и жизнестойкостью, - вольно или невольно наделил этими же качествами своего героя. Отсюда хэппи-энд - как у Дэвида Копперфилда, так и у "Дэвида Копперфилда".

Впрочем, хэппи-энд такой, каким он бывает в романах Диккенса обычно, - в целом совершенно однозначный, но не всем положительным героям удается дожить до него без потерь или даже просто дожить. Повествование разделено на несколько основных (Дэвид - Дора Спенлоу, Дэвид - Агнес, Уикфилд - Хип, Хип - Микобер, Стирфорт - Эмли) и достаточно большое количество побочных сюжетных линий, объединенных личностью и участием в этих линиях главного героя. Не планирую утомлять тех, кто будет читать эту рецензию, детальным пересказом сюжета - на то есть сама книга, но на некоторых моментах хотелось бы чуть заострить внимание:

Далека дорога твоя, далека, дика и пустынна... (с)
Как это свойственно Диккенсу вообще, путь героев к счастливой концовке долог и тернист. На жизненном пути честных и добропорядочных персонажей постоянно возникают персонажи отрицательные, строящие всевозможные козни. И если мистер и мисс Мэрдстон в какой-то момент растворились в толпе, если Литтимер и Крикл были существенно ограничены своим положением камердинера и директора школы соответственно, если Стирфорт наряду с недостатками обладал несомненными достоинствами и действовал под влиянием охвативших его чувств, то уж Урия Хип развернулся на страницах романа вовсю, практически в одиночку долгое время угрожая благополучию доброй половины героев.
Особенность положения Хипа заключается также и в том, что дорогу к своей фактической власти над семейством Уикфилдов и к своему финансовому могуществу он проложил себе сам, воспользовавшись пагубной слабостью Уикфилда. Однако не покидает ощущение, что до определенного (и далеко не сразу наступившего) момента превосходство Хипа над Уикфилдом скорее носило какой-то магнетический характер, нежели базировалось на некоей реальной основе. У меня даже возникла шальная мысль - а не был ли Диккенс арахнофобом? Уж больно Урия Хип напоминает паука - как внешней омерзительностью, так и невидимыми, но очень прочными нитями, которыми он опутывает свою жертву.

Lucky punch
"Лаки панч" (счастливый удар) - выражение из боксерской терминологии. Означает оно внезапный нокаутирующий удар, который никак не вытекал из логики поединка - просто один из боксеров, до того сражавшийся с соперником на равных или даже уступавший ему, выбрал крайне удачный момент для удара и одним движением решил исход боя в свою пользу.
В данном случае роль такого панчера сыграл мистер Микобер при поддержке Томми Трэдлса. Махинации Хипа имели место, доказательства были налицо, зло разоблачено, повержено и наказано - правда, даже из-под ареста Хип несколько раз насолил мистеру Микоберу, "но это уже совсем другая история" (с).
Всё вроде понятно и закономерно. Однако, при всей моей нелюбви к альтернативной истории и сослагательному наклонению здесь как раз тот редкий случай, когда хочется порассуждать в стиле "А если бы он вез патроны?"
А что было бы, если бы Хип не был махинатором и мошенником? То есть он был бы таким же отвратительным внешне и внутренне субъектом, но при этом не нарушал бы закон? Как развивались бы события в этом случае? Рискну предположить, что довольно печально - он превратил бы Уикфилда в полное ничтожество, продолжая спаивать его; "отжал" бы чужой бизнес не только де-факто, но и де-юре; обманом, шантажом, угрозами и бог весть чем еще заставил бы Агнес выйти за него замуж. Хип обладал дьявольским терпением, но одно дело - терпеть на дальних подступах к заветной цели, и совсем другое - когда она уже в двух шагах. Когда он фактически взял дело в свои руки, терпение сменилось жадностью. А вот останься он законопослушным негодяем, довольствуйся захватом чужого бизнеса, не дай повода уличить его в преступлениях - и, боюсь, на него никто не смог бы найти управу...
Впрочем, очевидно, что Диккенс тоже обо всем этом подумал и именно поэтому не позволил мистеру Хипу удержаться в рамках законности :)

Плюс или минус
Как опять же свойственно Диккенсу в целом - и не только одному ему, а и очень многим его современникам, - персонажей "Дэвида Копперфилда" в целом можно достаточно четко разделить на положительных и отрицательных. При всем многообразии их характеров почти возле каждого можно с уверенностью поставить воображаемый плюс или минус. Даже такие колоритные и многослойные натуры, как мистер Микобер или мисс Моучер, в целом вполне поддаются этой несложной классификации.
Едва ли не единственный персонаж романа, который ставит меня в этом плане в затруднение, - это Роза Дартл. Ядовитая, яростная, мстительная, наделенная бешеным темпераментом, обуреваемая сильнейшими страстями, бьющая словом как кнутом и не знающая жалости... но её, в отличие от Хипа или Литтимера, хочется скорее пожалеть, нежели осудить.

Ladies don't move
"Дэвид Копперфилд" лишний раз наводит на мысль, что даже самые яркие, творческие и независимые умы в первую очередь являются продуктом своей эпохи. Речь в данном случае - об авторе и о довлевшей над обществом того времени викторианской морали.
В "Дэвиде Копперфилде" сразу несколько любовных линий - Дэвид сначала без памяти влюбляется в Дору и женится на ней; затем он, через довольно продолжительное время после ее смерти, женится на Агнес; Томми Трэдлс обретает семейное счастье с Софи, Пегготи - с Баркисом, и т.д. И вроде бы все эти отношения полны самых светлых чувств, но все они, как на подбор, до крайности лишены такой маленькой, но необходимой черточки, как элементарное влечение.
Дэвид относится к Доре с умилением, но словно бы не к женщине, а к маленькой девочке, поначалу восхищаясь - а позже несколько тяготясь, но всё равно продолжая восхищаться - ее наивностью, непрактичностью, какой-то поразительной неприспособленностью к любым житейским делам. Его отношение к Агнес иного рода, оно замешано в первую очередь на давней дружбе, признании ее несомненных достоинств и глубочайшем к ним уважении. Примерно того же сорта и чувства Томми Трэдлса к Софи, и чувства Хэма Пегготи к Эмли, а интерес мистера Баркиса к Кларе Пегготи и вовсе первоначально возник благодаря пирогам и прочим кулинарным творениям :)
Но нигде, ни в одной из этих пар, не ощущается ни малейшего проявления элементарного либидо, ни того естественного напряжения, которое само собой возникает между мужчиной и женщиной вследствие их взаимного душевного и физического влечения. Ни единой искорки. Тишь да гладь - божья благодать, всеобщее умиление, Пульхерия Ивановна, Афанасий Иванович и прочие старосветские помещики.
Зато отголоски сексуального влечения хоть и между строк, но всё же довольно явственно звучат в описании тех пар, чьи отношения были изначально предосудительны. Подобное напряжение чувствуется и в паре Джек Мелдон - Анна Стронг (миссис Стронг, чтобы было понятнее), и в очевидно взаимном и в силу этой взаимности завершившемся трагически влечении Стирфорта к чужой невесте Эмли, и в неразделенной любви Розы Дартл к тому же Стирфорту...
Напрашивается очевидный вывод, что сексуальное влечение в романе преподносится как нечто греховное, недостойное и отмеченное клеймом некоей второсортности. И очень сложно не провести корреляцию между этим фактом и подавлением сексуальности - одной из основных установок викторианской морали. В общем, леди не шевелятся, да и джентльменам тоже не следовало бы :)

Написал очень много и понял, что не написал практически ничего, а текст меж тем уже достиг размеров простыни. Посему буду закругляться.
В завершение скажу вот что. Перечитал свой текст, и мне показалось, что мелких придирок в тексте едва ли не больше, чем добрых слов. Но это исключительно оттого, что все остальное прекрасно, и какие-то кажущиеся непонятными или странными моменты становятся на этом фоне особенно заметны, как бывает заметна одна маленькая соринка на сверкающей поверхности.
А "Дэвид Копперфилд" - замечательная книга. Как и Диккенс в целом - замечательный писатель.

