Глава вторая

Пашке не составило труда переписать адрес проживания девушки, воспользовавшись обеденным перерывом оперативного дежурного. Ему даже в голову не пришло догадаться, что майор умышленно не только не спрятал журнал посещений в сейф, но и специально оставил открытой нужную страницу. Он, как мудрый инженер человеческой души, понимал, что Пашка попытается заполучить нужную информацию и даже добудет её каким-нибудь хулиганским методом, воспользовавшись отсутствием оперативного в период ночного отдыха, например. Так зачем же унижать хорошего парня недоверием и подталкиванием на унизительные поступки только потому, что тот молод и по уши влюблён? Хороший оказался психолог. Да и мужик настоящий…

Утром, после смены дежурства, Костин дождался Рагнара и попросил поставить его в очередь на увольнительный день. До этого как-то обходился и не проявлял особого рвения погулять по улицам Донецка, где стояла комендантская рота до спецоперации. А чего зря слоняться по улицам чужого города, если идти просто некуда? У пацанов хоть дом рядом, мамы обеды готовят для сыночков, девчонки там всякие есть, с которыми у них отлажены регулярные половые встречи. Есть друзья, с которыми можно пивка в «Хмельной Марте» на Университетской потянуть. А у Пашки за два года службы серьёзного повода выйти за пределы казармы без оружия и не случилось ни разу. Всё как-то довольствовался дневными и ночными патрулями, чтобы городом надышаться. Этого хватало от отпуска до отпуска.

– О, брат, как? Ты даже в Донецке не просился никогда, а тут на экскурсию по руинам и следам боевой славы потянуло? – широко улыбаясь крепким рядом белоснежных передних зубов, спросил командир. – Уж не завелась ли какая-нибудь краля у нашего славного пулемётчика Пашки Костина? Давай, братуха, колись! Не робей!

Пашка снова, как тогда в комендатуре, сделался багрово-красным.

– Да нет, товарищ командир, просто хочу пройтись к фонтанам. Там, говорят, многое сохранилось. Ещё тут мне позвонили из дома и просили денег прислать, а это только через единственный Республиканский банк, который также в центре города, – с трудом соврал Пашка и покраснел ещё сильнее.

– Ну-ну… Банк, говоришь? Фонтаны? Ладно, пойдёшь через восемь дней. Отметь себе на календарике. Тебе сколько суток надо?

– Что значит «сколько»? А где же мне в этом городе ночевать? С утра до вечера, и хватит, – простодушно ответил Пашка, так и не раскусив хитрый заброс Рагнара, не до конца поверившего в легенды Костина насчёт банка и фонтанов.

– Да я так уж спросил, на всякий случай. А вдруг ты забыл нам рассказать, что у тебя подруга тут появилась. Вижу, что нет у тебя никого, но на будущее знай, что секс для молодого воина – дело полезное и потому обязательное в любом количестве. Лишь бы не закапало с конца в ответственный момент. Усёк?

– Усёк. Разрешите идти, товарищ капитан?

– Иди уже. До увольнительного дня поработаешь с артёмовской ротой, которые пленных по могилам возят. Что-то, смотрю, злости в тебе поубавилось, азарта в глазах не вижу. Там у тебя быстро всё восстановится. Шуруй оружие чистить.

* * *

И потянулись дни. Просыпаясь каждое утро, Пашка ставил шариковой ручкой точку на дате маленького календарика с изображением разверстой пасти медведя – символ Первой Славянской бригады. Ему нравилось, что подъём был перенесён с шести утра на пять. Так быстрее начинался день, так он быстрее заканчивался. А ещё его никак не покидала надежда, что именно в этот новый день маршрут следования конвоя будет пролегать где-то вблизи её улицы и дома. Костин уже точно высчитал на карте города место, хотя сомневался, что сможет быстро найти нужное строение. Уж слишком много было в том районе разрушений, чтобы просто ориентироваться по карте и фотографиям из интернета, сделанным задолго до боевых действий… Это был тот самый дом, в котором они с Васей Бологуром ещё в конце марта нашли гражданских в подвале…

Во время следования по городским улицам Паша пристально разглядывал прохожих и точно знал, что, появись она по пути, он непременно попросит остановить автобус и за мгновение сможет сказать ей всё, что накопилось в его изнывающем сердце.

Просыпаясь, он пытался вспомнить содержание сна и каждый раз с лёгкой досадой признавался самому себе в том, что её там опять не было. Где-то в глубине души и в самых потаённых мыслях он чувствовал некоторые угрызения совести, что так и не допустил её в свой сон в очередной раз. Иногда ему было просто обидно, что она сама не приходит к нему в его ночных грёзах. Слишком много вопросов самому себе от имени той, которую придумал.

