– В точку, – сказал Мартин.

Он был самым молодым сотрудником, но уже чувствовал себя опытным полицейским. За пару лет, что Мартин здесь работал, он принимал участие в очень сложных расследованиях. К тому же недавно стал папой. Казалось, в тот момент, как Пия родила дочь, он вытянулся на несколько сантиметров.

– Ты видел приглашение? – Йоста потянулся за печеньем «Баллерина» и принялся аккуратно отделять светлую печеньку от темной.

– Какое приглашение?

– Мы удостоились чести быть подопытными кроликами в новом спа-центре, который открывается в Фьельбаке.

– «Бадис»? – заинтересовался Мартин.

– Он самый. Новый проект Эрлинга. Будем надеяться, что это у него получится лучше, чем тот идиотский «Долбаный Танум».

– А мне кажется, это неплохая идея. Большинство парней приходят в ужас при одной мысли о чистке лица, но я как-то попробовал в Гётеборге, и, скажу вам, это чертовски хорошая штука. Кожа после этого была нежная, как попка младенца.

Йоста с недоверием посмотрел на своего младшего коллегу. Чистка лица? Только через его труп. Никому он не даст намазывать какую-нибудь дрянь себе на лицо.

– Ну, посмотрим, что нам предложат. Надеюсь, хоть покормят. Я не против вкусного десерта.

– Вряд ли. В таких местах они больше заботятся о фигуре, чем о хорошей жратве.

Йоста изобразил кислую мину. Он весил столько же, как когда окончил университет. Фыркнув, взял еще одно печенье.

* * *

В доме их встретил полный хаос. Майя с Лисен прыгали на диване, Эмма с Адрианом дрались из-за DVD-фильма, а близнецы вопили во все горло. Мама Патрика выглядела так, словно готова была броситься со скалы в море.

– Слава богу, вы дома! – воскликнула она, вручая орущих младенцев Патрику и Эрике. – Не понимаю, что с ними. Они словно с ума сошли. Я пыталась их накормить, но пока я кормлю одного, другой вопит и не дает первому сосредоточиться на еде и… – Она сделала паузу, чтобы вдохнуть воздуха.

– Присядь, мама, – попросил Патрик.

Он пошел за бутылочкой для Антона. Мальчик был весь красный, крики сотрясали его маленькое тельце.

– Захватишь бутылочку для Ноэля тоже? – Эрика пыталась укачать орущего малыша.

Антон и Ноэль были еще маленькими. Не то что Майя, которая уже родилась крупной девочкой. Как птенчики, они лежали в куветах под капельницей и с иголками в руках. Но дети были сильными и скоро начали набирать вес. Аппетит у них был хороший. Однако, естественно, родители все равно переживали.

– Спасибо, – Эрика приняла протянутую ей бутылочку и присела в кресло с Ноэлем в руках. Он тут же начал жадно сосать бутылочку. Патрик присел напротив с Антоном, который быстро последовал примеру брата. Эрика подумала, что отсутствие молока у нее давало свои преимущества. Они могли делить ответственность за детей. С Майей так не получалось. Казалось, дочка не отлипала от ее груди никогда.

– Как все прошло? – спросила Кристина. Спустив Майю и Лисен с дивана, она велела им идти играть в комнату Майи. Эмма и Адриан уже исчезли.

– Что сказать? Я переживаю за Анну, – ответила Эрика.

– Я тоже, – Патрик уселся поудобнее. – Такое ощущение, что она закрывается от Дана, отталкивает его от себя.

– Знаю. Я пыталась говорить с ней. Но после того, что случилось… – Эрика покачала головой.

За что ей это? Анна столько лет жила в аду. И только в последние годы она наконец обрела покой. И она так ждала этого ребенка. Нет, жизнь обошлась с ней несправедливо.

– Эмма и Адриан чувствуют себя неплохо, – Кристина посмотрела вверх, откуда доносился детский смех.

– Да, судя по всему. Они рады, что мама наконец вернулась домой. Но боюсь, что реакция еще последует, – высказала свое мнение Эрика.

– Наверное, ты права, – сказала Кристина и повернулась к сыну. – А ты как? Разве ты не должен отдыхать дома? Никто тебе не скажет спасибо за то, что ты убиваешься в этом участке. Твоя болезнь – это предупреждение.

– Сейчас там поспокойнее, – вставила Эрика, – но я сказала ему то же самое.

