Она судорожно вцепилась в подлокотник. Я должна вспомнить, надо только сосредоточиться. Внезапно ее охватила паника – где Герман? Он ведь не говорил, что ушел надолго. А вдруг он уехал? А вдруг он вообще ее бросил? Что же он говорил… Боже мой, только бы вспомнить, что он говорил. Эти шевелящиеся губы… Надо проверить, на месте ли его вещи. Бритта резко вскочила с дивана. Ей почему-то не хватало воздуха. Страх, страх… что же он сказал?

Бритта заглянула в гардероб и немного успокоилась – все пиджаки, свитера, сорочки оказались на месте. Но она по-прежнему не знала, где муж. Не могла вспомнить, что он сказал, уходя.

Она легла на кровать, поджала ноги, обхватила их руками и горько заплакала. Ее мозг тает. Секунда за секундой, минута за минутой. Кто-то безжалостно стирает жесткий диск ее памяти – и она ничего не может с этим поделать. Она совершенно беспомощна.

– Вот и вы! Погуляли, как я погляжу, на славу, долго вас не было!

Эрика подхватила дочку, и та чмокнула ее в щеку, правда промахнулась – поцелуй повис в воздухе.

– На славу… а почему ты не работаешь?

Эрика вздохнула.

– Это всегда так… Начать очень трудно. Сижу смотрю на дисплей и жую ириски. Если так будет продолжаться, к последней главе буду весить не меньше центнера. – Она помогла Патрику раздеть Майю. – Знаешь, я не удержалась. Начала читать мамины дневники.

– Интересно? – Патрик был рад, что не последовала просьба описать долгую прогулку в деталях.

– Как тебе сказать… В основном бытовые подробности. Я прочла всего несколько страниц. Почему-то не хочется читать все подряд… Может, чаю выпьем?

– Еще бы! – Патрик повесил одежду на вешалку и последовал за Эрикой в кухню.

Майя сразу потопала к ящику с игрушками. Через несколько минут Эрика поставила на стол дымящиеся кружки с чаем. Они уселись друг напротив друга.

– Ну давай… рассказывай. – Эрика пристально уставилась на Патрика.

Слишком хорошо она его знала – взгляд исподлобья, пальцы, выбивающие дробь на столе… Что-то он явно не хотел или не решался ей поведать.

– Что рассказывать? – спросил Патрик с вполне достойно, как ему показалось, разыгранным недоумением.

– Знаешь, голубой глаз не поможет. Что ты скрываешь? – Она отхлебнула глоток чая. Ей почему-то смешно было смотреть, как он изворачивается.

– ^Ну…

– Что – ну? – Эрика мысленно устыдилась, что испытывает некое садистское удовольствие, глядя на его смущение.

– Кое-что случилось, пока мы гуляли…

– Что-то я не заметила… Одежда чистая, руки-ноги целы… Что же такое случилось?

Патрик отпил чаю и взял печенье, чтобы выиграть время на подготовку презентации.

– Ну… мы шли к мельнице Лерстена и встретили моих коллег…

Она молча ждала продолжения.

– К ним поступил сигнал… в общем, они ехали по вызову. В доме по дороге к Гамбургсунду нашли труп.

– Но у тебя же отпуск, с какой стороны это тебя должно касаться? – Эрика поднесла чашку ко рту, но не отпила ни глотка, а вместо этого недоверчиво уставилась на Патрика. – Ты же не хочешь сказать, что…

– Именно… – Патрик опустил глаза.

– Ты взял Майю на место преступления? Повел ее смотреть на труп?

– Да… То есть нет… Конечно нет! Она побыла с Мартином, а я заглянул в дом. Труп был в доме, в библиотеке. А Майя разговаривала с астрами. Во дворе.

Он попытался улыбнуться, но встретил ледяной взгляд.

– Ты взял Майю на место преступления? – повторила Эрика. – Ты заглянул в дом, где был труп? У тебя отпуск по уходу за ребенком! Неужели трудно было сказать, что у тебя отпуск? Что ты сейчас не работаешь?

– Заглянул, и все, – беспомощно произнес Патрик.

Эрика права. У него отпуск. По ребенку. Они должны справляться без него. И конечно, не надо было тащить туда Майю. Кто знает, что происходит в голове у годовалой девчушки, что она запоминает, а что оставляет без внимания.

Придя к этому научному выводу, он тут же сообразил, что сказал не всю правду. Он проглотил слюну и добавил:

– Это убийство.

