Наряды-дежурства в городские патрули стали для него настоящим хождением по минному полю: когда он уже готов был начать подбивать клинья к той или иной девушке, хоть отдалённо напоминавшей придуманный идеал, так внутренний голос начинал бить тревогу и сеял сомнения в душе Павла. Баба, конечно, не мина, но уж как-то не хочется идти вразнос по всем понравившимся с первого взгляда девушкам, буквально перебирая их через постель. И вот ведь какая подлая мысль начала посещать Пашку: «А вдруг после первой близости у меня к ней вообще пропадёт интерес?» Ведь ещё до армии было у него так с одноклассницей Нюркой. Добивался её, добивался целый год, а как после выпускного наконец случилось, Пашка тут же и остыл. Да так остыл, что на следующий день сбежал к тётке в Воронеж – в педагогический институт поступать. Девка та поискала его, да не так долго и погоревала, скоренько выскочив замуж за разведённого соседа. А тот и рад, что в новый брак с девственницей пошёл… Ушлая Нюрка оказалась, и хорошо, что Пашка к ней так быстро остыл. «Попила бы кровушки, стерва эдакая», – думал иногда парень, вспоминая свою несостоявшуюся любовь.

* * *

Девки девками, но служба группы быстрого реагирования начала входить в очень активную фазу. Ночные выезды стали регулярными. Облавы, зачистки кварталов и перехват пробивающихся пустырями и между руин недобитых остатков «Азова» и прочих нацистов участились. Среди местных жителей появились сочувствующие новой власти и ополченцам. Звонки в военную комендатуру с докладами о появлении то в одном месте, то в другом подозрительных лиц разрывали телефоны оперативного дежурного. Бойцы группы уже забыли, когда в последний раз ложились на чистые белые в синюю клетку простыни и отсыпались до самого утра. Теперь в наряд брали не по четыре, а по шесть рожков-магазинов и по три гранаты РГД-5 – на всякий случай. Разгрузки также уплотнили дополнительными плитками. Кевларовые каски стали обязательным атрибутом каждого бойца.

– Эдак мы с самого штурма не наряжались, товарищ капитан, – заголосил крепыш небольшого росточка ефрейтор Бологур. – Неужто снова штурмовать пойдём цеха «Азовстали»?

– Эх, Вася, нам ли быть в печали? – весело ответил Рагнар, набивая обойму трофейного «Стечкина». – Цеха мы будем брать или хату атаковать, но твоя жизнь в твоих руках, братишка. Порох должен быть всегда в пороховницах.

– А ягоды в ягодицах, – громко пошутил старшина Петрович, и коридор казармы наполнился раскатистым смехом здоровых весёлых мужичков.

Дальше собирались при полном молчании, которое прервал Костин, поднимая пулемёт на плечо:

– Кто его знает, как всё повернётся? Сейчас везде ловушка может ждать. Этим тварям терять нечего, а нам есть.

Через пять минут колонна из шести легковушек выехала через ворота санатория. Над ночной гладью моря синим светом горел, отражаясь в воде, огромный фонарь, как это обычно бывает на безоблачном небе в полнолуние.

В ту ночь поступила команда, что во время раскопок несанкционированных захоронений к комендантскому конвою обратился местный житель и осторожно, доверительно сообщил, что в доме номер четыре по этой улице раньше жили отец и сын, служившие в «Библиотеке» надзирателями. Бойцы уже знали, что так нацисты называли концентрационный лагерь на территории мариупольского аэропорта и работа в этом учреждении уже сама по себе являлась военным преступлением. Далее мужчина сообщил, что в последнее время по ночам кто-то стал наведываться в хату. Забор металлический метра на три в высоту, с улицы окон не видать, а ворота толстые, и без танка не прошибёшь. И вот несколько минут назад пришла информация, что в доме снова кто-то есть…

Машины заглушили за квартал. Зашли по пять человек с двух концов улицы. Пятерых Рагнар повёл за собой на параллельную, куда могла выходить задняя калитка или открывался проход через соседей. Оказался второй вариант, и Рагнар нажал звонок под табличкой «Осторожно, злая собака!». Кто-то закопошился в доме, потом прошаркал к воротам и недовольным хриплым голосом спросил:

– Кого черти носят в комендантский час?

– Военная комендатура. Капитан Рагнар. Прошу открыть и предоставить документы к проверке.