– Я хорошо себя чувствую. Работа мне на пользу. Но ты знаешь, что я задержался бы дома побольше, если бы ты попросила, – сказал Патрик, ставя пустую бутылочку на стол и выпрямляя Антона, чтобы он мог срыгнуть.

– Мы справляемся, – произнесла Эрика, и она не лукавила.

После рождения Майи ей казалось, что она все время как в тумане. Но на этот раз все было по-другому. Может, обстоятельства, при которых появились на свет близнецы, не оставили места для депрессии. Кроме того, у младенцев был строгий распорядок дня в больнице, что тоже хорошо сказалось на их поведении. Они послушно спали и ели в нужное время, притом одновременно. Нет, Эрика была уверена в том, что справится с детьми одна. И она наслаждалась каждой секундой времени, которое проводила с детьми. Ведь она чуть их не потеряла. Зажмурившись, Эрика прижалась носом к головке Ноэля. Пушок на его макушке напомнил ей об Анне. Эрика еще крепче зажмурилась. Нужно придумать, как помочь сестре. Эрика чувствовала себя такой беспомощной. Она сделала глубокий вдох. От Ноэля так хорошо пахло…

– Милый, – пробормотала она ему в макушку, – мой сыночек.

* * *

– Как дела на работе? – спросила Сигне, чтобы снять напряжение.

Она была занята тем, что выкладывала на тарелки хорошие порции мяса, картофельного пюре и горошка со сливочным соусом. С тех пор как Матте переехал в дом, у него не было аппетита. Она готовила его любимые блюда, но он едва к ним притрагивался. И это когда он ужинал у них, а что он ел один в своей квартире – оставалось для нее загадкой. И он был такой худой, что жалко смотреть. Слава богу, он немного оправился от случившегося. Когда они навещали его в больнице, она не могла сдержать слез. На его теле живого места не было, а лицо распухло до неузнаваемости.

– Все хорошо.

Сигне дернулась при звуке его голоса. Он так медлил с ответом на вопрос, что она уже и забыла, что задала его. Матте ковырялся в пюре и отрезàл от мясного рулета крошечные кусочки. Она, затаив дыхание, смотрела, как он подносит вилку ко рту.

– Хватит смотреть, как он ест, – проворчал Гуннар; он уже накладывал себе добавки.

– Прости, – извинилась Сигне, качая головой. – Я так рада, что ты ешь.

– Я не умру от голода, мама. Видишь, я ем. – Словно в подтверждение своих слов, он подцепил большой кусок и поднес ко рту.

– Ты же не перерабатываешь в коммуне?

Сигне поймала на себе еще один раздраженный взгляд Гуннара. Он считал, что жена ведет себя как наседка, и хотел, чтобы она оставила сына в покое. Но Сигне ничего не могла с собой поделать. Матте – ее единственный сын, и не раз с той самой декабрьской ночи, когда он появился на свет, она просыпалась в холодном поту от страха, что с ним что-нибудь случилось. Для нее не было на свете ничего важнее его благополучия. Как и для Гуннара, который тоже боготворил сына. Просто он был сильнее ее и не позволял страху за ребенка брать власть над собой. Сама же Сигне все время пребывала в страхе. Когда Матте был маленьким, она подозревала у него порок сердца и заставляла врачей по сто раз все проверять. Первый год жизни ребенка она почти не спала: все время вставала и проверяла, дышит ли он. Когда он был школе, еду на обед она разрезала ему на мелкие кусочки, чтобы сын случайно не подавился и не умер. По ночам ей снились кошмары, в которых он попадал под автомобиль. Когда Матте достиг подросткового возраста, ее кошмары стали еще хуже: драки, пьяное вождение, алкогольное отравление. Порой ее крики будили Гуннара. Кошмары не давали ей спать, и она сидела допоздна и ждала, пока Матте вернется домой. Взгляд ее метался между дверью, окном и телефоном. И при каждом шорохе сердце у нее вздрагивало.