"Диккенс... изменил нас. Он заменил радостью нашу скуку, добротой - нашу жестокость, а главное, он нас освободил, и, оставив мелочные соревнования в невеселой, надменной силе, именуемой интеллектом, мы засмеялись простым, всечеловеческим смехом".
Г.К. Честертон, "Чарлз Диккенс"

На мой взгляд, точнее, чем Честертон, о Диккенсе сказать просто невозможно. Писателю можно поставить в заслугу многое - например, то, что у него замечательный язык. Не всегда стилистически безупречный, иной раз изобилующий многословием и длиннотами, - но удивительно теплый и уютный, как бы странно ни звучали эти прилагательные применительно к языку. Еще то, что Диккенс - замечательный мастер описания интерьеров, и во время чтения создается полное ощущение, что ты сам стоишь в комнате, зале или трактире, о которых в данный момент идет речь. Еще - редкий дар органично сочетать столь непохожие друг на друга литературно-художественные направления, как романтизм и реализм: почти всякого автора можно с большей или меньшей долей уверенности отнести к одному из этих направлений, но Диккенс был "два в одном".

И при всем этом самое главное отличительное свойство Диккенса, принесшее ему любовь миллионов читателей, - это юмор, ирония, смех. Это - и еще неиссякаемый оптимизм и, кажется, безграничная вера в человечество. Диккенс не искрится юмором (как это делал, например, Марк Твен), он просто пропитан им насквозь. Разница, да простит придирчивый читатель мне такое сравнение, - примерно как между сполохами северного сияния и ровным солнечным светом. Смех Диккенса - не горький, гневный и хлестко-разящий, как у Гоголя, Салтыкова-Щедрина или Зощенко, а полнозвучный, искренний и этой искренностью обезоруживающий.

Всё это в полной мере свойственно и "Дэвиду Копперфилду". Впрочем, лучше сформулировать несколько иначе - ДАЖЕ "Дэвиду Копперфилду".

Почему "даже"? Во-первых, потому, что этот роман знаменует собой начало нового периода в творчестве писателя - перед нами уже не ранний, а зрелый Диккенс. По сравнению с "Посмертными записками Пиквикского клуба" и другими ранними произведениями, здесь гораздо меньше комедии и карнавала, зато гораздо больше достоверности и тщательной проработки. Во-вторых, потому, что "Дэвид Копперфилд" в значительной степени автобиографичен - многие перипетии жизни юного Дэвида были изложены на основе реальных событий из жизни юного Чарлза Диккенса.

Как автор, так и его герой начали свою трудовую деятельность еще в детском возрасте, наклеивая этикетки: Чарлз - на баночки с ваксой на фабрике мистера Лемерта, Дэвид - на винные бутылки на фабрике "Мэрдстон и Гринби". Оба мальчика прошли суровую школу жизни раньше, чем закончили школу обычную. Оба регулярно наблюдали тюрьму: Чарлз навещал в тюрьме "Маршалси" своего отца, попавшего туда за долги, Дэвид посещал тюрьму Королевской Скамьи, куда за аналогичные прегрешения был отправлен мистер Микобер - собственно, под этим именем в романе был выведен не кто иной, как Джон Диккенс, отец писателя. И еще целый ряд деталей биографии Диккенса был воспроизведен им в "Дэвиде Копперфилде" очень близко к реальности - кропотливое изучение стенографии, работу репортером, начало литературной деятельности и т.п.

Детали эти до определенного момента были таковы, что радоваться вроде особо нечему. Но Диккенс - человек из тех, кто гнется, да не ломается, обладавший незаурядной энергией, оптимизмом и жизнестойкостью, - вольно или невольно наделил этими же качествами своего героя. Отсюда хэппи-энд - как у Дэвида Копперфилда, так и у "Дэвида Копперфилда".

Впрочем, хэппи-энд такой, каким он бывает в романах Диккенса обычно, - в целом совершенно однозначный, но не всем положительным героям удается дожить до него без потерь или даже просто дожить. Повествование разделено на несколько основных (Дэвид - Дора Спенлоу, Дэвид - Агнес, Уикфилд - Хип, Хип - Микобер, Стирфорт - Эмли) и достаточно большое количество побочных сюжетных линий, объединенных личностью и участием в этих линиях главного героя. Не планирую утомлять тех, кто будет читать эту рецензию, детальным пересказом сюжета - на то есть сама книга, но на некоторых моментах хотелось бы чуть заострить внимание:

Далека дорога твоя, далека, дика и пустынна... (с)
Как это свойственно Диккенсу вообще, путь героев к счастливой концовке долог и тернист. На жизненном пути честных и добропорядочных персонажей постоянно возникают персонажи отрицательные, строящие всевозможные козни. И если мистер и мисс Мэрдстон в какой-то момент растворились в толпе, если Литтимер и Крикл были существенно ограничены своим положением камердинера и директора школы соответственно, если Стирфорт наряду с недостатками обладал несомненными достоинствами и действовал под влиянием охвативших его чувств, то уж Урия Хип развернулся на страницах романа вовсю, практически в одиночку долгое время угрожая благополучию доброй половины героев.
Особенность положения Хипа заключается также и в том, что дорогу к своей фактической власти над семейством Уикфилдов и к своему финансовому могуществу он проложил себе сам, воспользовавшись пагубной слабостью Уикфилда. Однако не покидает ощущение, что до определенного (и далеко не сразу наступившего) момента превосходство Хипа над Уикфилдом скорее носило какой-то магнетический характер, нежели базировалось на некоей реальной основе. У меня даже возникла шальная мысль - а не был ли Диккенс арахнофобом? Уж больно Урия Хип напоминает паука - как внешней омерзительностью, так и невидимыми, но очень прочными нитями, которыми он опутывает свою жертву.

Lucky punch
"Лаки панч" (счастливый удар) - выражение из боксерской терминологии. Означает оно внезапный нокаутирующий удар, который никак не вытекал из логики поединка - просто один из боксеров, до того сражавшийся с соперником на равных или даже уступавший ему, выбрал крайне удачный момент для удара и одним движением решил исход боя в свою пользу.
В данном случае роль такого панчера сыграл мистер Микобер при поддержке Томми Трэдлса. Махинации Хипа имели место, доказательства были налицо, зло разоблачено, повержено и наказано - правда, даже из-под ареста Хип несколько раз насолил мистеру Микоберу, "но это уже совсем другая история" (с).
Всё вроде понятно и закономерно. Однако, при всей моей нелюбви к альтернативной истории и сослагательному наклонению здесь как раз тот редкий случай, когда хочется порассуждать в стиле "А если бы он вез патроны?"
А что было бы, если бы Хип не был махинатором и мошенником? То есть он был бы таким же отвратительным внешне и внутренне субъектом, но при этом не нарушал бы закон? Как развивались бы события в этом случае? Рискну предположить, что довольно печально - он превратил бы Уикфилда в полное ничтожество, продолжая спаивать его; "отжал" бы чужой бизнес не только де-факто, но и де-юре; обманом, шантажом, угрозами и бог весть чем еще заставил бы Агнес выйти за него замуж. Хип обладал дьявольским терпением, но одно дело - терпеть на дальних подступах к заветной цели, и совсем другое - когда она уже в двух шагах. Когда он фактически взял дело в свои руки, терпение сменилось жадностью. А вот останься он законопослушным негодяем, довольствуйся захватом чужого бизнеса, не дай повода уличить его в преступлениях - и, боюсь, на него никто не смог бы найти управу...
Впрочем, очевидно, что Диккенс тоже обо всем этом подумал и именно поэтому не позволил мистеру Хипу удержаться в рамках законности :)

