Дети по всему свету тайком скармливают шпинат или брокколи домашним питомцам, так и я украдкой совала своим кодеиновые таблетки. Наша бедная собачка не могла спокойно обитать в конуре – ее то и дело возили на реабилитацию. Даже моего морского ангела, Альберта Финни, пришлось высушить, поскольку я вечно бросала ему в аквариум перкодан. Бедный мистер Финни.

Кетамин, милый твиттерянин, – торговое название гидрохлорида. Это анестетик, который связывается с опиоидными рецепторами в головном мозге. Чаще всего его назначают пациентам и животным для подготовки к операции. Он снимает боль у тех, кого зажало в машинах при страшных автокатастрофах, – настолько он сильный. Если нужен кетамин, ты можешь либо купить его за огромную сумму наличными у лабораторий из стран «третьего мира» через их подпольную сеть, которую контролируют мафиозные синдикаты в Индонезии и Мексике, либо подрочить Рафаэлю, нашему садовнику в Монтесито.

Изначально кетамин – прозрачная жидкость, но ее можно нанести на противень и высушить до состояния зернистого порошка. Ах, воспоминания… как часто входила я на кухню у нас дома в Амстердаме, Афинах или Антверпене, а мама – в жемчуге и переднике в цветочек – доставала поднос душистого, свежеиспеченного Чудесного К! Вонь метамфетаминовой лаборатории – запах электролита и кошачьей мочи – навевает на меня те же уютные воспоминания, что на моих сверстников – аромат шоколадного печенья.

Толчешь крупинки в мелкий белый порошок и просто занюхиваешь, как кокаин, – эйфорический приход длится примерно час. Бон аппетит. Впрочем, не то чтобы я пробовала. А вот опять же наша бедная собачка, Дороти Баркер, и недели не прожила в трезвости.

В номере 6314, словно демонстрируя все вышесказанное, мистер Кресент Сити склоняется над столиком. Одна рука отводит косу, чтобы та не смахнула заначку порошкового К, другая зажимает ноздрю, вторая ноздря проходится вдоль дорожки. Будто фермер, вспахивающий грязное поле, он заканчивает одну бороздку и принимается за следующую. Когда его нос очищает стеклянную поверхность, мистер Кресент Сити, все еще согнувшийся пополам, на мгновение замирает. Не поднимая головы, он говорит – глухо, в столик:

– Не бойся, мертвая девочка… Я профессионал. Так я зарабатываю на жизнь. – Его руки обмякают. Коса падает. – Парадокс: чтобы жить, я должен умирать.

С этими словами мистер Охотник за головами духов заваливается вперед и лицом пробивает стеклянную столешницу.

Милый твиттерянин!

В номере 6314 мертвое пугало развалилось посреди брызг разбитого кофейного столика. Как ни странно это звучит, я не в первый раз один на один с мертвецом, лежащим у моих ног в окружении осколков. Терпение – скоро все прояснится.

Как описать то, что происходит дальше? К настоящему времени я успела отбыть наказание в аду. Я сражалась с демонами и тиранами и стояла на вершинах скал, созерцая величественные океаны телесных жидкостей. Пока я была жива, меня носили по воздуху «Гольфстримы» из Брисбена в Берлин и Бостон, а раболепная прислуга усердно скармливала моему жадному рту чищеные виноградины. Я наблюдала (впрочем, равнодушно), как моя мать летит на спине сгенерированного компьютером дракона в замок из поддельных рубинов и драматично замедленным движением отпивает диетическую колу. Однако все это не подготовило меня к следующему. Я обхожу лежащего мистера Кресента Сити и присаживаюсь, чтобы рассмотреть получше. Пол усыпан осколками армированного стекла. Скрученный листок – обложка из журнала «Парад» – выскользнул из носа и теперь медленно разворачивается, цветком распускаясь среди искристых крупинок. Моя мама – эталон волос, зубов и человеческого потенциала для всех и вся на свете. И я, бич ее существования.