Нет. Она не выдуманный персонаж эротических снов. Она существует, её зовут Агапеей, и он знает её адрес. У неё наверняка нет детей. Или это так Пашке хочется думать? Хорошо, пусть у неё будет ребёнок. Он, по всей видимости, ещё маленький, ведь маме всего двадцать пять лет. Она старше Пашки на три года. На целых три года… Ну и что? Это не разница. Вот когда десять лет, то это разница… Хотя и с этим люди как-то уживаются. А ребёнок? А Павел его усыновит или удочерит… Какая разница? Если мужчина любит женщину, то он обязан любить её дитя от прежнего брака. Это правильно… А чего тут правильного, если ребёнок вырастет и узнает, что кровного отца пристрелил такой же ополченец, как его отчим? Как всё каверзно, противоречиво, замысловато и запутанно…

– Чего задумался, Пашка? – толкнул в плечо сержант Чалый – старший группы конвоя артёмовской комендатуры. – По бабе грустишь? Или чего случилось?

– Да так, брат, просто задумался о сложностях жизненных лабиринтов. Зайдёшь в такой головоломный забой и так и останешься, не найдя выхода.

– Ничего себе рассуждения! Ты что окончил? Не филологический случайно?

– Нет. Так, пару курсов в пединституте в Воронеже, и всего-то. Просто я читать много любил с детства. Даже Шопенгауэра в школе прочёл для интереса. Мама заведующей библиотекой всю жизнь в селе работает, а папа учителем истории и литературы в сельской школе.

– Да ты правду, что ли, говоришь? – удивлённо спросил Чалый, хлопнув ладонью по колену Костина.

– А чего мне врать? Я его и сейчас иногда листаю. Интересно поразмышлять над его теорией познания или теорией смешного, например.

– А в чём разница у этих теорий?

– Разницы нет. Второе всегда является ответом на первое.

– Это как же? Проясни, – спросил Чалый, озорно улыбаясь и выбивая папиросу из пачки.

– А чего тут не понять, старый? Чем мы больше в жизни познаём, тем смешнее нам становится от тех страхов, с которыми мы жили, пока не познали истину. Это как в кино: смотришь трагедию крупным планом и переживаешь, но стоит фильму закончиться, перед тобой остаётся безликий экран. Всё исчезло, и переживать уже незачем.

– Согласен с тобой. Когда-то давно, в молодости, меня мучили страхи о правилах построения жизненного быта вокруг себя. Я всё переживал и думал, как это жениться, родить дитя, обзавестись жильём, выбить место в детском саду для сына, поставить его на путь истинный и так далее, и тому подобное. – Чалый закурил и продолжил: – Это всё равно как перед удачливым сперматозоидом, оказавшимся в оплодотворённой матке, лежит жизнь, сравнимая с Атлантическим океаном, который надо переплыть. А вот сейчас, когда мне шестьдесят лет, когда я уже восемь лет служу и живу тут, вспоминая о первых годах ранней жизни, понимаю, насколько мои страхи были глупыми и смешными в сравнении с теми, которые я пережил здесь. Я теперь познал, что жизнь гораздо богаче и ярче, если она не перегружена проблемами скучного бытия и потребительского хайпа. И мне смешно оттого, что когда-то ставил перед собой цели, равные цене импортного гарнитура, хорошего автомобиля, благоустроенной квартиры. За всю жизнь я построил шесть квартир и все отдал детям, оставшись без штанов и жилья на пенсии. А вот счастлив! И знаешь почему?

– ?

– Наблюдая сверху, я не буду мучиться и корить себя за то, что все оставленные мной материальные блага и труд станут причиной злобы и вражды между моими отпрысками. Я постарался сделать так, чтобы они не тратили достаточно длинную и энергичную часть своей жизни на цели, которые у них отберут главное – свободу. А ещё очень хотелось бы, чтобы они постарались познать мою жизнь, прежде чем начнут смеяться над своими ошибками.

Чалый втянул крайнюю затяжку и затоптал окурок каблуком ботинка. Пашка сидел задумчиво, но всё же высказался:

– Какая интересная штука – война. Такой винегрет людей, судеб, характеров, чувств, переживаний, научных знаний, философских теорий, жизненного опыта в одном окопе, на одном поле боя. С двух сторон, заметьте. И всё это однажды рискует превратиться в откровенный фарш, который просто сгниёт и станет истёртым в прах удобрением на нивах. Другие поколения, в памяти которых, возможно, и сама эта война уже не сохранится, будут кушать хлеб, выращенный тут, на этом самом месте… Страшно… Больно… Досадно… И смешно… Пришли из ничего и ушли в ничто. Вот тебе и жизнь – с…ка такая!