Плюс или минус
Как опять же свойственно Диккенсу в целом - и не только одному ему, а и очень многим его современникам, - персонажей "Дэвида Копперфилда" в целом можно достаточно четко разделить на положительных и отрицательных. При всем многообразии их характеров почти возле каждого можно с уверенностью поставить воображаемый плюс или минус. Даже такие колоритные и многослойные натуры, как мистер Микобер или мисс Моучер, в целом вполне поддаются этой несложной классификации.
Едва ли не единственный персонаж романа, который ставит меня в этом плане в затруднение, - это Роза Дартл. Ядовитая, яростная, мстительная, наделенная бешеным темпераментом, обуреваемая сильнейшими страстями, бьющая словом как кнутом и не знающая жалости... но её, в отличие от Хипа или Литтимера, хочется скорее пожалеть, нежели осудить.

Ladies don't move
"Дэвид Копперфилд" лишний раз наводит на мысль, что даже самые яркие, творческие и независимые умы в первую очередь являются продуктом своей эпохи. Речь в данном случае - об авторе и о довлевшей над обществом того времени викторианской морали.
В "Дэвиде Копперфилде" сразу несколько любовных линий - Дэвид сначала без памяти влюбляется в Дору и женится на ней; затем он, через довольно продолжительное время после ее смерти, женится на Агнес; Томми Трэдлс обретает семейное счастье с Софи, Пегготи - с Баркисом, и т.д. И вроде бы все эти отношения полны самых светлых чувств, но все они, как на подбор, до крайности лишены такой маленькой, но необходимой черточки, как элементарное влечение.
Дэвид относится к Доре с умилением, но словно бы не к женщине, а к маленькой девочке, поначалу восхищаясь - а позже несколько тяготясь, но всё равно продолжая восхищаться - ее наивностью, непрактичностью, какой-то поразительной неприспособленностью к любым житейским делам. Его отношение к Агнес иного рода, оно замешано в первую очередь на давней дружбе, признании ее несомненных достоинств и глубочайшем к ним уважении. Примерно того же сорта и чувства Томми Трэдлса к Софи, и чувства Хэма Пегготи к Эмли, а интерес мистера Баркиса к Кларе Пегготи и вовсе первоначально возник благодаря пирогам и прочим кулинарным творениям :)
Но нигде, ни в одной из этих пар, не ощущается ни малейшего проявления элементарного либидо, ни того естественного напряжения, которое само собой возникает между мужчиной и женщиной вследствие их взаимного душевного и физического влечения. Ни единой искорки. Тишь да гладь - божья благодать, всеобщее умиление, Пульхерия Ивановна, Афанасий Иванович и прочие старосветские помещики.
Зато отголоски сексуального влечения хоть и между строк, но всё же довольно явственно звучат в описании тех пар, чьи отношения были изначально предосудительны. Подобное напряжение чувствуется и в паре Джек Мелдон - Анна Стронг (миссис Стронг, чтобы было понятнее), и в очевидно взаимном и в силу этой взаимности завершившемся трагически влечении Стирфорта к чужой невесте Эмли, и в неразделенной любви Розы Дартл к тому же Стирфорту...
Напрашивается очевидный вывод, что сексуальное влечение в романе преподносится как нечто греховное, недостойное и отмеченное клеймом некоей второсортности. И очень сложно не провести корреляцию между этим фактом и подавлением сексуальности - одной из основных установок викторианской морали. В общем, леди не шевелятся, да и джентльменам тоже не следовало бы :)

Написал очень много и понял, что не написал практически ничего, а текст меж тем уже достиг размеров простыни. Посему буду закругляться.
В завершение скажу вот что. Перечитал свой текст, и мне показалось, что мелких придирок в тексте едва ли не больше, чем добрых слов. Но это исключительно оттого, что все остальное прекрасно, и какие-то кажущиеся непонятными или странными моменты становятся на этом фоне особенно заметны, как бывает заметна одна маленькая соринка на сверкающей поверхности.
А "Дэвид Копперфилд" - замечательная книга. Как и Диккенс в целом - замечательный писатель.

"Диккенс... изменил нас. Он заменил радостью нашу скуку, добротой - нашу жестокость, а главное, он нас освободил, и, оставив мелочные соревнования в невеселой, надменной силе, именуемой интеллектом, мы засмеялись простым, всечеловеческим смехом".
Г.К. Честертон, "Чарлз Диккенс"

На мой взгляд, точнее, чем Честертон, о Диккенсе сказать просто невозможно. Писателю можно поставить в заслугу многое - например, то, что у него замечательный язык. Не всегда стилистически безупречный, иной раз изобилующий многословием и длиннотами, - но удивительно теплый и уютный, как бы странно ни звучали эти прилагательные применительно к языку. Еще то, что Диккенс - замечательный мастер описания интерьеров, и во время чтения создается полное ощущение, что ты сам стоишь в комнате, зале или трактире, о которых в данный момент идет речь. Еще - редкий дар органично сочетать столь непохожие друг на друга литературно-художественные направления, как романтизм и реализм: почти всякого автора можно с большей или меньшей долей уверенности отнести к одному из этих направлений, но Диккенс был "два в одном".

И при всем этом самое главное отличительное свойство Диккенса, принесшее ему любовь миллионов читателей, - это юмор, ирония, смех. Это - и еще неиссякаемый оптимизм и, кажется, безграничная вера в человечество. Диккенс не искрится юмором (как это делал, например, Марк Твен), он просто пропитан им насквозь. Разница, да простит придирчивый читатель мне такое сравнение, - примерно как между сполохами северного сияния и ровным солнечным светом. Смех Диккенса - не горький, гневный и хлестко-разящий, как у Гоголя, Салтыкова-Щедрина или Зощенко, а полнозвучный, искренний и этой искренностью обезоруживающий.

Всё это в полной мере свойственно и "Дэвиду Копперфилду". Впрочем, лучше сформулировать несколько иначе - ДАЖЕ "Дэвиду Копперфилду".

Почему "даже"? Во-первых, потому, что этот роман знаменует собой начало нового периода в творчестве писателя - перед нами уже не ранний, а зрелый Диккенс. По сравнению с "Посмертными записками Пиквикского клуба" и другими ранними произведениями, здесь гораздо меньше комедии и карнавала, зато гораздо больше достоверности и тщательной проработки. Во-вторых, потому, что "Дэвид Копперфилд" в значительной степени автобиографичен - многие перипетии жизни юного Дэвида были изложены на основе реальных событий из жизни юного Чарлза Диккенса.

Как автор, так и его герой начали свою трудовую деятельность еще в детском возрасте, наклеивая этикетки: Чарлз - на баночки с ваксой на фабрике мистера Лемерта, Дэвид - на винные бутылки на фабрике "Мэрдстон и Гринби". Оба мальчика прошли суровую школу жизни раньше, чем закончили школу обычную. Оба регулярно наблюдали тюрьму: Чарлз навещал в тюрьме "Маршалси" своего отца, попавшего туда за долги, Дэвид посещал тюрьму Королевской Скамьи, куда за аналогичные прегрешения был отправлен мистер Микобер - собственно, под этим именем в романе был выведен не кто иной, как Джон Диккенс, отец писателя. И еще целый ряд деталей биографии Диккенса был воспроизведен им в "Дэвиде Копперфилде" очень близко к реальности - кропотливое изучение стенографии, работу репортером, начало литературной деятельности и т.п.