Мой внутренний естествоиспытатель (сверхъестествоиспытатель – считай меня Чарлзом Дарвином загробной жизни) внимательно наблюдает за происходящим. Куча грязных шмоток торчка начинает светиться. Что-то зыбкое, как воспоминание, мерцает на поверхности. Свечение, бесплотное, будто мысль, поднимается от лежащего тела. Заметь, милый твиттерянин: призраки состоят из воспоминаний и мыслей. Душа есть чистое сознание, и ничего больше. Сияние складывается в прозрачную фигуру, которую я впервые увидела в холле пентхауса в «Райнлендере». Безжизненное сморщенное тело по-прежнему на полу, а над ним стоит его мерцающий двойник. Он смотрит на меня и восторженно улыбается.

– Мертвая девочка.

Сидя на кровати, я говорю:

– Меня зовут Мэдисон Спенсер, – и киваю на снимок со мной и мамой, который разворачивается на полу.

Рискну предположить, что фигура передо мной – дух мистера Кресента Сити. Как показывает данный случай, употребляющие кетамин способны покидать физическую оболочку. Их сознание отделяется, душа оставляет отключенное препаратом тело и, если верить невнятным показаниям множества любителей Чудесного К, может путешествовать.

Призрак переводит взгляд с меня на фотографию и обратно. Он падает на колени, касается лбом ковра у моих ног, его лохматая коса шлепает по моим «басс виджунам». Голос, приглушенный ковром, произносит:

– Мертвая девочка… это ты!

Из чистого негодяйства я наступаю призрачной ногой на его мерзкую косу.

Отвратительный фыркающий звук разрывает воздух.

За ним – второй трубный залп.

Распростертое на полу ничтожество пердит.

– О, великая Мэдисон Спенсер, услышь мою молитву, – шепчет он и выпускает свежую – свежую? – порцию кишечных газов. – Скорее прими мое почтение и восхищение, ладно? Надо торопиться – у меня только пара минут, прежде чем я вернусь в тело, а мне еще надо рассказать тебе о моей священной миссии…

И это гадкое чудовище снова портит воздух.

Милый твиттерянин, дух мистера Кресента Сити, явно двинувшийся умом, лобызает пол у моих ног, вжавшись лицом в ковер. Призрак бормочет: «Ссаки. Говно. Говно. Хер. Сиськи. Сука…» Нецензурная мантра. Он шепчет: «Бля. Жопа. Хрень. Хрень. Хрень…» Это синдром Туретта, приступ в форме молитвы. Одновременно с обсценными словами дух с косой поднимает открытые ладони и просяще тянет ко мне пальцы. Рядом грудой лежит его материальное тело, распластавшись морской звездой поверх искристого моря осколков.

Не вставая с кровати, я распрямляю пухлую призрачную ногу и носком «басс виджуна» толкаю его склоненную голову; не то чтобы пинаю по черепушке – просто дотрагиваюсь. И спрашиваю:

– Что за фигня?

В ответ мистер Кресент Сити – его беспардонный призрак – пускает газы. Трескучий залп, натуральный утиный манок. Он очумело бормочет:

– Прими песнь почтения моего затхлого ануса, дорогая Мэдисон. Прими скромную хвалу, мою «Аве Мэдди»…

Аве Мэдди? Милый твиттерянин, эти слова немедленно вызывают у меня в мозгу ступор. Мое имя каким-то образом сделалось синонимом пуканья?

Я спрашиваю:

– Давай-ка проясним: тебя наняла моя мама?

– Прими мою заднепроходную молитву, – говорит он. – Святой ангел Миллисент Спенсер, прошу твоего божественного наставления.

Я говорю:

– Ты отвратителен. – Я говорю: – И к твоему сведению, меня зовут Мэдисон, ты, тлетворный червь.

– Прости меня, сердитая девочка-ангел.