Ночи стали спокойнее лишь с его отъездом из дома. Это было странно. Ведь теперь Сигне вообще не знала, где он и что. Но была уверена, что он не будет рисковать собой. Она приучила его к осторожности. И он не стал бы никому причинять боли. По ее логике, это означало, что и ему никто не причинит зла. Сигне улыбнулась при воспоминании обо всех животных, которых он притаскивал домой в детстве. Раненых, брошенных, голодных и больных. Три кошки, два задавленных ежа, воробей со сломанным крылом. Не говоря уже о змее, которую Сигне обнаружила случайно, когда клала чистое белье в шкаф. После того случая она заставила его дать слово, что он больше не будет притаскивать в дом рептилий. Матте неохотно согласился. Она очень удивилась, когда сын не стал ветеринаром или врачом. Но ему понравилось в экономическом университете. Математика давалась ему легко. Работа в коммуне ему нравилась. Но все равно что-то в нем ее настораживало. Она не могла сказать, что именно, но недавно к ней вернулись кошмары. Каждую ночь Сигне просыпалась в холодном поту. Что-то явно было не так, но ее вопросы оставались без ответа. Ей оставалось только смотреть за тем, хорошо ли он питается. Ему нужно набрать вес.

– Может, поешь еще немного? – умоляюще попросила она, когда Матте отложил вилку. На тарелке оставалось больше половины.

– Прекрати, Сигне, оставь его в покое, – вставил Гуннар.

– Ничего страшного, – выдавил улыбку Матте.

Ему не хотелось, чтобы мама страдала, хоть он и знал, что папа как та собака, что лает, но не кусает, и вся его строгость лишь напоказ. Добрее его человека не была.

Сигне ощутила угрызения совести. Это ее вина, это она слишком переживает по всяким пустякам.

– Прости, Матте. Ешь сколько захочешь.

«Матте» – так он называл себя, когда едва начал говорить и еще не мог правильно произнести свое имя. Вскоре и другие тоже стали называть его так.

– Знаешь, кто приехал в гости? – спросила она, убирая со стола.

– Понятия не имею. Кто?

– Энни!

Матте дернулся.

– Энни? Моя Энни?

Гуннар фыркнул:

– Я знал, что может привлечь твое внимание. Ты всегда был к ней неравнодушен.

– Отстань.

Сигне вспомнила, как он подростком, с челкой, закрывающей глаза, запинаясь, сообщил ей, что встретил девушку.

– Я ей сегодня отвозил еды, – добавил Гуннар. – Она на Гастхольмене.

– Уф, не говори так^[1]. Это место называется Грошер.

– Когда она приехала? – спросил Матте.

– Вчера, думаю. Она вместе с сыном.

– И на сколько?

– Она не сказала.

Гуннар положил пластинку снюса под губу и откинулся на спинку стула.

– С ней все хорошо? – спросил Матс.

Отец кивнул.

– Выглядит она хорошо, как обычно. Наша Энни красавица. Только глаза грустные, но, может, это мне померещилось. Может, какие проблемы дома. Откуда мне знать?

– Да, лучше о таких вещах не сплетничать, – сказала Сигне. – А мальчика ты видел?

– Нет, Энни встретила меня на пристани. Но ты можешь съездить к ней в гости, – Гуннар повернулся к Матте. – Она наверняка будет рада гостям. Она там одна на Гастхоль… Ой, прости, на Грошере, – поправил он, бросая взгляд на жену.

– Все это глупые суеверия. Не стоит их поощрять, – высказалась Сигне, нахмурив брови.

– Энни в них верит, – тихо произнес Матте. – Она всегда говорила, что ощущала их присутствие.

– Чье присутствие?

Сигне не хотелось об этом говорить, но любопытство пересиливало.

– Присутствие мертвых. Энни говорила, что видит их и слышит и что они не желают никому зла, что они просто не ушли в иной мир.

– Фу. Давайте лучше примемся за десерт. Я приготовила кисель из ревеня.

Сигне вскочила.

– Все это глупости, но в одном вы правы: Энни будет рада гостям.

Погруженный в свои мысли, Матс не ответил.

Фьельбака, 1870 год

Эмели была в ужасе. Она никогда раньше не видела моря. Никогда не была в лодке, если эту дырявую посудину можно было назвать лодкой.

Она крепко вцепилась в перила. Казалось, волны швыряют ее из стороны в сторону вместе с лодкой. Она утратила контроль над своим телом. Поискала глазами глаза Карла, но он, стиснув зубы, вглядывался в то, что ждало их на горизонте. Слова продолжали звучать у нее в ушах. Может, это и болтовня старухи, но она крепко засела у нее в голове. Старуха спросила, куда они едут, в гавани Фьельбаки, когда они грузили вещи в лодку.