Детали эти до определенного момента были таковы, что радоваться вроде особо нечему. Но Диккенс - человек из тех, кто гнется, да не ломается, обладавший незаурядной энергией, оптимизмом и жизнестойкостью, - вольно или невольно наделил этими же качествами своего героя. Отсюда хэппи-энд - как у Дэвида Копперфилда, так и у "Дэвида Копперфилда".

Впрочем, хэппи-энд такой, каким он бывает в романах Диккенса обычно, - в целом совершенно однозначный, но не всем положительным героям удается дожить до него без потерь или даже просто дожить. Повествование разделено на несколько основных (Дэвид - Дора Спенлоу, Дэвид - Агнес, Уикфилд - Хип, Хип - Микобер, Стирфорт - Эмли) и достаточно большое количество побочных сюжетных линий, объединенных личностью и участием в этих линиях главного героя. Не планирую утомлять тех, кто будет читать эту рецензию, детальным пересказом сюжета - на то есть сама книга, но на некоторых моментах хотелось бы чуть заострить внимание:

Далека дорога твоя, далека, дика и пустынна... (с)
Как это свойственно Диккенсу вообще, путь героев к счастливой концовке долог и тернист. На жизненном пути честных и добропорядочных персонажей постоянно возникают персонажи отрицательные, строящие всевозможные козни. И если мистер и мисс Мэрдстон в какой-то момент растворились в толпе, если Литтимер и Крикл были существенно ограничены своим положением камердинера и директора школы соответственно, если Стирфорт наряду с недостатками обладал несомненными достоинствами и действовал под влиянием охвативших его чувств, то уж Урия Хип развернулся на страницах романа вовсю, практически в одиночку долгое время угрожая благополучию доброй половины героев.
Особенность положения Хипа заключается также и в том, что дорогу к своей фактической власти над семейством Уикфилдов и к своему финансовому могуществу он проложил себе сам, воспользовавшись пагубной слабостью Уикфилда. Однако не покидает ощущение, что до определенного (и далеко не сразу наступившего) момента превосходство Хипа над Уикфилдом скорее носило какой-то магнетический характер, нежели базировалось на некоей реальной основе. У меня даже возникла шальная мысль - а не был ли Диккенс арахнофобом? Уж больно Урия Хип напоминает паука - как внешней омерзительностью, так и невидимыми, но очень прочными нитями, которыми он опутывает свою жертву.

Lucky punch
"Лаки панч" (счастливый удар) - выражение из боксерской терминологии. Означает оно внезапный нокаутирующий удар, который никак не вытекал из логики поединка - просто один из боксеров, до того сражавшийся с соперником на равных или даже уступавший ему, выбрал крайне удачный момент для удара и одним движением решил исход боя в свою пользу.
В данном случае роль такого панчера сыграл мистер Микобер при поддержке Томми Трэдлса. Махинации Хипа имели место, доказательства были налицо, зло разоблачено, повержено и наказано - правда, даже из-под ареста Хип несколько раз насолил мистеру Микоберу, "но это уже совсем другая история" (с).
Всё вроде понятно и закономерно. Однако, при всей моей нелюбви к альтернативной истории и сослагательному наклонению здесь как раз тот редкий случай, когда хочется порассуждать в стиле "А если бы он вез патроны?"
А что было бы, если бы Хип не был махинатором и мошенником? То есть он был бы таким же отвратительным внешне и внутренне субъектом, но при этом не нарушал бы закон? Как развивались бы события в этом случае? Рискну предположить, что довольно печально - он превратил бы Уикфилда в полное ничтожество, продолжая спаивать его; "отжал" бы чужой бизнес не только де-факто, но и де-юре; обманом, шантажом, угрозами и бог весть чем еще заставил бы Агнес выйти за него замуж. Хип обладал дьявольским терпением, но одно дело - терпеть на дальних подступах к заветной цели, и совсем другое - когда она уже в двух шагах. Когда он фактически взял дело в свои руки, терпение сменилось жадностью. А вот останься он законопослушным негодяем, довольствуйся захватом чужого бизнеса, не дай повода уличить его в преступлениях - и, боюсь, на него никто не смог бы найти управу...
Впрочем, очевидно, что Диккенс тоже обо всем этом подумал и именно поэтому не позволил мистеру Хипу удержаться в рамках законности :)

Плюс или минус
Как опять же свойственно Диккенсу в целом - и не только одному ему, а и очень многим его современникам, - персонажей "Дэвида Копперфилда" в целом можно достаточно четко разделить на положительных и отрицательных. При всем многообразии их характеров почти возле каждого можно с уверенностью поставить воображаемый плюс или минус. Даже такие колоритные и многослойные натуры, как мистер Микобер или мисс Моучер, в целом вполне поддаются этой несложной классификации.
Едва ли не единственный персонаж романа, который ставит меня в этом плане в затруднение, - это Роза Дартл. Ядовитая, яростная, мстительная, наделенная бешеным темпераментом, обуреваемая сильнейшими страстями, бьющая словом как кнутом и не знающая жалости... но её, в отличие от Хипа или Литтимера, хочется скорее пожалеть, нежели осудить.

Ladies don't move
"Дэвид Копперфилд" лишний раз наводит на мысль, что даже самые яркие, творческие и независимые умы в первую очередь являются продуктом своей эпохи. Речь в данном случае - об авторе и о довлевшей над обществом того времени викторианской морали.
В "Дэвиде Копперфилде" сразу несколько любовных линий - Дэвид сначала без памяти влюбляется в Дору и женится на ней; затем он, через довольно продолжительное время после ее смерти, женится на Агнес; Томми Трэдлс обретает семейное счастье с Софи, Пегготи - с Баркисом, и т.д. И вроде бы все эти отношения полны самых светлых чувств, но все они, как на подбор, до крайности лишены такой маленькой, но необходимой черточки, как элементарное влечение.
Дэвид относится к Доре с умилением, но словно бы не к женщине, а к маленькой девочке, поначалу восхищаясь - а позже несколько тяготясь, но всё равно продолжая восхищаться - ее наивностью, непрактичностью, какой-то поразительной неприспособленностью к любым житейским делам. Его отношение к Агнес иного рода, оно замешано в первую очередь на давней дружбе, признании ее несомненных достоинств и глубочайшем к ним уважении. Примерно того же сорта и чувства Томми Трэдлса к Софи, и чувства Хэма Пегготи к Эмли, а интерес мистера Баркиса к Кларе Пегготи и вовсе первоначально возник благодаря пирогам и прочим кулинарным творениям :)
Но нигде, ни в одной из этих пар, не ощущается ни малейшего проявления элементарного либидо, ни того естественного напряжения, которое само собой возникает между мужчиной и женщиной вследствие их взаимного душевного и физического влечения. Ни единой искорки. Тишь да гладь - божья благодать, всеобщее умиление, Пульхерия Ивановна, Афанасий Иванович и прочие старосветские помещики.
Зато отголоски сексуального влечения хоть и между строк, но всё же довольно явственно звучат в описании тех пар, чьи отношения были изначально предосудительны. Подобное напряжение чувствуется и в паре Джек Мелдон - Анна Стронг (миссис Стронг, чтобы было понятнее), и в очевидно взаимном и в силу этой взаимности завершившемся трагически влечении Стирфорта к чужой невесте Эмли, и в неразделенной любви Розы Дартл к тому же Стирфорту...
Напрашивается очевидный вывод, что сексуальное влечение в романе преподносится как нечто греховное, недостойное и отмеченное клеймом некоей второсортности. И очень сложно не провести корреляцию между этим фактом и подавлением сексуальности - одной из основных установок викторианской морали. В общем, леди не шевелятся, да и джентльменам тоже не следовало бы :)

Написал очень много и понял, что не написал практически ничего, а текст меж тем уже достиг размеров простыни. Посему буду закругляться.
В завершение скажу вот что. Перечитал свой текст, и мне показалось, что мелких придирок в тексте едва ли не больше, чем добрых слов. Но это исключительно оттого, что все остальное прекрасно, и какие-то кажущиеся непонятными или странными моменты становятся на этом фоне особенно заметны, как бывает заметна одна маленькая соринка на сверкающей поверхности.
А "Дэвид Копперфилд" - замечательная книга. Как и Диккенс в целом - замечательный писатель.