– Убийство! – почти взвизгнула Эрика. – Убийство! Я не нахожу слов!

– Все, на этом закончено. Пальцем не шевельну. До января я в отпуске. Им это прекрасно известно. Только Майя, честное слово!

– Смотри, – тихо проворчала Эрика.

Если бы она сказала это слово чуть погромче, получился бы львиный рык. Она отвернулась, изображая гнев, но любопытство взяло верх. Эрика немного успокоилась.

– И где это? Кто убитый?

– Ни малейшего представления. Большой белый дом – если идти от мельницы, первый поворот направо.

Эрика посмотрела на него внимательно. Выражение лица у Патрика было странное.

– Большой белый дом? Сруб?

Патрик попытался вспомнить, как выглядел дом, и кивнул.

– Сруб. На почтовом ящике фамилия Франкель.

– Я знаю, кто этот человек. Вернее, эти люди. Аксель и Эрик Франкель. Ты же знаешь! Эрик Франкель – это ему мы отнесли эту нацистскую медаль на экспертизу.

Патрик остолбенел. Как он мог забыть? К тому же Франкель – такая редкая фамилия.

Майя весело болтала сама с собой в гостиной на языке, понятном во всем мире только ей одной.

Они вернулись в отдел только к вечеру. Приезжал криминалист Турбьёрн Рюд со своими помощниками. Они основательно зафиксировали все, что можно было зафиксировать, и уехали. Покойника увезли – теперь дело за судебными медиками. Пусть колдуют.

– Ничего себе понедельничек, – вздохнул Мельберг, выходя из машины в подземном гараже.

– Да уж, – согласился Йоста. Он никогда не бросал слов на ветер.

Когда они вошли в помещение, Мельберг едва успел уловить мелькнувшую тень, как через секунду пес уже облизал ему физиономию, опершись лапами на плечи.

– Кончай! – рявкнул Мельберг.

Пес опустил уши и, понуро виляя задом, поплелся в приемную к Аннике. Ладно, хоть одна душа ему искренне рада. Мельберг вытер лицо тыльной стороной ладони и проворчал что-то для порядка. Йоста с трудом сдерживал смех.

У себя в кабинете он, все еще похохатывая, уселся за стол – и вздрогнул от удивления, услышав хорошо знакомый крик.

– Эрнст! Эрнст! Иди сюда!

Йоста удивился. Эрнста уволили уже довольно давно, и он не слышал ни слова, что тот собирается вернуться на работу.

– Эрнст! Кому сказано – иди сюда!

Йоста высунул нос в коридор. Мельберг, красный от злости, показывал на что-то на полу. Рядом, поджав хвост, стоял понурый пес.

– Эрнст! Что это?!

Пес изо всех сил пытался сделать вид, что не понимает, о чем речь. Но кучка на полу говорила сама за себя.

– Анника! – заревел Мельберг.

Секретарша отдела появилась ровно через две секунды.

– Оп-ля, – сказала она весело, – несчастный случай. Дорожное происшествие.

Пес благодарно на нее посмотрел и подошел поближе.

– Дорожное происшествие! Эрнст накакал на пол!

Тут уже Йоста не удержался и прыснул. Попытался прекратить, но засмеялся еще сильней, да так заразительно, что смешливая Анника тоже захохотала.

– Что у вас происходит? – с любопытством спросил подошедший Мартин. За спиной его стояла миниатюрная Паула.

– Эрнст… – Йоста задыхался от хохота. – Эрнст наложил кучу.

Мартин непонимающе уставился на Йосту, но когда тот перевел взгляд с аккуратной кучки на полу на Мельберга, все стало ясно.

– Ты что, назвал щенка Эрнстом? – Ему тоже стало смешно.

Теперь не смеялись только готовый вот-вот взорваться Мельберг и ничего не понимающая Паула.

– Потом объясню, – успокоил ее Мартин и суставом указательного пальца вытер слезу в углу глаза. – Неплохо придумано, Бертиль!

– Что ж, посмеяться тоже не грех. – Мельберг принужденно улыбнулся. – Анника, проследи, чтобы все было убрано… Невозможно работать.

Он проворчал что-то и уселся за письменный стол. Пес несколько раз перевел глаза с Анники на Бертиля, потом решил, должно быть, что гроза миновала, и, помахивая хвостом, подошел к новому хозяину.

Остальные удивленно переглянулись. Что-то этот приблудок нашел в их начальнике, чего они, очевидно, не заметили.