Лязг ключей в замке – и в проёме ворот нарисовался дед лет восьмидесяти в белых подштанниках и накинутой на плечи телогрейке. Недовольство на физиономии сменилось испуганным непониманием происходящего в ожидании тычка стволом автомата в живот. Никто его трогать не стал. Рагнар ещё раз представился, приложив правую ладонь к краю каски.

– Проходьте в хату, пан офицьер. Извините, товарищч капитан.

– Кто в доме ещё живёт и находится?

– А вот жинка моя да кошка, – чётко ответил старик.

– А собака злая где же?

– Так издохла то ли со страху, то ли от тоски. Вот як зачали стрелять из пушек, так вона загрустила и померла прямо на цепи…

– Отвечайте быстро и прямо. Как ваши соседи сзади могут выйти на эту улицу? Есть проход через вас?

– А як же? Непременно есть. У нас калитка в огороде обчия.

– Покажите моим парням и закройтесь в доме. Телефон у вас есть?

– Так точно. Стационарный. Нам как без него? Ишо при совьетах поставили.

– Один боец в хату. Остальные за мной.

Расставив четверых бойцов по укрытиям, Рагнар вызвал по рации старшего группы захвата, уже занявшего исходную позицию за воротами двора, где находились нацисты.

– Стучи в двери. Если нет ответа, выстрели предупредительный. Потом брось гранатку прямо во двор. Сможешь?

– Так тут такие заборы, как у Гитлера в бункере. Может уж сразу из РПГ лупануть?

– Откуда у тебя РПГ? Ты чё, придурок, его со штурма так и не сдал?

– Так нет же, товарищ капитан, это мы недавно на улице в развалинах подобрали. Там и «морковка» одна есть с зарядом. В багажнике лежит.

– Не надо мне тут никакой ручной артиллерии. Одной эргэдэшки хватит. Не Измаил, чай, брать будем.

– Понял.

– Выполняй, как сказано.

– Есть, товарищ командир!

На стук не ответили, на выстрел не откликнулись.

Взрыв гранаты разбудил всю улицу, но на шум так никто из уличных соседей не вышел. Рагнар первым услышал, что кто-то напирает на калитку в саду, и тут же сделал первый выстрел прямо в направлении дверки-штакетника. Послышался стон и тут же лязг передёргивания затвора.

– Огонь! – громко скомандовал Рагнар.

Четыре автоматных ствола одновременно застрекотали, и тысячи щепок отлетели от забора. Ребята работали от души, выпустив вмиг по целому магазину. Когда стрельба закончилась, Рагнар, выставив пистолет на вытянутую руку, медленно подошёл к расстрелянной в прах калитке. На земле лежали двое давно небритых, изрешечённых очередями здоровяков. Один был намного старше, в правом огромном кулаке он сжимал гранату со вставленной чекой. Бородач помоложе лежал на спине тут же рядом с открытыми глазами, широко раскинув обе руки по сторонам мощного, атлетического тела. Удивлённая кривая улыбка застыла на его лице. Автомат находился у ног и был изрядно покоцан пулями комендачей. У обоих на лбу краснело по пулевому отверстию.

– Отбегались, – сказал чей-то голос в темноте.

– От пули никакая физкультура спасти не может. Особенно если они очередями из четырёх стволов вылетают, – согласился другой.

* * *

Во время обыска дома Паша сразу обратил внимание на огромную, как картина, фотографию на стене. На ней был изображён тот, что помоложе из парочки жмуриков. Но запомнился снимок не нагло улыбающейся мордой бывшего надзирателя тайной тюрьмы СБУ, а лицом девушки, скромно стоявшей в свадебном наряде рядом с этим упырём. Пашке даже на миг показалось, что это то самое лицо, которое он искал уже несколько дней на улицах Мариуполя. Нет, ему не показалось. Он действительно думал всегда именно об этом лице. Так бывает, когда видишь вещий сон и потом начинаешь всматриваться в вокруг происходящее, надеясь увидеть подтверждение наяву. И оно вдруг случается… С фотографии на него смотрела смуглянка с голубыми глазами, а из-под фаты чёрные вьющиеся волосы обрамляли ровный овал красивейшего лица. Это было лицо, почти точь-в-точь повторявшее лицо его матери.

– Глянь, Пашка, какая гарная жинка у этого бандюги. Везёт же тварям. Даже жалко такую красоту под фашиста класть, – с досадой высказался тогда Бологур и вдруг добавил: – Слушай, братка, а тебе никого эта деваха не напоминает?