"Оливер Твист" для советского читателя всегда имел какое-то особенное значение. Именно с ним ассоциировался Диккенс, но достать книгу в советские годы было крайне проблематично. Когда же я ее смог купить уже в начале 90-х, то, под лавиной перестроечных откровений, история бедного мальчика проскользнула малозамеченной. В памяти остался лишь идеальный высокопарный слог автора, который и теперь считаю образцом для любого литератора.

В общем же и целом "Оливер Твист" книга детская. Пусть она и из тех времен, когда детская литература в принципе не сформировалась еще как класс, пусть считалась крайне новаторской и напичкана ужасающими откровениями из жизни низов общества, пусть и читать ее следовало в более нежное время. Детской ее делают несколько обстоятельств. Главный герой, хотя он главным является и весьма формально. Отсутствие широкоформатных межполовых отношений. Чрезмерное количество сказочных совпадений, которые хотя и были обязательными в английской литературе того времени, но не зашкаливали за грани разумного. Исключениями являются "Векфильдский священник" и "Джен Эйр", где можно шататься по всей Англии и все равно упадешь в обморок на пороге у своей младшей сестры, о существовании которой и не подозревал. Что самое интересное - она тебя еще и спасет. Вероятно потому, что не знала о родственных отношениях. Наконец, что самое главное - это позиция самого Диккенса. Подобная нравоучительная манера невольно делает его неким школьным учителем, который наставляет на путь истинный нерадивых чад.

Несмотря на столь высоконравственное обрамление, сама логика сюжета не выдерживает критики. Мы так надеялись и радовались тому обстоятельству, что в маленьком Оливере изначально заложен некоторый добротный стержень, что даже в то ужасающее время каждый чванливый господин, каждая высокомерная дамочка, каждый урод из подворотни этот самый стержень чувствовал сразу и только это заставляло его оказывать мальчику чрезмерное расположение. В итоге, как оказалось, вовсе не это влекло всех этих людей. Интерес к Оливеру был совершенно тривиальным, что не только разочаровывает, но и как-то заставляет терять веру в людей. Очень оригинальный подход, который после стольких многостраничных терзаний, позволяет во всеуслышание заявить, "а я так и думал, что человек человеку волк".

Тот факт, что "Оливера Твиста" периодически запрещают в некоторых странах не только смешон, но и ханжески глуп. Ну, заменили бы слово "еврей" на "старик" - это бы никак не отразилось ни на смысле произведения, ни на сюжете. Что в таком случае должна цензура вытворять, скажем, с Достоевским и его любимой фразой "жид, жидок и жидененок". Делали бы упор на существенном - красотах языка, реальнейшем проникновении в тему, интересном на все времена сюжете. Диккенс был и будет той основой, на которой вообще держится вся мировая романистика, настоящим джентльменом, чтение которого облагораживает любого читателя, реальным трудягой, познавшим жизнь без прикрас и писавшим наперегонки с печатным станком так, как никто уже не сумеет.

p.s (явный спойлер) Борис Виан, судя по всему Диккенса читал, потому что в своем "Женщинам не понять" воплотил в жизнь ту же идею. Там герой долго и храбро беспредельничает на просторах мира, искренне радуешься подобной бесшабашности, а потом оказывается, что ему было все равно при папе - генерале. Так, один знакомый парнишка в пору моей юности по очень большой любви вынес своей любимой входную дверь из гранатомета. Инцидент тут же замяли и, как потом объяснили, его замяли бы и при наличии жертв, в чем заслуга исключительно родителей влюбленного. Но сия история вошла в анналы под видом истории о беспрецедентной любви. Люди всегда видят то, что их больше интересует.

Нет - не читала я книгу в положенное ей время. Хотя прекрасно помню, что очень добротный и уважающий себя томик стоит на полке на даче, и я даже пробовала начать (пока заряжалась электронная книга. да-да)). Но...
С другой стороны - а какой возраст считать положенным для книги? Мне кажется, это произведение из той серии, которые отправлялись в детские, ну, потому что герой - ребенок. Ибо, конечно, какую-то общую канву я знала - но некоторые сюжетные повороты стали для меня знатным сюрпризом.
Начинаем мы, как водится - с рождения. Рождения, можно сказать, даже очень таинственного - ведь мы вообще не знаем, какого несчастный сиротка, названный Оливером Твистом, роду-племени, и даже кто его мать. Ну а дальше сэр Чарльз подробно и обстоятельно описывает работу - попечительства в Англии и работных домов. Я бы, наверное. была экзальтирована даже больше - если бы не прочитала о них в Дженнифер Уорф - Вызовите акушерку. Подлинная история Ист-Энда 1950-х годов . Сто лет прошло со времен сэра Чарльза - а страна до сих пор разгребала последствия этих милосердных и богоугодных заведений. Да и вообще процветала в атмосфере человеколюбия и благостности.
Чувствуется мой радужный настрой? Это я так автором прониклась. Потому что мне показалось, что он в намерении отразить все нравы и настроения своего времени - выкрутил всю иронию и сарказм до максимума. Потому что если долгие рассуждения про какого-то философа, который там вывел теорию довольствование духовной пищей взамен физической, и опробовал ее на своей лошади (а та чего-то околела) - это не сарказм... Те же эпизоды, когда истощенных мальчиков за один голодный хрюк запирают в угольном подвале, а Оливера, который ОСМЕЛИЛСЯ попросить добавочки - позорят перед всем приютам - прям сильно выкручены. Но добила меня совершенно внезапная ремарка

Ему оставалось только повеситься в углу на носовом платке. Как жаль, что носовые платки изъяли из довольствия сирот за ненадобностью.

... Сэр Чарльз?! Вы чему детишек учите?
В сюжет углубляться не буду, потому что если вы читали мировую литературу после сэра Чарльза - то хоть раз на эту канву натыкались. С ходу мне вспомнился мультфильм "Оливер и компания", да и теперь я поняла, кто прописал образ сироты для Джоан Роулинг. Перипетии жизни Оливера современному начитанному человеку довольно понятны, и даже крутые повороты, заложенные автором, не особо шокируют. Еще же были влюбленные ягнятки, которые так же любят друг друга, но что-то мешает им быть вместе...

Села и стала громогласно распространяться, какой же он скотина

И еще основная ветка книги заканчивается где-то за четверть - но надо же проследить судьбу всех славных (и бесславных) персонажей, которые здесь нам встретятся.
Но когда мне показалось, что автор выкрутил весь свой блистательный сарказм, чтобы изобразить современное ему общество и его... устройство. Вроде ярмарки рабочих - которая слишком уж сильно напоминала ярмарку рабов. Или упоминает фирму ваксы - но конкурирующую, не ту, на которой он работал. И невольно вспоминаешь, что, каким бы фундаментальным и благостным не казался нам классик - жизнь у него была ой как нелегка, особенно в детстве и юности. И тут - нагоняет цитата

Видят в жизни только серые и мрачные цвета люди желчные и обиженные. На самом деле в мире еще много цветов - голубой, розовый...