Весь вечер она думала об Эрике Франкеле. Эрика была не особенно хорошо с ним знакома, но одно несомненно: Эрик и его брат Аксель составляли неотъемлемую часть общественной жизни в Фьельбаке. «Докторские сыновья» – их так и называли в городке, хотя прошло уже не меньше пятидесяти лет с тех пор, как их отец работал здесь врачом, и не меньше сорока, как он ушел из жизни.

Сравнительно недавно она была у них. Братья жили в старом родительском доме, оба не женаты, и у обоих одно и то же хобби – пламенный интерес к нацистской Германии, хотя у каждого по-своему.

Эрик преподавал историю в старших классах, а после ухода на пенсию продолжал собирать коллекцию, посвященную нацизму. Аксель, старший брат, был как-то связан с центром Симона Визенталя. Она слышала, что у него во время войны были какие-то крупные неприятности.

Сначала она позвонила Эрику и рассказала о своей находке, подробно описала медаль и спросила, не может ли он помочь выяснить ее происхождение – она нашла ее в вещах покойной матери. Помнится, ее ошарашила его реакция. Он долго молчал. Она несколько раз крикнула «алло!» в трубку: решила, что он куда-то ушел. Потом Эрик странным тоном попросил принести ему медаль, чтобы он мог на нее посмотреть. Ее это почему-то насторожило – долгое молчание, странная искусственная интонация. Но она ни слова не сказала Патрику – решила, что все себе напридумывала. Тем более что, когда она приехала, все прошло довольно буднично. Эрик вежливо ее встретил и пригласил в библиотеку. Она показала ему медаль. Он с умеренным интересом повертел награду в руках, потом долго разглядывал в лупу и попросил разрешения временно оставить у себя – ему, как он сказал, надо собрать кое-какую дополнительную информацию. Конечно, конечно, в этом весь смысл.

Он показал ей свою коллекцию. Со странной смесью страха и интереса Эрика разглядывала предметы, так тесно связанные с жутким недавним прошлым. Наконец решилась спросить: почему человек, очевидно ненавидящий это прошлое и все, что с ним связано, окружил себя вещами, ежеминутно о нем напоминающими?

Эрик ответил не сразу. Он задумчиво водил пальцем по фуражке с эмблемой СС, формулируя ответ.

– Как бы вам сказать… Я не очень верю в человеческую память, – сказал он наконец. – Без напоминаний, без вещей, которые можно потрогать или хотя бы посмотреть на них, мы легко все забываем… особенно то, что хотим забыть. Это собрание напоминаний. И еще кое-что… Мне очень не хотелось бы, чтобы на эти вещи кто-то смотрел другими глазами. С восхищением…

Эрике показалось, что она поняла его мысль. А может быть, и не совсем. Она пожала ему руку, поблагодарила и ушла.

А теперь он мертв. Не просто мертв – убит. Может быть, вскоре после ее посещения. Патрик сказал, что старик там сидел мертвый все лето. Точно неизвестно, но, скорее всего, так.

И теперь она опять вспомнила поразившие ее при первом разговоре интонации Эрика.

– А ты не знаешь, медаль нашли?

Патрик удивленно уставился на нее.

– Я об этом даже не подумал. Понятия не имею. Но на первый взгляд никаких признаков ограбления. А даже если это ограбление, кому нужна старая нацистская медаль? Это же не раритет… Наверняка сохранилось немало таких побрякушек.

– Да… скорее всего, ты прав, – медленно произнесла Эрика, не в силах справиться с неприятным чувством, которое вряд ли смогла бы определить. Жалость? Страх? Настороженность? – Позвони завтра в отдел и спроси насчет медали.

– Не знаю… Не думаю, чтобы они специально искали какую-то медаль. Узнаем потом у его брата. Наверняка лежит где-то.

– Да… у Акселя. А где он, кстати? Что же, его, значит, не было все лето?

Патрик пожал плечами.

– Если ты не забыла, у меня родительский отпуск. Можешь позвонить Мельбергу и спросить.

– Очень остроумно! – фыркнула Эрика, но тревога не отпускала. – И все же странно. Почему Аксель его не нашел?

– Ты же сама сказала, что, когда ты приходила к Эрику, брат был в отъезде.

– Да… Эрик сказал, что брат уехал за границу. Но это было в начале июня.

– А почему тебя это беспокоит? – Патрик покосился на телевизор. Сейчас начнется его любимая программа «Наконец-то дома».

– Да не знаю я!