– Нет, не напоминает, да и брось ты херню нести, – ответил Костин. – Может, она и не знала, чем этот упырь занимался. Мы ничего не можем предполагать бездоказательно. Вот нету же её тут. Это, по всей видимости, их родовая хата. А у девушки лицо чистое. Доброе. Действительно красивое.

Присмотрелся ещё раз и тут же согласился с Бологуром:

– Точно. Кого-то напоминает… Или кажется?

Пашка не заметил, как неожиданно для себя встал на защиту чести совершенно незнакомой ему женщины, просто очень похожей на маму. Ему стало неудобно, особенно когда на последних словах поймал не себе пристальный взгляд Рагнара.

– Да ты, брат, в адвокаты к его родне запишись, – подначил тогда капитан, – они очень тебе благодарны будут. Я бы на месте властей их всех под корень или в Якутию «Силу Сибири» строить, чтобы на земле в пыль всех их потомков и выкормышей стереть! Чего ты на меня так смотришь, Паша? Ты видел, кого из прикопанных могил смежники выкапывать продолжают? Ты видел девочку трёх лет с пулевым отверстием во лбу? Ты помнишь, как бабку, расстрелянную в лицо, выкопали в её же огороде? А мальчишку-инвалида, выброшенного с девятого этажа вместе с коляской? Ты мне брось тут кодекс чести разыгрывать. Ещё про Женевскую конвенцию расскажи…

– Ну нельзя же всех под одну гребёнку, товарищ капитан, – попытался вступиться за друга Василий Бологур.

– Нельзя, говоришь? – вдруг вспылил Рагнар. – А я скажу, что обязательно так и надо сделать! Всех к стенке! Всех под нож! Всех при попытке к сопротивлению! Никого в плен брать нельзя! Ни одну мразь нельзя! А баб их отдать вон бурятам. У них нация вымирающая. Пусть новых бурятов рожают для нашей армии.

Ротный говорил очень горячо, и было видно, что слова его действительно искренние, идущие от сердца. Спорить никто не стал, да и не решился бы. Ведь, по правде говоря, все без исключения были на его стороне. Сердца и души бойцов ещё не успели оттаять от тех ужасов, которые им пришлось увидеть во время освобождения Мариуполя и сейчас, когда по городу продолжали откапывать всё новые и новые свидетельства изуверских преступлений украинского нацизма. Каждый думал приблизительно так же, как и их командир, прошедший войну от самого её начала в далёком две тысячи четырнадцатом.

Пашка почувствовал себя виноватым перед Рагнаром и просто подошёл к нему, обнял по-братски, спокойно сказав:

– Не горячись, командир, мы думаем точно так же, как и ты. Просто хочется до конца людьми оставаться. Не хочу я быть похожим на этих животных.

– Ты думаешь, я хочу? Всё понимаю. Еле сдерживаю себя. Я специально не даю им шанса сдаваться в плен, чтобы никто не вздумал дать им надежды на обмен. А насчёт родни… Ты прав, конечно. Тут я лишка дал…

* * *

Через пару дней Пашку выставили на пост охраны военной комендатуры Мариуполя. А что не так-то? Снова ночью поработали. Три часа поспали. Завтраком накормили. Под ледяной водой в душе поплескался. Пулемёт в оружейной комнате оставил. Рагнар выдал свой укороченный АКС. «Плитник» разрешили облегчить от лишних броневставок вплоть до обыкновенной разгрузки. И рожков четырёх хватит. В общем, налегке и прямо в центр города, где можно хоть с лестничного марша наблюдать за проходящими мимо дамочками, продолжая свой поиск той самой единственной, которая могла бы расплавить стальное сердце рядового пулемётчика Пашки Костина, кавалера медалей «За отвагу» и «За освобождение Мариуполя».

В коридорах комендатуры душно и потому народу немного. Всё больше на улице ожидают вызова или приглашения. Позавчерашние трупы сразу привезли сюда, но к утру уже приехали из ФСК патологоанатомы и увезли мертвяков туда, куда не следует знать любому и каждому. Нашли быстро и родственников. А чего тут невозможного, коли адрес есть, да и документы быстро обнаружились прямо в доме?

Ближе к обеду ко входу в комендатуру подошли две женщины в чёрных платках и чёрных же платьях. Старшая, переваливаясь с одной толстой ноги на другую, шла, опираясь на палку и прикрывая большим бордовым платком лицо, полное горечи и печали. Рыдая про себя, она что-то полушёпотом говорила на ухо спутнице, которая придерживала бабушку за локоток. Пашка заранее спустился с лестничного марша, чтобы помочь подняться пожилой женщине. Молодая спутница поблагодарила солдата и приподняла при этом голову, заглянув мельком Павлу в глаза.