... А... Ага... Не могу с вами не согласиться, дорогой автор.
Как-то одна эта внезапно встреченная сентенция сразу развернула для меня вектор книги. И из немного наивного черно-белого сочинения превратила - в полнокровный и разноцветный роман о перипетиях жизни того времени - да и просто о жизни вне ее времени. Присовокупите к этому то, что сэр Чарльз будет делать вам прекрасное изо всех своих выразительных сил... Этим буду подытоживать и рекомендовать - не только как базу, от которой питается последующая мировая литература. Но и - любителям полнокровного, обстоятельного и старомодно очаровательного чтения. Расслабьтесь, позвольте себе окунуться в роман - а уж сэр Чарльз вас без прекрасных описаний и поворотов сюжета не оставит;)
Слушала в исполнении Евгения Терновского... И прям не знаю - что это на меня нашло. Наверное - доверяю этому чтецу. Да и голос у него просто восхитительный, напоминающий мне старинный инструмент вроде органа и клавесина. Да еще с этим раскатистым рокотанием, которое я так люблю. Невероятно его голос подходит для классической готики - очень мне зашли в его исполнении Эрнст Теодор Амадей Гофман - Эликсиры сатаны . И здесь было - обстоятельно, уверено, обволакивающе. И - тааак доооолго!!! Вот особенность Евгения Самойловича - это паузы в самых необъяснимых местах, которые сильно удлиняют книгу. Кто решится - 21 час восхитительного погружения вас ожидает (а тот же Кирилл Петров справился за 7). Поэтому начитку Евгения Терновского буду советовать - если вам ну очень нужно замедлиться, поставить мир на паузу и буквально в атмосферу книги завернуться. Евгений Самойлович - уж завернет так завернет, еще и покачает.

Сочнейший роман английского классика, на фоне других его книг "Клуб" явно выделяется своим безудержным весельем и оптимизмом, даже не верится, что его написал тот же Диккенс, из-под пера которого в будущем выйдут "Дэвид Копперфилд" и прочие его вещи. А ведь сначала ничто не предвещало серьезного события в английской, да что там говорить, в мировой литературе - молодому автору требовалось всего лишь придумать подписи к серии юмористических картинок Роберта Сеймура. Но скажите мне, кто сегодня знает это имя - Роберт Сеймур, а кто не знает другое имя - Чарльз Диккенс? Вот такова ирония судьбы, она проявляется не только в бане и "на полу в Ленинграде".

Происходило это всё без малого 200 лет назад - в 1836-37 годах, как раз в это время другой, к тому времени уже более состоявшийся писатель, - француз Оноре де Бальзак писал "Человеческую комедию", у англичанина Диккенса тоже получилась очень даже неплохая человеческая комедия. Ведь книга не только о чудаковатом мистере Пиквике и членах его клуба - влюбчивом Тампене, спортивном Уинкле и романтичном Сногрессе. Ах да, как я мог забыть Сэма Уэллера, старину Сэма! Если честно, то это мой любимый герой в диккенсоновской книге, я просто влюблен в его блестящее чувство юмора, сверкающее балагурством и народными шутками. Ну, а его фирменное "как сказал кто-то" это просто что-то непередаваемое, что получило свой специальный термин по имени героя - "уэллеризмы".

Долгое время Сэм оставался одинок в своем искусстве приплетать к каждому случаю совершенно нелепую, но, как ни странно, подходящую аналогию. Но через 80 лет в мировой литературе появился персонаж, который не уступил в этом деле Уэллеру, а может даже еще и перещеголял его. Я, конечно же, веду речь о Йозефе Швейке, он сумел "расширить и углубить" стиль Уэллера, наполнив его фонтанирующим многословием, речь Сэма в сравнении со швейковской была куда лаконичнее. Но не могу не вспомнить самые шедевральные изречения остроумного слуги:
Какого дьявола вам от меня нужно? — как сказал человек, когда ему явилось привидение.
Ну-с, джентльмены, милости просим, как сказали, примкнув штыки, англичане французам.
Стоит ли столько мучиться, чтобы узнать так мало, как сказал приютский мальчик, дойдя до конца азбуки.

Но вернемся к тому, о чем я писал, перечисляя главных героев, речь ведь в романе не только о них, но обо всем английском обществе того времени. И надо признать, что внешний мир в романе куда более жестокий, чем внутренний, несколько даже идеалистичный, мир тесного кружка единомышленников, В клубе мистера Пиквика куда больше взаимопонимания, благородства и гуманизма, чем среди английских чиновников, судейских, простых обывателей. Но, справедливости ради, стоит признать, что Диккенс не увлекается обличительством социальных язв современности сверх меры, сатира в его книге не превращается в сверхзадачу, оставляя в центре внимания смешные, временами нелепые, приключения милой компании симпатичных людей.

Я признался в особой любви к Сэму Уэллеру, но и о Сэмюэле Пиквике, основателе и вдохновителе клуба, не могу не сказать пару отдельных слов. Этот добродушный, интеллигентный и оптимистичный джентльмен стал некой вариацией Дон Кихота на английский манер, а общество им созданное в какой-то степени напоминает сплоченных рыцарей Круглого стола. И, хотя эсквайр дословно означает "оруженосец рыцаря", Пиквика можно вполне обосновано считать настоящим рыцарем нового времени, как впрочем, и его соратников по клубу, а "эсквайром-оруженосцем", своеобразным Санчо Пансо по-английски, будет как раз старина Сэм.

Особенно поражаешься той мудрости и выдержке, с которой написана книга, когда узнаешь, сколько лет было автору - всего-то 25, из всех 15-ти больших романов, им написанных, "Записки" были первым, и, может быть, так и остались самым удачным. По крайней мере в моем личном рейтинге дело обстоит именно так.

– Я ведь говорил тебе, что все это – тени минувшего, – отвечал Дух. – Так оно было, и не моя в том вина.

Жил-был старик Скрудж, который никогда не любил Рождество — ни праздника, ни людей, которые в этот вечер поют песни и норовят каждому навязать свои поздравления или, чего доброго, проводят различные благотворительные акции, которые якобы должны проверить тебя на наличие милосердия! Немыслимая наглость, будто весь мир сошел с ума!

«А посему, дядюшка, хотя это верно, что на святках у меня еще ни разу не прибавилось ни одной монетки в кармане, я верю, что рождество приносит мне добро и будет приносить добро, и да здравствует рождество!»

Скрудж был человеком достаточно жестким, прямолинейным, наглым и главное — равнодушным ко всем, кроме себя, чем заслужил соответствующую репутацию в обществе. Над ним смеялась вся округа и даже собственный племянник! Старина Скрудж не тот, с кем хочется общаться, особенно накануне Рождества, однако есть и такие, кто изо всех сил старается безкорыстно найти тот самый контакт с угрюмцем (а Рождество ведь прекрасный повод для этого!) и показать ему другую сторону. Образ жизни Скруджда становился темой почти в каждом доме в этот сочельник.

«Даже веками раскаяния нельзя возместить упущенную на земле возможность сотворить доброе дело.»

Все было бы совершенно напрасно — Скрудж до невозможности черств, а те немногие люди бессильны тем более в Рождество, если бы не… дух бывшего партнера Марли, который «был мертв, как гвоздь в притолоке», и это совершенно точно, так что, если вы доселе не верили в приведений — прийдется поверить! Как всегда, уникальнейшему мизантропу дается один шанс на миллион, чтобы все-таки исправиться, а все потому, что перемены таких ярких образов (если уж они происходят) становяться самыми заметными! И вот тут начинается: человек, который всегда был холодно равнодушен ко всяческим несчастьям других, оказывается, имеет чувства! Он боится, а раз ему не чуждо чувство страха (которое как раз-таки является одним из самых противоречивых: оно может перейти, как в позитив, так и в негатив в конечном итоге), значит у него есть шанс!

