Но какой будет свобода, добытая ценой крови? И что потом? Когда мы в гневе отнимем жизни у наших врагов, разве не станем мы теми, против кого сражались, теми, кто был жесток с нами?
Черный, белый, гомосексуалист, гетеросексуал, христианин, еврей, англичанин, африканер, взрослый, ребенок, мужчина, женщина – мы собрались вместе, но все эти ярлыки перечеркивало слово, определявшее каждого, кто был в этой комнате. Друг.
Мы не колеблясь назвали наше движение армией. Но это особая армия: у нее нет боеприпасов – есть искренность, нет военной формы – но есть целеустремленность, нет оружия, кроме веры, и нет валюты, кроме совести”.
Я в последний раз взглянула на мать, которая не сдалась, и на дочь, которая нашла дорогу домой. И во мне нарастала надежда, что мы, несовершенные существа, способны отыскать дорогу к другим несовершенным существам благодаря силе несовершенного чувства, которое мы зовем любовью.
У меня тогда не было слов, чтобы выразить свои чувства, но какая-то часть меня понимала, что слезы не белые и не черные; они – ртуть горя, и их соль одинаково приправляет боль всех людей. Именно это чувство родства наконец вывело меня из бездействия.
Я не могу не думать, что она – ребенок без матери, а я – мать без своих детей. Теперь-то я знаю, до каких размеров может раздуться любовь и какую великую боль она причиняет, когда ей некуда излиться. Словно грудное молоко, она должна иметь выход; она может питать, только если изливается. Разве имеет значение, что эта девочка – не моя? Разве имеет значение, что она белая? Разве имеет значение, что ее язык не может охватить звуков моей речи, если мои руки могут обхватить ее? Нет, это ничего не значит.