Замешательство, изумление, удивление, шок. Можно долго подбирать слова и синонимы тому состоянию, которое испытал в этот миг молодой человек… Перед ним стояла та самая девушка со свадебной фотокартины, которую он рассматривал недавно в доме расстрелянных нацистских надзирателей. Грустные, но удивительно красивые голубые глаза. Подчёркнутые лёгким макияжем тонкие брови и уголки бледно-розовых губ. Нежное чуть смуглое личико на фоне траурного одеяния. Это была точно она, но уже не в свадебном платье с фатой, а в скорбном чёрном.

– Спасибо вам, – тихо сказала она, легко коснувшись рукой его предплечья, и спросила: – Вы не подскажете, как нам пройти к дознавателю майору Третьяку?

Словно рябь по глади воды перед дождём прошла по всему телу Павла. Во рту мгновенно пересохло, и какой-то комок предательски образовался в горле. На мгновение Пашка запнулся, но постарался преодолеть охватившее волнение, глубоко вдохнул воздуха и наконец ответил:

– Да-да, конечно. Вы не беспокойтесь, я провожу вас до самой двери. Вот только данные ваши запишем, и сразу отведу. Я сам вас отведу.

– Благодарю. У вас будет куда усадить маму? Она сейчас трудно ходит, да и горе у нас, как видите, – сказала девушка, грустно улыбнулась, и на щёчках появились маленькие ямочки.

– Ой, горе, доченька! Ой, горе! – застонала в жалостном рыдании пожилая женщина.

Это была достаточно полная женщина за семьдесят, с больными ногами, которые она еле передвигала даже при помощи молодой спутницы и Павла, поддерживавшего её за локоток с другой стороны.

– Агапея Артёмовна Димитракис. Девяносто седьмого года? – вопросительно прочитал вслух данные в паспорте оперативный дежурный и вернул документ девушке.

– Да, это я. Благодарю вас, – вежливо ответила она, пряча паспорт в чёрный ридикюль.

Дежурный повторил то же самое действие в отношении старушки и обратился к рядовому Костину:

– Проводите дамочек в пятый кабинет и принесите им воды. Не дай бог скорую придётся вызывать.

* * *

Усадив женщин у двери дознавателя, Павел принёс два пластиковых стакана холодной воды из кулера и оставил посетительниц. Выйдя на улицу, солдат наконец набрал побольше воздуха в лёгкие и с огромным облегчением громко выдохнул, круто наклонившись вперёд.

Эйфория неприкрытого торжества охватила Пашку целиком. Его просто трясло от душевного ликования. Он наконец нашёл её! Она говорила с ним. Она посмотрела на него. Боже! Это не просто женщина, а самая искренняя нежность. Нежность в грустном взгляде небесного цвета глаз, в учтивом бархатном голосе, в чутком прикосновении ласковых рук. Неужели это произошло с ним? Неужели сон, придуманный его воспалённым воображением, становится явью?

Павел буквально утонул в своих воодушевлённых раздумьях и уже готов был тут же, при выходе этой прекрасной девушки на крыльцо, поделиться с ней своим счастьем, как услышал голос за спиной:

– Костин, возьми сигарету и успокойся.

Повернувшись, он с удивлением увидел улыбающегося оперативного дежурного, протягивающего сигарету Пашке.

– Да не курю я, товарищ майор. И чего мне успокаиваться? Нормально у меня всё, – скорчив удивлённую физиономию, пробубнил Пашка.

– Эх, парень, – протяжно выдохнул офицер, – ты же не видишь себя со стороны. Ещё чуток – и из штанов начнёшь выпрыгивать. Ты будто бабы красивой не видел никогда. Угомонись, братишка!

– Да никуда я не выпрыгиваю. Показалось вам.

Пашка не заметил, как щёки его стали алыми, а уши так вообще побагровели. Явный признак сильного волнения, когда никакого полиграфа не надо, чтобы определить, как глубоко человек пытается спрятать истинные, сокровенные только для него думы и помыслы.

– Одно тебе скажу, но ты не обижайся. – Майор затянулся и продолжил: – Она вдова нациста. Что у неё в голове роится, никто точно сказать не сможет. Нравится она тебе или нет, то твоё дело, но помни, где и кем ты служишь. Значит, должен думать, с кем и где спать. Да ещё и не ясно, куда она сейчас будет направлена Третьяком…