Эрика и сама не могла объяснить, откуда взялось это странное беспокойство, но все время вспоминала долгое молчание Эрика. Слышала его слегка дрожащий голос, когда он попросил ее зайти и показать медаль. Что-то его либо взволновало, либо испугало. Медаль.

Она села у телевизора и попробовала сосредоточиться на столярных достижениях Мартина Тимелля^[2]. С ее точки зрения, дело у него шло не особенно.

– Ты бы только видел, дед! Этот черножопый хотел пролезть без очереди. Я его одним ударом срубил, а потом еще врезал ногой по яйцам. Он потом там с четверть часа валялся!

– И чего ты этим добился, Пер? Помимо того, что тебя могут осудить за нанесение телесных повреждений и отправить в колонию для несовершеннолетних? Ты не только не помог, но и навредил – симпатий никаких твой поступок ни у кого не вызовет, а наши противники только этого и ждут. – Взгляд Франца был суровым и холодным.

Иногда он просто не знал, как обуздать эти подростковые гормональные бури. И потом… он же был совершенным невеждой, этот парень. Армейские штаны, грубые сапоги, бритая голова – а за всем этим прячется пугливый пятнадцатилетний подросток. Чистый лист бумаги… Он и понятия не имеет, как устроен мир. Понятия не имеет, что разрушительные импульсы нужно подавлять, вернее – не подавлять, а копить и направлять, в один прекрасный день они станут копьем, направленным в самое сердце прогнившего общества.

Мальчик смущенно повесил голову. Они сидели на ступеньках крыльца. Франц знал, что паренек своим поступком хотел произвести впечатление главным образом на него, и именно поэтому считал своим долгом раз и навсегда объяснить мальчику, в чем его ошибка. Мир холоден и безжалостен, и победителями могут стать только сильные.

И в то же время Франц очень любил внука. Он положил руку на плечи Пера – худые плечи подростка. Пер унаследовал его конституцию – высокий, худой, с узкими плечами. Никакая силовая гимнастика этого не исправит.

– Всегда надо сначала подумать, – сказал Франц заметно мягче. – Сначала подумать, а уже потом действовать. Слово, а не кулаки – вот наше оружие. Насилие в самую последнюю очередь.

Он обнял его посильнее. Пер на секунду прислонился к нему, как он всегда делал, когда был маленьким, но сразу отодвинулся – он уже мужчина. Никаких телячьих нежностей. И самое важное – чтобы дед им гордился.

– Я знаю, дед. Я просто из себя вышел – а чего он лезет без очереди? Они везде лезут. Думают, весь мир им принадлежит, а уж Швеция – и подавно. Это меня и злит.

– Знаю, знаю. – Франц снял руку с плеча и похлопал внука по колену. – Но думай… всегда сначала думай. Какая от тебя польза, если ты сидишь в камере?

* * *

Кристиансанд, 1943 год

Все время плавания до Норвегии его мучила морская болезнь. Остальные, как ему казалось, просто не замечают качки. Привычка. Выросли на море. У них, как говорил отец, «морские ноги» – ходят по раскачивающейся палубе, как по лужайке. А он намертво вцепился в релинг, и ему ничего так не хотелось, как вырвать всю эту муть, которая поднималась от желудка к голове. Но Аксель сдерживал рвоту. Ему не хотелось давать повод для насмешек рыбаков – пусть и беззлобных. Он был слишком горд для этого. Как только он сойдет на берег, тошнота тут же исчезнет, он знал это по опыту. Не в первый раз.

– Земля! – крикнул Элуф, шкипер. – Через четверть часа зачалимся.

Элуф внимательно посмотрел на подошедшего Акселя. Загорелое обветренное лицо с глубокими морщинами – с раннего детства в море.

– Пришел в себя? – Элуф огляделся.

В гавани Кристиансанда у пирсов стояли немецкие корабли, как напоминание о положении дел. Немцы оккупировали Норвегию, Швеция пока избежала этой участи, но никто не знал, надолго ли.

– Ты занимаешься своим делом, я – своим.

Ответ прозвучал резче, чем Аксель того хотел, но он постоянно чувствовал уколы совести. Волей-неволей он подвергал людей риску, а этого ему вовсе не хотелось. Но, напомнил он себе, я никого не заставляю. Когда он спросил Элуфа, не разрешит ли он ему иногда… с кое-какими товарами… – тот не раздумывая ответил согласием. И ни разу не спросил, что это за «товары» – ни он, ни кто другой из экипажа «Эльфриды».