– Грошер, – ответила она весело. – Мой муж – новый смотритель маяка.

Но старуху это не впечатлило. Она только фыркнула и с неприятным смешком добавила:

– Грошер? В этих местах его Грошером никто не называет…

– Вот как?

У Эмели появилось чувство, что не стоит дальше расспрашивать, но она не смогла справиться с любопытством:

– И как же его называют тогда?

Старуха сначала не ответила, а потом, понизив голос, произнесла:

– Здесь он зовется Гастхольмен.

– Гастхольмен? – Нервный смех Эмели унесли волны. – Какое странное название. Почему?

У старушки заблестели глаза.

– Потому что у нас говорят, что души умерших на нем никогда не покидают остров.

Она развернулась и ушла, оставив Эмели стоять посреди мешков и коробок. В одно мгновенье радость сменилась отчаянием, и в горле встал комок. Казалось, смерть наступит в любую секунду. Море было таким огромным, таким свирепым. Оно, казалось, всасывало ее в себя. Эмели не умела плавать, и если лодка перевернется на волнах, она сразу утонет, как бы Карл ни утверждал обратное. Вцепившись еще сильнее в перила, Эмели уставилась взглядом в пол, или в палубу, как ее называл муж.

– Там, впереди, – Грошер, – сообщил Карл.

Это означало, что надо поднять глаза, и Эмели, сделав глубокий вдох, оторвала взгляд от пола и посмотрела туда, куда он показывал. Первое, что ее поразило, – красота острова. Небольшой, он был весь залит солнцем. Серые скалы сверкали на солнце. Маленький домик был весь увит розами. Эмели поразилась, как им удавалось выжить в столь суровых условиях. С западной стороны острова скалы резко обрывались в море, но с восточной мягко спускались к воде. Внезапно волны успокоились. Эмели, уже влюбленная в Грошер, с нетерпением ждала, когда снова почувствует твердую почву под ногами. Она загнала слова старухи глубоко в подсознание. Такая красота просто не могла таить в себе что-то плохое.

Ночью она снова их слышала. Эти голоса, этот шепот из детства. Часы показывали три, когда она проснулась. Сначала Энни не поняла, что ее разбудило, а потом услышала. Они говорили внизу. Скрипнул стул. О чем могли мертвые разговаривать между собой? О том, что случилось перед тем, как они умерли, или о том, что происходит сейчас?

Энни ощущала их присутствие на острове, сколько себя помнила. Мама рассказывала, что она в детстве вдруг начинала махать рукой или смеяться так, словно видела то, что никто больше не видел. Голос, тень, чье-то присутствие в комнате. Но они не желали ей зла. Энни знала это тогда и знала сейчас. Долгими ночами она лежала в постели без сна, вслушиваясь в их голоса, пока не засыпала под их журчание. Наутро она помнила только это журчание, словно в далеком сне. Энни приготовила завтрак себе и Сэму, но сын отказывался есть свои любимые хлопья.

– Милый, ну пожалуйста, хотя бы одну ложечку! – умоляла она его, но все безуспешно. Со вздохом Энни отложила ложку в сторону. – Ты должен есть, понимаешь? – погладила она мальчика по щеке.

Он не произнес ни слова с тех пор, как они прибыли на остров. Но Энни загоняла тревогу в глубь подсознания. Надо дать ему время, не давить на ребенка, просто быть рядом, пока он не забудет все плохое. Пребывание на Грошере пойдет ему на пользу. Тут нет ничего и никого, кроме скал, солнца и соленого моря.

– Знаешь что? Забьем на еду и пойдем искупаемся! – объявила она.

Не получив ответа, Энни просто взяла малыша на руки и вынесла на солнце. Нежно раздев ребенка, она отнесла его на руках в воду, словно младенца, а не пятилетнего карапуза, которым он был. Вода была прохладной, но ребенок не протестовал, позволяя ей окунать его в воду. Энн прижала его голову к своей груди. Отдых – лучшее лекарство. Они подождут здесь, пока шторм не утихнет, пока все не станет как прежде.

* * *

– Не ждала тебя раньше понедельника, – Анника сдвинула очки на кончик носа и окинула Патрика взглядом. Он стоял в дверях ее кабинета, который по совместительству являлся рецепцией.