Я – ангел. Как бы не так. Я спрашиваю:

– Сколько моя мама тебе платит? – Я встаю, подхожу ближе и задаю другой вопрос: – Что тебе рассказали мои родители? – После культа Гайи, Матери-Земли, который они распропагандировали в «Вэнити Фэйр», даже вообразить не могу, какой верой теперь увлеклись мама с папой – экс-язычники, экс-буддисты и экс-атеисты. Я щелкаю пальцами, чтобы привлечь его внимание.

– Камилла, великая Камилла, – расстилается дух, – мать маленькой мессии, что отведет человечество в рай… – Он рыгает. – Услышь мои молитвы.

Я поднимаю призрачную ногу и ставлю ему на светящийся затылок.

– Давай-ка договоримся. Ты занюхал здоровенную дорогу Чудесного К и провалился в К-дыру. Твоя душа вышла из тела на сколько там – на час? – Сквозь сжатые зубы я предупреждаю: – Еще раз пукнешь – вырву твою вонючую косу с корнем.

– Минут на тридцать – сорок, – произносит он, не отрывая лица от пола, и водит одной протянутой рукой из стороны в сторону ограждающим жестом. – Так я нашел Мэрилин Монро. Элвиса. – Дух стучит себя по грудине, в голосе звучит некоторая гордость. – Я лучший.

– Это ж горы кетамина.

– Бля. Бля. Бля, – говорит он.

– Ну-ка хватит!

– Но так я отдаю дань почтения, – ноет призрак.

– Мне?

– У нас мало времени, – говорит он. – Паломничество сюда по воле твоей матушки было долгим. Моя святая обязанность – безопасно доставить тебя на «Пантейджес».

В театр?

– Это большой корабль.

– В смысле на «Пангею Крусейдер»?

– А я как сказал? Не важно. Главное – ты должна следовать туда за мной.

Прозрачная фигура под моей ногой начинает таять.

– То есть когда твоя душа вернется в это мерзкое… – я показываю на груду плоти и тряпья, – мне надо идти за тобой?

– Ага, – отвечает он, – типа того. – Мозг у него поврежден, внимание рассеяно. Фантом постепенно исчезает, как тогда, в пентхаусе. Его душа возвращается в загубленное наркотиком тело.

Чтобы удержать его еще немного, я буквально наступаю ему на шею. Я ору:

– Говори! Я приказываю тебе, вонючий таракан! – Вот она, Мэдди. Я такая – властная. Я требую ответа: – Что задумала моя коварная мать?

Бздеж. Отрыжка. Путь к искуплению лежит через брань.

У меня жуткое предчувствие.

– О славный ангел Мэдисон, ты умерла, и твою плоть погребли, но из загробного мира ты говорила с матерью… – Он тает. Мистер Кресент Сити ускользает обратно к жизни. – Ты указала твоим праведным последователям путь в рай. Пердеть в набитом лифте… ссать в бассейн… говорить «бля»…

Милый твиттерянин, моя призрачная сущность холодеет от ужаса.

– С тех пор как твой святой дух посетил родителей, они проповедовали твое учение миллионам по всему свету. Несметное число твоих учеников возносит «Аве Мэдди», как и я. – Он прибавляет себе под нос: – Бля. Говно. Жопа… – и говорит: – Верховная Мать Камилла – наша пламенная блудница…

– Духовница, – поправляю я.

Но поздно. Мистера Кресента Сити больше нет под моей ногой. В другом конце гостиничного номера лежащее пугало начинает шевелиться.

Милый твиттерянин!

Пускать газы. Рыгать. Ковырять в носу и разбрасывать козы. Лепить жвачку на скамейки в парке. Таковы обряды новой главной мировой религии, и все это – моя вина. Я-то лишь хотела вновь собрать нашу семейку, пусть и в аду. Я советовала им парковаться во втором ряду, говорить слова на «ё» и кидать окурки на землю. Поскольку знала, что эти действия уж точно приведут их в ад. А раз они не могли помалкивать в тряпочку, то теперь обрекли миллиарды душ на вечные муки.

