– Если увидите демона с козлиными рогами, женской грудью и черными крыльями, как у огромного ворона, – рассказывает Леонард, – то это Бафомет. – Он размахивает указательным пальцем, как дирижер, дающий команды оркестру. – Есть еще иудейские шедим и древнегреческие цари демонов Аваддон и Аполлион. Абигор командует шестьюдесятью легионами демонов. Алоцер – тридцатью шестью. Фурфур, первый граф адского царства – двадцатью шестью…

Точно как на земле, говорит Леонард, в аду существует своя иерархия правителей. Большинство богословов, включая Альфонсо де Эспину, делят демонов ада на десять порядков. Среди них 66 князей, под началом у каждого – 6666 демонических легионов, а каждый легион состоит из 6666 демонов рангом пониже. В том числе Валафар, великий герцог преисподней; Риммон, главный адский целитель; и Укобак, старший инженер ада – как считается, именно он изобрел фейерверки и преподнес их в дар людям. Леонард одним духом выпаливает имена: Саллос с головой крокодила… Кобал, покровитель комедиантов… Суккорбенот, демон ненависти…

Леонард поясняет:

– Это как в «Драконах и подземельях», только в десять раз круче. Нет, ты представь: величайшие умы Средневековья посвятили всю жизнь этим скрупулезным богословским подсчетам и вычислениям.

Покачав головой, я замечаю, что лучше бы мои родители занялись тем же самым.

Леонард часто останавливается и указывает на какую-нибудь фигуру вдали. Вот в оранжевом небе проносится темная тень, хлопая бледными крыльями из тающего воска, капли которого падают вниз, – это Троян, демон ночи в славянской культуре. По другой траектории, сверкая большими совиными глазами, летит Тлакатеколототль – мексиканский бог зла. Окутанные ураганными ветрами из дождя и пыли, мчатся японские демоны они, что живут в центре смерчей.

Для сильных мира сего прошлых веков, объясняет Леонард, эта великая инвентаризация была как проект «Геном человека» для будущих научных исследователей.

По утверждению епископа де Эспины, ровно треть ангелов была низвергнута с небес в ад. Это божественное сокращение, эта небесная чистка кадров заняла девять дней – на два дня больше, чем сотворение мира Господом Богом. В общей сложности принудительному переселению в преисподнюю подверглось 133 306 668 ангелов, включая бывших весьма почитаемых херувимов, властей, престолов и серафимов, в том числе Асбеил и Гаап, Узза, Марут и Уракабарамель.

Впереди Бабетта, идущая под руку с Паттерсоном, вдруг разражается смехом – громким, пронзительным и таким же фальшивым, как ее контрафактные туфли.

Арчер смотрит на них исподлобья, стиснув зубы. Его булавка дергается в щеке.

Леонард продолжает сыпать именами всевозможных демонов, которые могут нам встретиться: Ваал, Вельзевул, Велиал, Либераче, Диаболос, Мара, Пазузу – аккадец с головой летучей мыши и хвостом скорпиона – Ламашту, шумерская демоница, что одной грудью вскармливает свинью, а другой собаку – или Намтар, месопотамский аналог нашего современного Мрачного Жнеца. Мы ищем Сатану так же рьяно, как мои мама с папой искали Бога.

Мои родители постоянно подталкивали меня к расширению сознания, сами поощряли меня нюхать клей или бензин и жевать мескалин. Но если они отмотали свой срок, растратили годы юности на возню в грязи на унылых полях Вермонта и соляных котловинах Невады, голышом, не считая радужной раскраски на лицах и толстой корки пота и грязи на коже, с лобковыми вшами и тяжеленными, вонючими дредами на голове; если они притворялись, будто нашли просветление… то это НЕ ЗНАЧИТ, что я должна повторять их ошибки.

Прости, Сатана, я снова произнесла слово на букву «б».

Не сбавляя шага, Леонард кивает и указывает на бывших богов из исчезнувших цивилизаций, ныне отправленных на хранение в подземный мир. Среди них: Бенот, вавилонское божество; Дагон, идол филистимлян; Астарта, богиня сидонского пантеона; Тартак, бог евреев.

Есть у меня подозрение, что мои мама с папой так дорожат своими тухлыми воспоминаниями о Вудстоке и фестивалях «Горящий человек» вовсе не потому, что подобные игры одарили их мудростью, просто в те годы они были молоды и не отягощены обязательствами; у них было свободное время, мышечный тонус, а будущее представлялось большим, удивительным приключением. Кроме того, тогда они оба еще не имели высокого положения в обществе, так что им нечего было терять, и можно было спокойно разгуливать голышом, с набухшими гениталиями, измазанными в грязи.

Поскольку родители сами вовсю принимали наркотики, рискуя сломать себе мозг, они были уверены, что я должна поступать точно так же. В школе я открывала коробку с обедом, и там вечно лежал сандвич с сыром, пакетик яблочного сока, морковные палочки и перкоцет дозировкой в пятьсот миллиграммов. В моем чулке для рождественских подарков, хотя мы не праздновали Рождество, лежали три апельсина, сахарная мышка, губная гармошка и метаквалон. В моей пасхальной корзине, хотя мы-то не называли это событие Пасхой, не было мармеладных мишек, зато находились комочки гашиша. Мне бы очень хотелось забыть свой двенадцатый день рождения, когда я пыталась разбить пиньяту ручкой от швабры на глазах у моих сверстников и их ностальгирующих родителей, бывших хиппи, бывших растаманов, бывших анархистов. Когда разноцветное папье-маше лопнуло, из пиньяты посыпались не ириски и маленькие шоколадки, а блистеры с викодином, пропоксифеном и перкоцетом, ампулы с амилнитритом, марки ЛСД и разнообразные барбитураты. Разбогатевшие родители, теперь уже среднего возраста, были в экстазе, а мы, дети, огорчились и недоумевали. Как будто нас обманули.

Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить, что очень мало кому из двенадцатилетних ребят понравится вечеринка, где одежда считается необязательной.

Самые жуткие сцены ада кажутся просто смешными по сравнению с тем, как толпа голых взрослых людей ползает по полу и подбирает капсулы с кодеином, хватает добычу, пыхтит и отпихивает других.

И эти люди боялись, что из меня может вырасти мисс Нимфомани Нимфогеймер.

Теперь мы с Арчером и Леонардом плетемся вслед за Бабеттой и Паттерсоном, лавируя между холмами ногтей, срезанных с рук и ног, пробираемся через нагромождения серых тонких обрезков. Кусочки накрашены розовым, красным или синим лаком. Мы шагаем по узким ущельям, по склонам которых стекают тонкие ручейки из ногтей. Эти струйки грозят превратиться в лавину, что погребут нас заживо (заживо?) под обвалом колючего кератина. Над головой пламенеет оранжевый купол неба, вдали – крошечные на таком расстоянии – виднеются клетки, где сидят в вечной мерзости запустения наши товарищи по несчастью, проклятые души.

Леонард продолжает перечислять имена демонов, которые могут нам встретиться: Мевет, иудейский демон смерти; Лилит, похищающая детей; Решев, демон чумы; Азазель, демон пустыни; Астарот… Роберт Мэпплторп… Люцифер… Бегемот…

Впереди Паттерсон и Бабетта поднимаются по пологому склону на холм, закрывающий нам обзор. На вершине они останавливаются. Я замечаю, как напрягается Бабетта. Уж не знаю, что она там увидела, но Бабетта закрывает глаза руками. Отвернувшись от жуткого зрелища, слегка наклоняется, упирается руками в бедра и вытягивает шею, словно ее вот-вот вырвет. Паттерсон оборачивается в нашу сторону и дергает головой, мол, быстрее сюда. Подойдите и гляньте на новое зверство, что поджидает за следующим горизонтом.

Мы с Арчером и Леонардом устало карабкаемся вверх по склону из обрезков ногтей, мягких, как снег или рыхлый песок. Наконец поднимаемся на вершину и встаем рядом с Паттерсоном и Бабеттой на краю крутого обрыва. Буквально в полушаге от нас склон холма резко тянется вниз, а там бурлит море из насекомых, до самого горизонта… жуки, сороконожки, огненные муравьи, уховертки, осы, пауки, личинки, саранча… и все это копошится, постоянно перемещается, как зыбучий песок из клешней, щупиков, членистых ножек, жал, панцирей и зубов… переливчато-темная масса, в основном черная, но испещренная желтыми и зелеными точками – шершнями и кузнечиками. Их непрерывное щелканье и шуршание создает грохот, похожий на шум штормового прибоя в земном океане.

– Круто, да? – восклицает Паттерсон и указывает рукой, держащей шлем, на это бурлящее месиво членистоногого ужаса. – Зацените… море Насекомых.

Глядя вниз, на вздыбленные волны трескучих жуков, Леонард усмехается в праведном негодовании, смешанном с отвращением:

– Пауки – не насекомые.

Не сочтите меня занудой, но я повторю: на дорогих, качественных вещах лучше не экономить. Туфли Бабетты из дешевого пластика уже разваливаются на части, ремешки порвались, подошвы болтаются и просят каши – ее стройные ножки исцарапаны битым стеклом и обрезками ногтей, – а мои прочные мокасины «Басс Уиджен» смотрятся почти как новые даже после долгой прогулки по подземному миру.

Пока мы любуемся на этот корчащийся и жужжащий пудинг из насекомых, откуда-то сзади доносится крик. Между холмами обрезков ногтей к нам бежит запыхавшийся бородатый мужчина в тоге римского сенатора. Вывернув шею, глядя через плечо себе за спину, он мчится к нам и кричит странное слово «Пшеполдница».

– Пшеполдница!

На краю обрыва безумец в тоге на мгновение замирает, тычет дрожащим пальцем назад. Глядя на нас умоляющими, широко распахнутыми глазами, он кричит: «Пшеполдница!» – и, размахивая руками, сигает прямо в бурлящее месиво насекомых, которое сразу же накрывает его с головой. Раз, второй, третий мужчина выныривает на поверхность, пытаясь вдохнуть воздух; его рот забит черными жуками. Пауки и сверчки срывают плоть с его дрыгающихся рук. Уховертки вгрызаются ему в глазницы, многоножки вползают в кровавые рваные дыры, которые сами же и проедают между уже обнажившимися реберными костями.

Мы в ужасе наблюдаем за происходящим, гадая, что могло заставить человека совершить столь экстремальный поступок… а потом все вместе… Бабетта, Паттерсон, Леонард, Арчер и я… мы одновременно оборачиваемся и видим, что к нам, сотрясая шагами пространство, приближается великанская фигура.