– Эрика меня выставила. Сказала, что больше не в силах видеть мою унылую рожу дома, – он попытался изобразить улыбку, но после вчерашнего это было нелегко.

– И я могу ее понять, – отозвалась Анника, но в глазах ее была грусть: смерть ребенка никого не оставляет равнодушным. А с тех пор, как они с мужем Леннартом узнали, что скоро смогут забрать свою долгожданную приемную дочь, Анника стала чрезмерно чувствительной, особенно когда дело касалось детей.

– Все спокойно?

– Более-менее. Обычная рутина. Стрёмбергша звонила третий раз за неделю и утверждала, что зять хочет ее убить. И пара подростков попались на магазинных кражах в Хедемурсе.

– Жизнь бурлит, другими словами.

– Да, больше всего парней занимает приглашение попробовать новый спа-центр «Бадис».

– Звучит неплохо. Я готов собой пожертвовать.

– В любом случае здорово, что «Бадис» отремонтировали, – сказала Анника. – он выглядел так, словно в любую секунду развалится.

– Согласен. Но сомневаюсь, что из этого выйдет какой-то толк. Реставрация обошлась в гигантские суммы, а вот захочет ли кто-то приехать сюда в спа – это еще вопрос.

– Если нет, то Эрлинг с ума сойдет. У меня есть подруга в коммуне. Она говорит, что Эрлинг вложил в этот проект бо́льшую часть своего бюджета.

– Легко верю. Они там все стоят на ушах – готовятся к открытию. Это ведь тоже не бесплатно.

– Все в участке приглашены. Так что не забудь приодеться.

– А где ребята? – сменил тему Патрик. Праздники и наряды его мало интересовали.

– На задании. Все, кроме Мелльберга. Он в своем кабинете, как обычно. Здесь ничто не меняется. Хотя он утверждает, что вынужден был выйти на работу так рано, потому что боялся, что участок без него развалится. Или, как я слышала от Паулы, им пришлось найти решение проблемы, иначе Лео пришлось бы начинать карьеру борца сумо. Думаю, последней каплей для Риты стала картина, которую она увидела по возвращении домой: Бертиль крошил в миксере гамбургер, чтобы накормить Лео. Она тут же отправилась домой и попросила работу на полставки еще на пару месяцев.

– Ты шутишь!

– Нет, это чистая правда. Так что теперь нам приходится испытывать на себе его заботу. Но Эрнст рад. Мелльберг оставил его в участке, пока сидел дома с Лео, и пес чуть с тоски не умер. Только лежал в корзинке и скулил.

– Да, хорошо, что все по-прежнему, – сказал Патрик и отправился в свою комнату. Прежде чем войти, он сделал глубокий вдох.

* * *

Ей не хотелось вставать с постели. Только лежать так всю жизнь в постели и смотреть на небо, временами серое, временами голубое. Иногда ей даже хотелось вернуться в больницу. Там все было проще, спокойнее. Все тревожились за нее, говорили при ней шепотом, помогали есть и мыться. Здесь же, дома, было слишком шумно. Детские крики сотрясали стены. То и дело они заглядывали к ней в спальню. Глаза у них были круглые от любопытства. Казалось, они чего-то от нее требуют, чего-то, что она не в силах им дать.

– Анна, ты спишь?

Голос Дана. Больше всего ей хотелось притвориться спящей, но его было не провести.

– Нет.

– Я приготовил еду. Томатный суп и тосты с творожным сыром. Может, спустишься поешь с нами? Дети про тебя спрашивают.

– Нет.

– Нет про спуститься или про поесть?

Анна уловила разочарование в его голосе, но оно ее не тронуло. Ничто больше ее не трогало. Внутри ее была одна огромная пустота. Ни слез, ни горя, ни злобы…

– Нет.

– Ты должна поесть. Должна…

Голос отказал ему. Дан с грохотом шлепнул поднос на прикроватную тумбочку, так что суп пролился.

– Нет.

– Я тоже потерял ребенка, Анна. А наши дети – братика. Ты нужна нам… Мы…

Он подыскивал слова. Но в ее голове звучало только одно слово. Только одно слово вырывалось из пустоты:

– Нет. – Она отвернулась.

Через какое-то время Анна услышала, как Дан вышел из комнаты. Она снова уставилась в окно.

Энни переживала за Сэма. Ребенок ни на что не реагировал.

– Сэм, милый…