Милый твиттерянин, все, что я говорила своим, было в шутку. Я лишь хотела их подбодрить.

Почему мимолетные мысли какого-нибудь доброхота вечно превращаются в идеалы следующей цивилизации? А вдруг Иисус, Будда и Мухаммед были обычными смертными, которым всего-то и хотелось, что сказать «здоро́во» и утешить своих во плоти живущих друзей? Вот, вот почему мертвые не разговаривают с будущими покойниками. Досмертные перевирают любое наше слово. Я тут дурака валяла, а мама вывела из моих шуточек целую теологию.

О боги! Получите теперь «скотинизм» – международное религиозное движение, основанное на сортирном юморе и хамском поведении.

Как мне поступить? Можно попытаться вправить мозги моим родителям. Вот так я и поступлю. Пока мистер Кресент Сити кое-как поднимается на ноги, я решаю следовать за ним к моей тронутой матери и растолковать, что к чему, страдающему от кишечных газов материальному миру.

Милый твиттерянин, представь мир, где все люди день за днем живут с полной уверенностью, что попадут в рай. Спасение гарантировано абсолютно всем. Вот на какую Землю я вернулась. Из номера 6314 «Райнлендера» я иду следом за моим проводником, мистером Кресентом Сити. Багажа у него нет. Он шаркает, с каждым движением с его одежды сыплется стеклянная крошка, но на самом – ни пореза, ни царапинки, хоть он и разбил кофейный столик. Лифт съезжает в вестибюль, двери раздвигаются, незнакомый постоялец, пропуская нас, отходит в сторону. Он вежливо кивает и произносит:

– Жрать вам говна, подтирка.

Кресент в ответ слегка кланяется, говорит:

– Приятно попидореть, манда. Всего вам черножопого, – и обильно сплевывает ему на ботинки.

И все это натворили мои родители! Стоило догадаться, что они раззявят рты и не смолчат. Могу поспорить: поговорив со мной по телефону, мама сию же секунду велела секретарю созывать пресс-конференцию. Даже не сомневаюсь, что они с папой усердно разносили по миру мой совет о том, как попасть на Небеса Вестибюль «Райнлендера» – некогда храм пристойного поведения и деликатных негромких бесед – сделался вонючей раздевалкой, местом сортирного трепа и миазмов.

При этом – поразительный контраст – все улыбаются. Столько счастливых людей в одном месте не бывает. Постояльцы, консьержи, швейцары – у каждого радостное лицо ребенка-сквернослова. Они смотрят друг на друга, а глазки чистые и влюбленные, как у ренессансных херувимов, с обожанием взирающих на младенца Христа. Администраторша приветствует нас такой широкой улыбкой, что кажется, будто ей приплачивают за каждый показанный зуб. Глаза блестят неподдельным восхищением.

– Надеюсь, вам было у нас охеренно и разжописто, мистер Сити?

Кресент улыбается не менее восторженно:

– Просто обосраться, мокрощелка, охренительно.

Администраторша подтверждает, что счет за номер выставят Камилле и Антонио Спенсерам, принимает ключ и мило сообщает:

– Кажется, ваша говноедская машина с шофером-негрилой уже ждут. Могу ли я, дери вас за ногу, помочь еще с какой-нибудь мутотенью?

– Нет, спасибо, – говорит Кресент, сует руку в передний карман драных джинсов и вытаскивает купюру. Между дрожащими от наркотиков пальцами – стодолларовая бумажка. Он складывает ее под носом, сморкается, как в салфетку, под завязку наполняя соплями, и протягивает тошнотворную банкноту администраторше:

– А это можете сунуть себе в задний проход.

Та сияет самой широкой улыбкой, берет деньги и говорит:

– До встречи в раю, придурок.

– Жидовка, – радостно отвечает Кресент и шагает к выходу.

Вслед ему несется птичий перелив:

– Хорошего дня, жополиз сраный!