– Вот тебе и философия познания жизни, – усмехнулся Чалый, выбил ещё папироску, размял в пальцах, закурил и всё же ещё раз спросил: – Впрочем, мы отвлеклись. У тебя точно всё в порядке? Что-то случилось?

Как-то быстро они сдружились за три-то дня совместного конвоирования пленных. Уже повидавший жизнь, седовласый, старый вояка, отец четверых детей, рассеянных по всей стране, и молодой, также испытавший многое за свою короткую, но яркую жизнь солдат, читающий на досуге, между боевыми дежурствами и войной, немецкую философию девятнадцатого века. Пашка проникся доверием к Чалому и готов был раскрыть ему томящую тайну, но продолжал держать для себя табу на досужие рассуждения всуе о женщине, которую уже боготворил.

А просто ли он её боготворил? И правильно ли это по отношению к женщине? Люди обычно в экстазе унизительного подобострастия боготворят, то есть обожествляют: идола, начальника, власть, президента, наконец. «Не сотвори себе кумира», – сказал Моисей и был, безусловно, прав. Не стоит делать из женщины объект для поклонения и фетиш в своих глазах. Она достойна большего. Она достойна земной человеческой любви, пылкой, одержимой страсти и верной преданности, которые, может, и обязан дать по-настоящему любящий мужчина. Павел всё больше осознавал, что именно к такому он почти готов.

Почему «почти»? Ну, во-первых, он должен признаться ей. Во-вторых, она должна ответить взаимностью. В-третьих, хотя это как раз главное, – нужно найти её и просто познакомиться окончательно. Он-то, может, и мечтает себе там на уме, но она-то вообще его видела один раз, и то мельком, на крылечке комендатуры. Да и вряд ли она воспылает ярким пламенем неудержимой страсти с бухты-барахты, когда ещё даже не похоронено тело убитого мужа, а на пороге нарисовался вояка, упакованный в форму вражеской армии, отнявшей жизнь её суженого.

* * *

За размышлениями Пашка не заметил, как колонна зашла в частный сектор, где на приусадебных участках предстояло откопать с десяток тел. Лето в Мариуполе было в самом разгаре, апогей жары давно наступил, и потому даже за полста метров от временных могил распространялся жуткий запах разлагающихся трупов, присыпанных небольшой кучкой земли.

– В этом доме «азовцы» расстреляли семью подпольщика вместе с детьми, – сообщил следователь из Федерального следственного комитета. – Ждём конвой с арестованным подозреваемым. Пока пусть начинают копать.

До тел добрались весьма скоро. Спустя полчаса доставили закованного по рукам и ногам, стриженного налысо поджарого мужчину лет сорока, по всей шее которого была набита татуировка готическими буквами на немецком языке. Выцветшая форменная куртка натовского образца в рукавах была спущена. Подвели к отрытой могиле, где лежало четыре трупа: два взрослых, два детских. Оказалось, что близнецам – сыновьям отца семейства, заподозренного в связях с ДНР, – было всего по одиннадцать лет.

Привели соседа в качестве свидетеля. Не старый на вид, но прихрамывающий на правую ногу сухопарый мужчина сильно волновался, и было видно, что он откровенно боится и говорить, и просто смотреть в сторону закованного в кандалы.

Следователь заметил явное замешательство мужчины и спокойно сказал:

– Если вы до сих пор боитесь этого индивида, то спешу вас успокоить, что сразу после допроса он будет расстрелян за околицей вашего посёлка. Так что мстить вам будет неком у.

«Азовец» попытался дёрнуться и начал тут же кричать.

– Не имеете права без суда! Меня в Европе знают! Они в суд по правам человека сообщат! – завизжал, срываясь на фальцет, арестант.

– А кто знает, что вы – это вы? Все арестованные нацисты сидят строго под номерами. С вами будут протокол составлять не как с полноценным человеком, а как с неодушевлённым номером. Потом, когда мы закончим формальности, вас отвезут на Старокрымское кладбище, расстреляют и зароют в братской могиле за номером таким-то вместе с подобными вам. – Следователь говорил настолько спокойно и уверенно, что даже Пашка ему поверил.

– Конвой, для пущей убедительности покажите ему содержимое кузова «газели», – обратился он к Чалому, и тот, подхватив «азовца» выше локтя, подтащил к грузовичку.