«Прошлую ночь я шел по принуждению и получил урок, который не пропал даром. Если этой ночью ты тоже должен чему-нибудь научить меня, пусть и это послужит мне на пользу.»

Три рождественских духа дарят бесценную возможность — оценить собственную жизнь в реальном времени, понять потерю прошлого, а главное — способность изменить все в будущем! И если у человека есть сердце, то он склонен к переменам...

«Общественное благо – вот к чему я должен был стремиться. Милосердие, сострадание, щедрость, вот на что должен был я направить свою деятельность.»

До чего же прекрасен Диккенс, в зимнее время года особенно! В своем гротеске он настолько настоящий! Ведь иногда лучше приема для показательности, чем преувеличение, не найти! Эти истории не только для настроения в Рождество, они потрясающе поучительны! Я бы даже сказала они не совсем для праздничного настроения: рождественская песнь Диккенса — это наш шанс измениться, наша возможность проанализировать собственную жизнь на пороге Рождества. Писатель, как всегда точен и актуален, в подтверждение можно привести множество современных фильмов, в том числе и по мотивам романа. Нужно становиться лучше, нужно стремиться к переменам, а если это забудем, то Чарльз Диккенс споет для нас самую осмысленную рождественскую песню, как только мы захотим ее услышать!

«Новый год, Новый год. Повсюду Новый год! На старый год уже смотрели как на покойника; имущество его распродавалось по дешевке, как пожитки утонувшего матроса на корабле. Он еще дышал, а моды его уже стали прошлогодними и шли за бесценок. Сокровища его стали трухой по сравнению с богатствами его нерожденного преемника.»

"Оливер Твист" для советского читателя всегда имел какое-то особенное значение. Именно с ним ассоциировался Диккенс, но достать книгу в советские годы было крайне проблематично. Когда же я ее смог купить уже в начале 90-х, то, под лавиной перестроечных откровений, история бедного мальчика проскользнула малозамеченной. В памяти остался лишь идеальный высокопарный слог автора, который и теперь считаю образцом для любого литератора.

В общем же и целом "Оливер Твист" книга детская. Пусть она и из тех времен, когда детская литература в принципе не сформировалась еще как класс, пусть считалась крайне новаторской и напичкана ужасающими откровениями из жизни низов общества, пусть и читать ее следовало в более нежное время. Детской ее делают несколько обстоятельств. Главный герой, хотя он главным является и весьма формально. Отсутствие широкоформатных межполовых отношений. Чрезмерное количество сказочных совпадений, которые хотя и были обязательными в английской литературе того времени, но не зашкаливали за грани разумного. Исключениями являются "Векфильдский священник" и "Джен Эйр", где можно шататься по всей Англии и все равно упадешь в обморок на пороге у своей младшей сестры, о существовании которой и не подозревал. Что самое интересное - она тебя еще и спасет. Вероятно потому, что не знала о родственных отношениях. Наконец, что самое главное - это позиция самого Диккенса. Подобная нравоучительная манера невольно делает его неким школьным учителем, который наставляет на путь истинный нерадивых чад.

Несмотря на столь высоконравственное обрамление, сама логика сюжета не выдерживает критики. Мы так надеялись и радовались тому обстоятельству, что в маленьком Оливере изначально заложен некоторый добротный стержень, что даже в то ужасающее время каждый чванливый господин, каждая высокомерная дамочка, каждый урод из подворотни этот самый стержень чувствовал сразу и только это заставляло его оказывать мальчику чрезмерное расположение. В итоге, как оказалось, вовсе не это влекло всех этих людей. Интерес к Оливеру был совершенно тривиальным, что не только разочаровывает, но и как-то заставляет терять веру в людей. Очень оригинальный подход, который после стольких многостраничных терзаний, позволяет во всеуслышание заявить, "а я так и думал, что человек человеку волк".

Тот факт, что "Оливера Твиста" периодически запрещают в некоторых странах не только смешон, но и ханжески глуп. Ну, заменили бы слово "еврей" на "старик" - это бы никак не отразилось ни на смысле произведения, ни на сюжете. Что в таком случае должна цензура вытворять, скажем, с Достоевским и его любимой фразой "жид, жидок и жидененок". Делали бы упор на существенном - красотах языка, реальнейшем проникновении в тему, интересном на все времена сюжете. Диккенс был и будет той основой, на которой вообще держится вся мировая романистика, настоящим джентльменом, чтение которого облагораживает любого читателя, реальным трудягой, познавшим жизнь без прикрас и писавшим наперегонки с печатным станком так, как никто уже не сумеет.

p.s (явный спойлер) Борис Виан, судя по всему Диккенса читал, потому что в своем "Женщинам не понять" воплотил в жизнь ту же идею. Там герой долго и храбро беспредельничает на просторах мира, искренне радуешься подобной бесшабашности, а потом оказывается, что ему было все равно при папе - генерале. Так, один знакомый парнишка в пору моей юности по очень большой любви вынес своей любимой входную дверь из гранатомета. Инцидент тут же замяли и, как потом объяснили, его замяли бы и при наличии жертв, в чем заслуга исключительно родителей влюбленного. Но сия история вошла в анналы под видом истории о беспрецедентной любви. Люди всегда видят то, что их больше интересует.

"Оливер Твист" для советского читателя всегда имел какое-то особенное значение. Именно с ним ассоциировался Диккенс, но достать книгу в советские годы было крайне проблематично. Когда же я ее смог купить уже в начале 90-х, то, под лавиной перестроечных откровений, история бедного мальчика проскользнула малозамеченной. В памяти остался лишь идеальный высокопарный слог автора, который и теперь считаю образцом для любого литератора.

В общем же и целом "Оливер Твист" книга детская. Пусть она и из тех времен, когда детская литература в принципе не сформировалась еще как класс, пусть считалась крайне новаторской и напичкана ужасающими откровениями из жизни низов общества, пусть и читать ее следовало в более нежное время. Детской ее делают несколько обстоятельств. Главный герой, хотя он главным является и весьма формально. Отсутствие широкоформатных межполовых отношений. Чрезмерное количество сказочных совпадений, которые хотя и были обязательными в английской литературе того времени, но не зашкаливали за грани разумного. Исключениями являются "Векфильдский священник" и "Джен Эйр", где можно шататься по всей Англии и все равно упадешь в обморок на пороге у своей младшей сестры, о существовании которой и не подозревал. Что самое интересное - она тебя еще и спасет. Вероятно потому, что не знала о родственных отношениях. Наконец, что самое главное - это позиция самого Диккенса. Подобная нравоучительная манера невольно делает его неким школьным учителем, который наставляет на путь истинный нерадивых чад.

Несмотря на столь высоконравственное обрамление, сама логика сюжета не выдерживает критики. Мы так надеялись и радовались тому обстоятельству, что в маленьком Оливере изначально заложен некоторый добротный стержень, что даже в то ужасающее время каждый чванливый господин, каждая высокомерная дамочка, каждый урод из подворотни этот самый стержень чувствовал сразу и только это заставляло его оказывать мальчику чрезмерное расположение. В итоге, как оказалось, вовсе не это влекло всех этих людей. Интерес к Оливеру был совершенно тривиальным, что не только разочаровывает, но и как-то заставляет терять веру в людей. Очень оригинальный подход, который после стольких многостраничных терзаний, позволяет во всеуслышание заявить, "а я так и думал, что человек человеку волк".