Они зачалились у пирса, проверили кранцы. Элуф взял толстую папку с судовыми документами – немцы ничего не оставляли на волю случая. Каждый раз, прежде чем начать разгрузку, им предстояло одолеть долгую и утомительную бумажную волокиту. Как только проверка бесчисленных справок и удостоверений закончилась, они приступили к разгрузке – в накладных стояло «детали машин». Норвежские грузчики таскали по трапу ящики с оборудованием – разумеется, под наблюдением вооруженных немецких часовых. Аксель ждал темноты. Его «товары» можно разгружать только ночью. Собственно, как правило, ничего особенного в них не было, в этих товарах. Продукты. Продукты и информация. И на этот раз тоже.

Экипаж собрался в кубрике. Ужин пошел в тягостном, напряженном молчании. Аксель начинал беспокоиться – назначенное время уже прошло. Осторожный стук заставил всех вздрогнуть. Аксель выскочил на палубу, оторвал пару едва наживленных досок палубного настила и начал один за другим вытаскивать из трюма деревянные ящики. Под аккомпанемент немецкой речи из барака поблизости они выгрузили ящики на пирс. Немцы были пьяны, что заметно облегчало дело. Трезвый немец опасен. Пьяный немец тоже опасен, но не более, чем пьяный другой национальности.

Тихое «спасибо» – и ящики исчезли в темноте. Слава богу, еще один раз все прошло гладко. С опьяняющим чувством облегчения Аксель спустился в кубрик. Никто не сказал ни слова – только Элуф внимательно посмотрел на него, кивнул и начал набивать трубку. Акселя переполняло чувство благодарности к этим людям. Они противостояли штормам и немцам с одинаковым спокойствием и выдержкой. Моряки понимали, что от судьбы не уйдешь – важно делать свое дело как можно лучше и жить как можно честнее. Остальное – в руках провидения.

Аксель вдруг понял, что очень устал. Он заснул немедленно, укачанный легким покачиванием баржи и ласковым чмоканьем воды о корпус судна. Немцы в бараке затянули песню, но этого он уже не слышал.

* * *

– Ну и к чему мы пришли? – Мельберг оглядел собравшихся.

Кофе был сварен, булочки поданы, все игроки на месте.

Паула прокашлялась.

– Я говорила с братом. С Акселем. Он работает в Париже и каждое лето проводит там. Он уже по дороге сюда. Был в совершенном отчаянии, когда я рассказала, в чем дело.

– А ты узнала, когда он уехал? – спросил Мартин, заглянув в блокнот.

– Третьего июня, как он говорит. Проверю, само собой.

Мартин кивнул.

– От Турбьёрна что-нибудь получили? Хотя бы предварительно? – Мельберг пошевелил затекшими ногами.

Эрнст улегся на них всей своей тяжестью и ни за что не желал покидать хозяина, а Мельберг почему-то не решался его прогнать.

– Пока нет, – сказал Йоста и потянулся за булочкой, – я говорил с ним утром. Завтра что-нибудь выясним.

– Проследи. – Мельберг осторожно освободил ноги.

Однако пес, помедлив секунду, тяжко вздохнул, приподнялся и занял прежнюю позицию. При этом слегка боднул Мельберга в голень – больше так не делай.

– Подозреваемые? Враги? Какие-то угрозы? Хоть что-то? – Мельберг с надеждой посмотрел на Мартина, но тот только покачал головой.

– Никаких сообщений не поступало… разве что его сомнительное увлечение. Нацизм всегда пробуждает дурную кровь.

– Поедем к нему домой и посмотрим повнимательнее. Может, найдутся какие-то письма с угрозами.

Все с удивлением посмотрели на Йосту. Йоста проявлял инициативу крайне редко.

– Возьми Мартина и поезжай, – согласился Мельберг. – Сразу после оперативки.

Он с одобрением посмотрел на Йосту, который к тому времени уже успел принять свою обычную летаргическую позу. Йоста Флюгаре оживлялся только на площадке для гольфа – все это знали и давно с этим примирились.

– Паула, на тебе брат… как его? Аксель? Встретишь в аэропорту и поговоришь как следует. Поскольку мы точно не знаем, когда погиб Эрик, вполне может быть, что братик треснул его по голове и улетел в Париж. Когда он прилетает?

Паула заглянула в блокнот.

– Завтра утром. В Ландветтер.

– Ты должна быть первой, кто его встретит. – Мельберг энергично задвигал ногами – уже началось неприятное покалывание.