Открыли дверцы… У закованного тут же подкосились ноги, и нужно было усилие ещё одного конвоира, чтобы нацист не рухнул на землю. К тому времени группа пленных уже отрыла в других местах около семи гражданских тел, которые смирно лежали в своих чёрных полиэтиленовых мешках с намотанной в ногах синей широкой изолентой, где был прикреплён персональный номерок.

– Так что компания вам уже подобрана и даже упакована, – с ядовитым сарказмом пошутил следователь и продолжил давить: – Есть единственная возможность поехать сегодня же на трибунал в Ростов-на-Дону. Это только чистосердечное признание и полнейшее содействие следствию. Нам самим жрать нечего, чтобы вас ещё в тюрьмах Донбасса хлебом и киселём кормить. Уяснили, заключённый номер семнадцать двадцать один?

Дальше уже оставалось только слушать и быстро записывать всю страшную историю, которую поведал главный виновник кровавой расправы. Как оказалось, убитые ни в чём не были повинны перед властями. Простые, совершенно безобидные обыватели, вся вина которых состояла в том, что кто-то из соседей имел виды на ухоженный участок и добротный домик. Вот так просто кто-то оболгал ради обогащения, а кому-то очень хотелось пустить кровь ради удовлетворения своих хищнических инстинктов и садистских природных устремлений. Две гнусности нашли друг друга, что стало трагедией для целой семьи с двумя маленькими мальчишками.

– А давай ему устроим попытку к побегу, Чалый? – вдруг спросил Пашка, пытаясь поймать злыми зрачками испуганные глазки «азовца».

– Хочешь прибить при скачке? Не выйдет. Он не побежит. Для этого тоже сила воли нужна, а этот сил не имеет, да и воля его теперь лишь в заднем проходном отверстии умещается.

* * *

Павел ещё долго находился под впечатлением услышанного на очной ставке и только по возвращении в казарму, приняв душ и приведя в порядок форму для следующего дня, наконец дал себе волю снова окунуться в размышления о милой его сердцу девушке с интересным именем Агапея, что с древнегреческого языка на русский переводится весьма символично – «Любимая».

Не каждому человеку подходит его имя, и не каждый человек сам способен соответствовать ему. Как много мы встречаем черноволосых Светлан и совершенно добродушных и мягких Роз, хотя первому имени больше подходит быть блондинками, а вторые непременно должны быть с колючим и цепким характером. Сколько раз мы по жизни встречаем Людмил, которых большинство окружающих людей не жалует и не милует? А где все эти победители с именем Виктор, защитники людей по имени Александр, трусливо наблюдающие трагедию Донбасса исключительно на экране телевизора? Откуда только берутся кривоногие низкорослые Аполлоны с бурной растительностью на груди и спине? Как часто у нас на пути встречаются Владимиры, которые не только миром, собственной женой владеть как следует не умеют? А ещё часто, давая имена, родители даже не удосуживаются изучить историю их происхождения. Например, Клавдия – Хромая, или из рода Клавдиев. Неужели мама и папа так невзлюбили народившееся дитя, что сразу обрекли несчастную на жизнь, полную преодоления всяких кочек, буераков, оврагов и подножек? Возможно, конечно, что где-то они обнаружили ниточку родства, восходящую ещё к римскому роду древних патрициев. Но в это верится с трудом.

Родители Агапеи удачно подобрали имя дочери. Предназначенная быть всю жизнь любимой – это разве не то самое счастье, о котором мечтает любая женщина? Но если бы все люди шли по жизни как корабли, плывущие в соответствии с данным им именем… Хотя корабли тоже тонут, несмотря на самое непотопляемое название. Быть всегда любимой – это большая ответственность, требующая благодарной верности тому, кому ты позволила себя желать и кого возжелала сама, пустив под свой альков.

Сколько же можно хранить верность, если женщина ещё молода, а мужа уже нет на белом свете? И что делать, когда твоя судьба начертана твоим же именем – Любимая? Ты обязана быть любимой и не имеешь права сопротивляться самой прекрасной данности человеческого бытия, обрекая душу и тело иночеству, вечно закрытому от ликования человеческих радостей чёрной вуалью печальной скорби. Так жить нельзя.

Перебирая разные мысли в голове, Павел скоро уснул в надежде хотя бы сегодня увидеть во сне Агапею.

«А если не приснишься, то я скоро и сам к тебе приеду. Хорошая моя…» – последнее, что он подумал, уходя в полное забытьё.

* * *