Тот факт, что "Оливера Твиста" периодически запрещают в некоторых странах не только смешон, но и ханжески глуп. Ну, заменили бы слово "еврей" на "старик" - это бы никак не отразилось ни на смысле произведения, ни на сюжете. Что в таком случае должна цензура вытворять, скажем, с Достоевским и его любимой фразой "жид, жидок и жидененок". Делали бы упор на существенном - красотах языка, реальнейшем проникновении в тему, интересном на все времена сюжете. Диккенс был и будет той основой, на которой вообще держится вся мировая романистика, настоящим джентльменом, чтение которого облагораживает любого читателя, реальным трудягой, познавшим жизнь без прикрас и писавшим наперегонки с печатным станком так, как никто уже не сумеет.

p.s (явный спойлер) Борис Виан, судя по всему Диккенса читал, потому что в своем "Женщинам не понять" воплотил в жизнь ту же идею. Там герой долго и храбро беспредельничает на просторах мира, искренне радуешься подобной бесшабашности, а потом оказывается, что ему было все равно при папе - генерале. Так, один знакомый парнишка в пору моей юности по очень большой любви вынес своей любимой входную дверь из гранатомета. Инцидент тут же замяли и, как потом объяснили, его замяли бы и при наличии жертв, в чем заслуга исключительно родителей влюбленного. Но сия история вошла в анналы под видом истории о беспрецедентной любви. Люди всегда видят то, что их больше интересует.

Кажется, повторяюсь, ну и пусть. Но всё-таки: почему к значимым для себя книгам так долго идёшь? Почему оставляешь их на потом? Загадка...
Я умышленно читала этот роман долго, по несколько глав в день. Чтобы растянуть, насладиться, чтобы по-настоящему ужиться с ним. Зацепиться корнями и прорасти.
У меня получилось. Впрочем, я не сомневалась. Диккенс, он такой. Его или любишь, или нет,- третьего не дано.

Вот, собственно то, почему я люблю Диккенса.

Знакомьтесь,- мистер Домби. Успешный буржуа, владелец торговой фирмы "Домби и сын". Надменный и напыщенный, как все люди его круга. Жестокий, злой человек, сноб, каких поискать, но у него есть одна слабость- сын. Наследник.
Поль- его самое большое счастье, и в тоже время самая большая боль. Его маленький мальчик истощён и немощен. И с каждым днём становится всё слабее.
У мистера Домби есть ещё и дочь, но о таком прискорбном факте он предпочитает не помнить. Это недоразумение, судьба просто сыграла злую шутку. Девочка то есть, но для отца её как-бы и не существует. Как это печально, ведь "не может быть на свете сироты более одинокой, чем та, у которой отец жив, но отказал ей в любви."

Диккенс меня обманул. Я то думала, что наследник Поль будет расти избалованным капризным ребёнком. Понимая свою значимость для родителя, видя, как игнорируют сестру, он и сам не будет питать к ней нежных чувств.
Но разве можно не любить Флоренс? Кажется, это милое, доброе  создание покорило всех, кто встречался на её жизненном пути. Всех, кроме отца.
Но особенные отношения у девочки были с братом. Она стала для него всем: мамой, которой тот не знал, верной подругой, любящей сестрой, ангелом- хранителем. У них была особая связь, невидимая, но прочная.
Как же бесило это достопочтенного мистера Домби. Он ревновал, завидовал дочери чёрной завистью. Кто знает, возможно поэтому он отослал болезненного сына в пансион, разлучил с сестрой. На что надеялся? Увы ему. Это только ускорило грустный финал его надежд...

Вы не узнали? Это всё тот же мистер Домби. Надменный, высокомерный. Слегка подавленный, но стойко перенёсший горе. Всё так же процветает его фирма. Вот только теперь у неё нет наследника. Но мистеру Домби всё ещё есть кого любить, да только разве он помнит об этом? Горе застило глаза, боль утраты сковало душу, но разве сердце не подсказывает правды? А правда в том, что его бедная Флоренс тоже страдает. Она тоже потеряла дорогого человека. Вдвоём разделить горе было бы легче, да только об этом не может быть и речи. Для сурового отца дочери просто не существует. Некоторых людей даже горе не смягчает.

И вот опять, ай да Чарльз, он опять поверг меня в смятение. Мистер Домби женится.  Вторая жена выбрана с умыслом. Горда, бедна, красива. Конечно же это брак по расчёту. Разве такие, как Домби, женятся по любви? Наверное, бедную сиротку ждут ещё большие страдания? Какая светская леди сможет полюбить чужого ребёнка? Но и здесь поворот неожиданный, можно сказать странный. Но ни в коем случае не сомнительный. Ведь дальше то ли ещё будет. События не просто нарастают, они обрушиваются на читателя силой лавины, хотя особой спешки и нет.

А в этом измождённом старике не видятся ли вам знакомые черты? Как, вы не узнали? Это всё тот же мистер Домби. Только теперь от его чванливости ничего не осталось. Как и от фирмы. О, мир не просто справедлив, он иногда поворачивается наизнанку. Карающая рука не просто наказывает, но проделывает это с извращённой жестокостью. Да только почему-то мне жаль Домби. Он потерял столько времени, упустил столько счастливых мгновений... Хорошо, что Диккенс дал ему маленький, но шанс.

Почему я остановилась на одном герое? Наверное потому, что всё-таки он ключевая фигура романа. Или одна из... Именно через него автор показал мелочность и жлобство буржуазии.  Меркантильность их интересов, жажду наживы и презренное отношение к тем, кто ниже их социального положения.
На фоне мистера Домби, какими искренними и светлыми выглядят остальные: добродушный капитан Катль, старый добры Соль, воодушевлённый любовью Уолтер, непреклонная  Эдит, немного нелепый мистер Тутс,  заботливая миссис Тудль, точильщик Роб, горничная Сьюзен... Их много. О каждом из них можно написать отдельный, совсем не маленький отзыв. Они добры душой, ради близких готовы пожертвовать всем от кучки старого серебра до целой жизни. Это они цвет Лондона, который с такой любовью описан Диккенсом. Они- будущее, потому что держатся вместе и умеют ценить то немногое, что предложила им  судьба.

Лондон в романе заслуживает особого внимания. Это тоже персонаж. Да какой противоречивый. То сверкнёт фасадом величественного особняка, то скромно светится окном хилой лачуги. Журчащая аристократическая речь сменяется пьяной бранью подвыпившего люда, а мощёные тихие улочки приводят нас в шумный порт, или в беднейшие кварталы города, тонущие в мерзких запахах и грязи.

О Каркере говорить не хочется. Злобное, мерзкое существо, ставшее причиной собственной гибели. Вот кого точно не жалко, так и хочется сказать:" Поделом!".
Но нельзя отмахнуться от того, как мастерски Диккенс прописал его образ. Двуличие было передано во всей красе. Жажда наживы, лживые речи, похотливые мысли... После всего этого картину его смерти наблюдаешь, как возмездие, как торжество справедливости, пусть это и звучит немного пафосно.

Наверное, надо заканчивать с потоком мыслей. Потому что о Диккенсе можно писать бесконечно. О его слоге, умении завлечь, держать в напряжении и интриговать. И особая благодарность за финал.
Я рада, что роман закончился именно так. Хорошо, что Диккенс дал нам надежду.
Мы воочию увидели, к чему может привести гордыня и страсть к деньгам. Даже самые сильные и надменные не выстоят в одиночку перед крушением надежд и потерей близких. В погоне за материальным очень легко потерять душу. Деньги, конечно, значат много, но что они без человеческой теплоты?

Да уж, разве поспоришь с самим метром, что "иной раз порок есть только доведенная до крайности добродетель!"? И пытаться не буду.