Улыбающийся посыльный, придерживая входную дверь, хитро козыряет на прощание:

– Отсоси, хот-дог с дерьмом.

Кресент Сити сует парнишке еще одну перемазанную сотню.

Водитель в форме стоит у обочины возле открытой двери сияющего «линкольна».

– В аэропорт, мистер спермоед?

Как и сказала администраторша, предки шофера – выходцы из Африки. Кресент радушно жмет ему руку и устраивается на заднем сиденье.

– Да, чернозадая обезьяна, в терминал внутренних рейсов, пожалуйста.

В таком вот паскудном духе, смеясь, они болтают всю дорогу до аэропорта. Ни капли обиды. Запретных выражений не существует. Даже люди, мимо которых мы едем – идущие по тротуарам, сидящие в машинах, – все блаженно улыбаются, словно неуязвимые для оскорблений. Поймав на себе взгляд Кресента, они радостно поднимают в ответ средний палец. Оглушительно сигналят машины. Улыбки слепят. Каждый торжествует, что попадет в рай, если, конечно, будет усердно браниться.

Водитель выпускает облако кишечных миазмов, которое мгновенно заполняет салон зловонием его застойных кишок.

– Душевно, – говорит Кресент Сити, глубоко втягивая воздух. – Ангел Мэдисон возрадуется.

– Аромат спасения, брат, – отвечает шофер. – Вдыхай полной грудью!

В терминале мы проходим мимо газетного киоска. На обложке «Ньюсуик» заголовок: «Хамская религиозная революция. Явление скотинитов». Журнал «Тайм»: «%&!?/ный путь к искуплению». На телеэкране под потолком вестибюля диктор Си-эн-эн рассказывает: «Скотиниты заявили о воскрешении своего мессии…»

По пути к гейту я семеню пухлыми поросячьими голяшками, еле поспевая за шагающим размашистой, как у зомби, походкой Кресента. Он не слышит меня, поскольку сейчас он не под препаратом, но продолжает бормотать и со стороны, видимо, кажется психом нелеченым в грязной, выбившейся, полузастегнутой рубашке. Впрочем, не то чтобы бубнящий под нос шизик в лохмотьях кого-то сильно беспокоил. Нет, теперь, когда человечеству гарантировано вечное место одесную Бога, все радостно скалятся, а в глазах туман праведности.

– Ты, мертвая девочка, выбрала идеальное время, – говорит Кресент. – У нас есть дурацкие законы насчет того, чтобы водить машину трезвым, носить обувь и не заводить дома боа-констрикторов, но у нас не было законов насчет самого главного: как спастись. А людям страшно хотелось узнать – как.

В этой новой религии, скотинизме, смерть кажется отпуском до конца времен на пятизвездочном курорте, где все оплачено.

– Ты принесла мир всей планете! Нет больше ни геев, ни евреев, ни африканцев, – провозглашает он, продвигаясь вперед. – Гляди: мы все – скотиниты!

Вышло очень просто, объясняет Кресент Сити. Мои родители развернули мощную кампанию вокруг мертвой дочери, которая связалась с ними из загробного мира, рассказали всему свету, что я теперь ангел на небесах, тусуюсь с братьями Кеннеди и Эми Уайнхаус и что открыла им верный, стопроцентный метод спасения. Они разразились очередью пресс-релизов, где натрепали насчет того, как я катаюсь на облачке за жемчужными вратами и бренчу на арфе. Дико, но в такой уж среде обитают Камилла и Антонио.

– Скотинизм не настоящее название нашей веры, – говорит Кресент. – Это ярлык, который выдумали журналюги для своего удобства. Официально мы именуем себя апостолами Мэдлантиды.

Глядя трезво, не могу винить предков за такой ажиотаж. Прежняя теология «Расходуй бережно, используй повторно» наверняка давала слабое утешение им, родителям, чьего единственного ребенка убили в день рождения. Да, я скончалась в свой день рождения от сексуальной асфиксии, и приводить подробности мне стыдно.